Неточные совпадения
— А осмелюсь ли, милостивый государь
мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность
моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою титулярным советником. Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь
узнать: служить изволили?
Знаете ли,
знаете ли вы, государь
мой, что я даже чулки ее пропил?
Знайте же, что супруга
моя в благородном губернском дворянском институте воспитывалась и при выпуске с шалью танцевала при губернаторе и при прочих лицах, за что золотую медаль и похвальный лист получила.
Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много…» И простит
мою Соню, простит, я уж
знаю, что простит…
Тяжело за двести рублей всю жизнь в гувернантках по губерниям шляться, но я все-таки
знаю, что сестра
моя скорее в негры пойдет к плантатору или в латыши к остзейскому немцу, чем оподлит дух свой и нравственное чувство свое связью с человеком, которого не уважает и с которым ей нечего делать, — навеки, из одной своей личной выгоды!
— Жалею весьма и весьма, что нахожу вас в таком положении, — начал он снова, с усилием прерывая молчание. — Если б
знал о вашем нездоровье, зашел бы раньше. Но,
знаете, хлопоты!.. Имею к тому же весьма важное дело по
моей адвокатской части в сенате. Не упоминаю уже о тех заботах, которые и вы угадаете. Ваших, то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час…
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а
моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и
узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— О боже
мой, я не
знаю, — проговорила бедная Пульхерия Александровна.
—
Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась покойница Марфа Петровна… и вся в белом… подошла ко мне, взяла за руку, а сама головой качает на меня, и так строго, строго, как будто осуждает… К добру ли это? Ах, боже
мой, Дмитрий Прокофьич, вы еще не
знаете: Марфа Петровна умерла!
— Ах, не
знаете? А я думала, вам все уже известно. Вы мне простите, Дмитрий Прокофьич, у меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право, я вас считаю как бы за провидение наше, а потому так и убеждена была, что вам уже все известно. Я вас как за родного считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже
мой, что это у вас правая рука! Ушибли?
— Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня меня поправляет… Но, боже
мой, в какой он каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его, считает это за комнату? Послушайте, вы говорите, он не любит сердца выказывать, так что я, может быть, ему и надоем
моими… слабостями?.. Не научите ли вы меня, Дмитрий Прокофьич? Как мне с ним? Я,
знаете, совсем как потерянная хожу.
— Ах, друг
мой, да я не
знала, о чем уж и заговорить, — вырвалось у Пульхерии Александровны.
— Извините, что такими пустяками беспокоил, — продолжал он, несколько сбившись, — вещи
мои стоят всего пять рублей, но они мне особенно дороги, как память тех, от кого достались, и, признаюсь, я, как
узнал, очень испугался…
— А вы почему
узнали, что статья
моя? Она буквой подписана.
— Вчера, я
знаю. Я ведь сам прибыл всего только третьего дня. Ну-с, вот что я скажу вам на этот счет, Родион Романович; оправдывать себя считаю излишним, но позвольте же и мне заявить: что ж тут, во всем этом, в самом деле, такого особенно преступного с
моей стороны, то есть без предрассудков-то, а здраво судя?
Ну, насчет этого вашего вопроса, право, не
знаю, как вам сказать, хотя
моя собственная совесть в высшей степени спокойна на этот счет.
Не считайте меня, пожалуйста, циником; я ведь в точности
знаю, как это гнусно с
моей стороны, ну и так далее; но ведь я тоже наверно
знаю, что Марфа Петровна пожалуй что и рада была этому
моему, так сказать, увлечению.
Не то чтоб уж я его очень терпеть не мог, но через него, однако, и вышла эта ссора
моя с Марфой Петровной, когда я
узнал, что она эту свадьбу состряпала.
А сама-то весь-то день сегодня
моет, чистит, чинит, корыто сама, с своею слабенькою-то силой, в комнату втащила, запыхалась, так и упала на постель; а то мы в ряды еще с ней утром ходили, башмачки Полечке и Лене купить, потому у них все развалились, только у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие миленькие ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не
знаете…
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат
мой. Но и теперь
знаю, что чего ты попросишь у бога, даст тебе бог».
