Неточные совпадения
Генерал, когда что ему не нравилось, ни перед
кем не стеснялся: визжал,
как баба, ругался,
как кучер, а иногда, разорвав и разбросав по полу карты и прогнав от себя своих партнеров, даже плакал с досады и злости, и не более
как из-за какого-нибудь валета, которого сбросили вместо девятки.
Потому родитель твой, — продолжал Васильев с каким-то злобным удовольствием, посыпая перцем свой рассказ во всем, что касалось Фомы Фомича, — потому что родитель твой был столбовой дворянин, неведомо откуда, неведомо
кто; тоже,
как и ты, по господам проживал, при милости на кухне пробавлялся.
— Но
кто ж этот Фома? — спросил я. —
Как это он завоевал там весь дом?
Как не выгонят его со двора шелепами? Признаюсь…
Вот
как я думаю: может быть, все эти странности прикрывают натуру особенную, даже даровитую —
кто это знает?
Точно
как будто я своим приездом избавил и его самого от какой-то смертельной опасности и привез с собою разрешение всех его недоразумений, счастье и радость на всю жизнь ему и всем,
кого он любит.
— И не думал; в голове не было! А ты от
кого слышал? Раз как-то с языка сорвалось, вот и пошло гулять мое слово. И отчего им Фома так не мил? Вот подожди, Сергей, я тебя познакомлю, — прибавил он, робко взглянув на меня,
как будто уже предчувствуя и во мне врага Фоме Фомичу. — Это, брат, такой человек…
— Да,
как шар! Она так на воздухе и держится сама собой и кругом солнца ходит. А солнце-то на месте стоит; тебе только кажется, что оно ходит. Вот она штука
какая! А открыл это все капитан Кук, мореход… А черт его знает,
кто и открыл, — прибавил он полушепотом, обращаясь ко мне. — Сам-то я, брат, ничего не знаю… А ты знаешь, сколько до солнца-то?
— Что ж делать, друг мой! ведь я его не защищаю. Действительно он, может быть, человек с недостатками, и даже теперь, в эту самую минуту… Ах, брат Сережа,
как это все меня беспокоит! И
как бы это все могло уладиться,
как бы мы все могли быть довольны и счастливы!.. Но, впрочем,
кто ж без недостатков? Ведь не золотые ж и мы?
— Да ты от
кого слышал? — отвечал он, покраснев,
как ребенок.
Я думаю, если б бомба упала среди комнаты, то это не так бы изумило и испугало всех,
как это открытое восстание — и
кого же? — девочки, которой даже и говорить не позволялось громко в бабушкином присутствии. Генеральша, немая от изумления и от бешенства, привстала, выпрямилась и смотрела на дерзкую внучку свою, не веря глазам. Дядя обмер от ужаса.
Генеральша холила и нежила его, дорожила им,
как хорошенькой, редкой игрушкой; и еще неизвестно,
кого она больше любила: свою ли маленькую, курчавенькую собачку Ами или Фалалея?
—
Как так что ж? Да ведь
кому двадцать два года, у того это и на лбу написано,
как у меня, например, когда я давеча на средину комнаты выскочил или
как теперь перед вами… Распроклятый возраст!
Как вы думаете: для
кого это отец делает?
— Признаюсь вам, — отвечал он, — этот вопрос для меня хуже самой горькой пилюли. В том-то и штука, что я уже открыл мою мысль… словом, свалял ужаснейшего дурака! И
как бы вы думали,
кому? Обноскину! так что я даже сам не верю себе. Не понимаю,
как и случилось! Он все здесь вертелся; я еще его хорошо не знал, и когда осенило меня вдохновение, я, разумеется, был
как будто в горячке; а так
как я тогда же понял, что мне нужен помощник, то и обратился к Обноскину… Непростительно, непростительно!
— Да почему же гнусность? Да и
как ее переменить?
Кто переменяет фамилии?
— Не успел я двух слов сказать, знаешь, сердце у меня заколотилось, из глаз слезы выступили; стал я ее уговаривать, чтоб за тебя вышла; а она мне: «Верно, вы меня не любите, верно, вы ничего не видите», — и вдруг
как бросится мне на шею, обвила меня руками, заплакала, зарыдала! «Я, говорит, одного вас люблю и на за
кого не выйду. Я вас уже давно люблю, только и за вас не выйду, а завтра же уеду и в монастырь пойду».
— Обноскин-то, Обноскин-то… — говорил дядя, пристально смотря на меня,
как будто желая сказать мне вместе с тем и что-то другое, —
кто бы мог ожидать!
— А! кончено! В самом деле, чего ж больше оставалось и делать, — не правда ль, Сергей? Превосходно, Илюша! Чудо
как хорошо! Поцелуй меня, голубчик! Ах ты, мой милый! Да
кто именно его надоумил: ты, Саша?
— Малаги захотел! — проворчал он чуть не вслух. — И вина-то такого спросил, что никто не пьет! Ну,
кто теперь пьет малагу, кроме такого же,
как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые! Ну, я-то чего тут стою? чего я-то тут жду?
—
Кого же это я оскорбил? — вопил Фома. —
Какую девицу? Где она? где эта девица? Напомните мне хоть что-нибудь об этой девице!..
— Теперь слушайте же всю мою исповедь! — возопил Фома, обводя всех гордым и решительным взглядом. — А вместе с тем и решите судьбу несчастного Опискина. Егор Ильич! давно уже я наблюдал за вами, наблюдал с замиранием моего сердца и видел все, все, тогда
как вы еще и не подозревали, что я наблюдаю за вами. Полковник! я, может быть, ошибался, но я знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие, и
кто обвинит меня, что я поневоле затрепетал о чести наиневиннейшей из особ?
Я вздыхал, стонал, и хотя за эту девицу, чистую,
как жемчужина, я готов был отдать всю кровь мою на поруки, но
кто мог мне поручиться за вас, Егор Ильич?
«Для чего, наконец, — думал я, — для чего же выписывал он из столицы своего племянника и сватал его к этой девице,
как не для того, чтоб обмануть и нас, и легкомысленного племянника, а между тем втайне продолжать преступнейшее из намерений?» Нет, полковник, если
кто утвердил во мне мысль, что взаимная любовь ваша преступна, то это вы сами, и одни только вы!
— Если
кто заслужил, дядюшка, то это вы, — сказал я с увлечением. — Я еще не видал такого честного, такого прекрасного, такого добрейшего человека,
как вы…
— Мы положили, брат, особенно лелеять Фому, маменьку и Татьяну Ивановну. А Татьяна-то Ивановна!
какое благороднейшее существо! О,
как я виноват пред всеми! Я и перед тобой виноват… Но если
кто осмелится теперь обидеть Татьяну Ивановну, о! тогда… Ну, да уж нечего!.. для Мизинчикова тоже надо что-нибудь сделать.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери
кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом
каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда
кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький —
как его узнаешь,
кто он?
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй,
кто там?