Неточные совпадения
— Настасья, уйди, ради бога;
вот твои три копейки,
только, ради бога, скорее уйди!
— Послушайте, — сказал Раскольников, —
вот (он пошарил в кармане и вытащил двадцать копеек; нашлись),
вот, возьмите извозчика и велите ему доставить по адресу.
Только бы адрес-то нам узнать!
«Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но
только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но
вот уже и близко,
вот и дом,
вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»
«Все это условно, все относительно, все это одни
только формы, — подумал он мельком, одним
только краешком мысли, а сам дрожа всем телом, — ведь
вот надел же!
— По мне что же-с.
Вот только бы насчет расписочки следовало бы-с.
— Еще бы; а
вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать.
Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю;
вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец;
вот и она знает…
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и
только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька.
Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
Сорок пять копеек сдачи, медными пятаками, вот-с, извольте принять, и таким образом, Родя, ты теперь во всем костюме восстановлен, потому что, по моему мнению, твое пальто не
только еще может служить, но даже имеет в себе вид особенного благородства: что значит у Шармера-то заказывать!
— Как, разве я не рассказывал? Аль нет? Да бишь я тебе
только начало рассказывал…
вот, про убийство старухи-то закладчицы, чиновницы… ну, тут и красильщик теперь замешался…
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это
вот его доктор сидит,
только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь
вот с ним нянчусь; так вы нас не считайте и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там надо.
— Если бы
только толчок ему какой-нибудь благоприятный,
вот бы чего! Давеча он был в силах… Знаешь, у него что-то есть на уме! Что-то неподвижное, тяготящее… Этого я очень боюсь; непременно!
— Фу, какие вы страшные вещи говорите! — сказал, смеясь, Заметов. —
Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не
только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить —
вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Я бы
вот как сделал: я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и
только заборы одни, и почти нет никого, — огород какой-нибудь или в этом роде.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот
только спустить его, вот-вот
только выговорить!
— Ничего, ничего! — кричал он матери и сестре, — это обморок, это дрянь! Сейчас
только доктор сказал, что ему гораздо лучше, что он совершенно здоров! Воды! Ну,
вот уж он и приходит в себя, ну,
вот и очнулся!..
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я,
вот видите ли, желал бы теперь
только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги…
«Кто он? Кто этот вышедший из-под земли человек? Где был он и что видел? Он видел все, это несомненно. Где ж он тогда стоял и откуда смотрел? Почему он
только теперь выходит из-под полу? И как мог он видеть, — разве это возможно?.. Гм… — продолжал Раскольников, холодея и вздрагивая, — а футляр, который нашел Николай за дверью: разве это тоже возможно? Улики? Стотысячную черточку просмотришь, —
вот и улика в пирамиду египетскую! Муха летала, она видела! Разве этак возможно?»
— Вчера, я знаю. Я ведь сам прибыл всего
только третьего дня. Ну-с,
вот что я скажу вам на этот счет, Родион Романович; оправдывать себя считаю излишним, но позвольте же и мне заявить: что ж тут, во всем этом, в самом деле, такого особенно преступного с моей стороны, то есть без предрассудков-то, а здраво судя?
Хлыст я употребил, во все наши семь лет, всего
только два раза (если не считать еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного): в первый раз — два месяца спустя после нашего брака, тотчас же по приезде в деревню, и
вот теперешний последний случай.
—
Вот вы все говорите, — продолжал Раскольников, скривив рот в улыбку, — что я помешанный; мне и показалось теперь, что, может быть, я в самом деле помешанный и
только призрак видел!
Но ведь
вот что при этом, добрейший Родион Романович, наблюдать следует: ведь общего-то случая-с, того самого, на который все юридические формы и правила примерены и с которого они рассчитаны и в книжки записаны, вовсе не существует-с, по тому самому, что всякое дело, всякое, хоть, например, преступление, как
только оно случится в действительности, тотчас же и обращается в совершенно частный случай-с; да иногда ведь в какой: так-таки ни на что прежнее не похожий-с.
— Нет, вы, я вижу, не верите-с, думаете все, что я вам шуточки невинные подвожу, — подхватил Порфирий, все более и более веселея и беспрерывно хихикая от удовольствия и опять начиная кружить по комнате, — оно, конечно, вы правы-с; у меня и фигура уж так самим богом устроена, что
только комические мысли в других возбуждает; буффон-с; [Буффон — шут (фр. bouffon).] но я вам
вот что скажу и опять повторю-с, что вы, батюшка, Родион Романович, уж извините меня, старика, человек еще молодой-с, так сказать, первой молодости, а потому выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи.