— Успеем-с, успеем-с!.. А вы курите? Есть у вас? Вот-с, папиросочка-с… — продолжал он, подавая гостю папироску. —
Знаете, я принимаю вас здесь, а ведь квартира-то
моя вот тут же, за перегородкой… казенная-с, а я теперь на вольной, на время. Поправочки надо было здесь кой-какие устроить. Теперь почти готово… казенная квартира,
знаете, это славная вещь, — а? Как вы думаете?
Да пусть, пусть его погуляет пока, пусть; я ведь и без того
знаю, что он
моя жертвочка и никуда не убежит от меня!
— Вы все лжете, — проговорил он медленно и слабо, с искривившимися в болезненную улыбку губами, — вы мне опять хотите показать, что всю игру
мою знаете, все ответы
мои заранее
знаете, — говорил он, сам почти чувствуя, что уже не взвешивает как должно слов, — запугать меня хотите… или просто смеетесь надо мной…
— Видемши я, — начал мещанин, — что дворники с
моих слов идти не хотят, потому, говорят, уже поздно, а пожалуй, еще осерчает, что тем часом не пришли, стало мне обидно, и сна решился, и стал
узнавать.
А потому и подписка, по
моему личному взгляду, должна произойти так, чтобы несчастная вдова, так сказать, и не
знала о деньгах, а
знали бы, например, только вы.
— Да ведь я божьего промысла
знать не могу… И к чему вы спрашиваете, чего нельзя спрашивать? К чему такие пустые вопросы? Как может случиться, чтоб это от
моего решения зависело? И кто меня тут судьей поставил: кому жить, кому не жить?
Видишь: ты ведь
знаешь, что у матери
моей почти ничего нет.
— Это я
знаю, видал, — бормотал чиновник Раскольникову и Лебезятникову, — это чахотка-с; хлынет этак кровь и задавит. С одною
моею родственницей, еще недавно свидетелем был, и этак стакана полтора… вдруг-с… Что же, однако ж, делать, сейчас помрет?
А чтобы вы
знали и с вашим умом и сердцем не обвинили меня за
мое злобное тогдашнее поведение.
Сидел в
мое время один смиреннейший арестант целый год в остроге, на печи по ночам все Библию читал, ну и зачитался, да зачитался,
знаете, совсем, да так, что ни с того ни с сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды с его стороны.
Знаю, что вы слова
мои как рацею теперь принимаете заученную; да, может, после вспомните, пригодится когда-нибудь; для того и говорю.
Знайте же, я пришел к вам прямо сказать, что если вы держите свое прежнее намерение насчет
моей сестры и если для этого думаете чем-нибудь воспользоваться из того, что открыто в последнее время, то я вас убью, прежде чем вы меня в острог посадите.
Мое слово верно: вы
знаете, что я сумею сдержать его.
— Я кто такой? Вы
знаете: дворянин, служил два года в кавалерии, потом так здесь в Петербурге шлялся, потом женился на Марфе Петровне и жил в деревне. Вот
моя биография!
Я тотчас
мое место наметил, подсел к матери и начинаю о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличать истинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал
знать, что у меня денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали).
Мне объявили, что
мое знакомство и она, и дочь ее могут принимать не иначе как за честь;
узнаю, что у них ни кола ни двора, а приехали хлопотать о чем-то в каком-то присутствии; предлагаю услуги, деньги;
узнаю, что они ошибкой поехали на вечер, думая, что действительно танцевать там учат; предлагаю способствовать с своей стороны воспитанию молодой девицы, французскому языку и танцам.
— Пойдемте поскорее, — прошептал ей Свидригайлов. — Я не желаю, чтобы Родион Романыч
знал о нашем свидании. Предупреждаю вас, что я с ним сидел тут недалеко, в трактире, где он отыскал меня сам, и насилу от него отвязался. Он
знает почему-то о
моем к вам письме и что-то подозревает. Уж, конечно, не вы ему открыли? А если не вы, так кто же?
Впрочем,
мои мнения вообще вы
знаете; я никого решительно не обвиняю.