Неточные совпадения
— Для чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего не служу? А разве сердце у меня не болит о
том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников,
тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я
лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
А я, как и давеча, в
том же виде лежал-с…
Мебель соответствовала помещению: было три старых стула, не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором
лежало несколько тетрадей и книг; уже по
тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях, и служившая постелью Раскольникову.
Иной раз казалось ему, что он уже с месяц
лежит; в другой раз — что все
тот же день идет.
Правда, вот он на диване
лежит, под одеялом, но уж до
того затерся и загрязнился с
тех пор, что уж, конечно, Заметов ничего не мог рассмотреть.
— Это, брат, веришь ли, у меня особенно на сердце
лежало. Потом надо же из тебя человека сделать. Приступим: сверху начнем. Видишь ли ты эту каскетку? — начал он, вынимая из узла довольно хорошенькую, но в
то же время очень обыкновенную и дешевую фуражку. — Позволь-ка примерить?
Больше я его на
том не расспрашивал, — это Душкин-то говорит, — а вынес ему билетик — рубль
то есть, — потому-де думал, что не мне, так другому заложит; все одно — пропьет, а пусть лучше у меня вещь
лежит: дальше-де положишь, ближе возьмешь, а объявится что аль слухи пойдут, тут я и преставлю».
Слушай внимательно: и дворник, и Кох, и Пестряков, и другой дворник, и жена первого дворника, и мещанка, что о
ту пору у ней в дворницкой сидела, и надворный советник Крюков, который в эту самую минуту с извозчика встал и в подворотню входил об руку с дамою, — все,
то есть восемь или десять свидетелей, единогласно показывают, что Николай придавил Дмитрия к земле,
лежал на нем и его тузил, а
тот ему в волосы вцепился и тоже тузил.
Сложил бы, да и навалил бы камнем, в
том виде, как он прежде
лежал, придавил бы ногой, да и пошел бы прочь.
Затем, испуганно и безумно, бросился к углу, к
той самой дыре в обоях, в которой тогда
лежали вещи, засунул в нее руку и несколько минут тщательно обшаривал дыру, перебирая все закоулки и все складки обой.
— Мне показалось, что говорил. Давеча, как я вошел и увидел, что вы с закрытыми глазами
лежите, а сами делаете вид, — тут же и сказал себе: «Это
тот самый и есть!»
«Иисус же, опять скорбя внутренно, проходит ко гробу.
То была пещера, и камень
лежал на ней. Иисус говорит: Отнимите камень. Сестра умершего Марфа говорит ему: господи! уже смердит: ибо четыре дни, как он во гробе».
— Кого хотите! Пусть кто хочет,
тот и обыскивает! — кричала Катерина Ивановна, — Соня, вывороти им карманы! Вот, вот! Смотри, изверг, вот пустой, здесь платок
лежал, карман пустой, видишь! Вот другой карман, вот, вот! Видишь! Видишь!
Он, конечно, не мог, да и не хотел заботиться о своем болезненном состоянии. Но вся эта беспрерывная тревога и весь этот ужас душевный не могли пройти без последствий. И если он не
лежал еще в настоящей горячке,
то, может быть, именно потому, что эта внутренняя беспрерывная тревога еще поддерживала его на ногах и в сознании, но как-то искусственно, до времени.
Кто знает, может в
то же самое время и говорили, когда он здесь
лежал да свое обдумывал.
То, собственно, обстоятельство, что он ни разу не открыл кошелька и не знал даже, сколько именно в нем
лежит денег, показалось невероятным (в кошельке оказалось триста семнадцать рублей серебром и три двугривенных; от долгого лежанья под камнем некоторые верхние, самые крупные, бумажки чрезвычайно попортились).
Вообще же и наиболее стала удивлять его
та страшная,
та непроходимая пропасть, которая
лежала между ним и всем этим людом.
Вечером
того же дня, когда уже заперли казармы, Раскольников
лежал на нарах и думал о ней. В этот день ему даже показалось, что как будто все каторжные, бывшие враги его, уже глядели на него иначе. Он даже сам заговаривал с ними, и ему отвечали ласково. Он припомнил теперь это, но ведь так и должно было быть: разве не должно теперь все измениться?
Под подушкой его
лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, была
та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи
лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Колода есть дубовая // У моего двора, //
Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так
та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем душа!
По всей по
той дороженьке // И по окольным тропочкам, // Докуда глаз хватал, // Ползли,
лежали, ехали. // Барахталися пьяные // И стоном стон стоял!
Крестьяне речь
ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он против барина // На животе
лежал, // В глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо к барину — // Хвать карандаш из рук! // — Постой, башка порожняя! // Шальных вестей, бессовестных // Про нас не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с
тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет,
лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?