— Да-с, желаю-с, окончательно вам скажу-с, — продолжал он, слегка, дружески, взявши за руку Раскольникова, немного повыше локтя, — окончательно скажу-с: наблюдайте вашу болезнь. К тому же
вот к вам и фамилия теперь приехала; об ней-то попомните. Покоить вам и нежить их следует, а вы их
только пугаете…
— Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен, и раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал,
вот твоя цель! Нет, ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов нет, у тебя одни
только дрянные, ничтожные догадки, заметовские!.. Ты знал мой характер, до исступления меня довести хотел, а потом и огорошить вдруг попами да депутатами [Депутаты — здесь: понятые.]… Ты их ждешь? а? Чего ждешь? Где? Подавай!
— Это другая сплетня! — завопил он. — Совсем, совсем не так дело было!
Вот уж это-то не так! Это все Катерина Ивановна тогда наврала, потому что ничего не поняла! И совсем я не подбивался к Софье Семеновне! Я просто-запросто развивал ее, совершенно бескорыстно, стараясь возбудить в ней протест… Мне
только протест и был нужен, да и сама по себе Софья Семеновна уже не могла оставаться здесь в нумерах!
— Так-с. Так
вот, по чувству гуманности и-и-и, так сказать, сострадания, я бы желал быть, с своей стороны, чем-нибудь полезным, предвидя неизбежно несчастную участь ее. Кажется, и все беднейшее семейство это от вас одной теперь
только и зависит.
—
Вот почему я особенно вам благодарна, Родион Романыч, что вы не погнушались моим хлебом-солью, даже и при такой обстановке, — прибавила она почти вслух, — впрочем, уверена, что
только особенная дружба ваша к моему бедному покойнику побудила вас сдержать ваше слово.
—
Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется»,
только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
— А, ты
вот куда заехал! — крикнул Лебезятников. — Врешь! Зови полицию, а я присягу приму! Одного
только понять не могу: для чего он рискнул на такой низкий поступок! О жалкий, подлый человек!
— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, —
вот ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу тебе? Ничего ведь ты не поймешь в этом, а
только исстрадаешься вся… из-за меня! Ну
вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, — ну за что ты меня обнимаешь? За то, что я сам не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и ты, мне легче будет!» И можешь ты любить такого подлеца?
Я… я захотел осмелиться и убил… я
только осмелиться захотел, Соня,
вот вся причина!
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе
только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной,
вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я
только попробовать сходил… Так и знай!
— Да что вы, Родион Романыч, такой сам не свой? Право! Слушаете и глядите, а как будто и не понимаете. Вы ободритесь.
Вот дайте поговорим: жаль
только, что дела много и чужого и своего… Эх, Родион Романыч, — прибавил он вдруг, — всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с… Прежде всего!
Изо ста кроликов никогда не составится лошадь, изо ста подозрений никогда не составится доказательства, ведь
вот как одна английская пословица говорит, да ведь это
только благоразумие-с, а со страстями-то, со страстями попробуйте справиться, потому и следователь человек-с.
— Прогуляться собираетесь? Вечерок-то будет хорош,
только грозы бы
вот не было. А впрочем, и лучше, кабы освежило…
— Я к вам шел и вас отыскивал, — начал Раскольников, — но почему теперь я вдруг поворотил на — ский проспект с Сенной! Я никогда сюда не поворачиваю и не захожу. Я поворачиваю с Сенной направо. Да и дорога к вам не сюда.
Только поворотил,
вот и вы! Это странно!
Только что нас благословили, я на другой день на полторы тысячи и привез: бриллиантовый убор один, жемчужный другой да серебряную дамскую туалетную шкатулку —
вот какой величины, со всякими разностями, так даже у ней, у мадонны-то, личико зарделось.
— Ну, если так, — даже с некоторым удивлением ответил Свидригайлов, рассматривая Раскольникова, — если так, то вы и сами порядочный циник. Материал, по крайней мере, заключаете в себе огромный. Сознавать много можете, много… ну да вы и делать-то много можете. Ну, однако ж, довольно. Искренно жалею, что с вами мало переговорил, да вы от меня не уйдете…
Вот подождите
только…
— Как хотите,
только я-то вам не товарищ; а мне что!
Вот мы сейчас и дома. Скажите, я убежден, вы оттого на меня смотрите подозрительно, что я сам был настолько деликатен и до сих пор не беспокоил вас расспросами… вы понимаете? Вам показалось это дело необыкновенным; бьюсь об заклад, что так! Ну
вот и будьте после того деликатным.
Вот в чем одном признавал он свое преступление:
только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною.