Неточные совпадения
Молодой человек спорить не
стал и взял деньги. Он
смотрел на старуху и не спешил уходить, точно ему еще хотелось что-то сказать или сделать, но как будто он и сам не знал, что именно…
Через несколько минут он поднял глаза и долго
смотрел на чай и
на суп. Потом взял хлеб, взял ложку и
стал есть.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом,
стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор,
смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая,
стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она
на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и
стал смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и,
стало быть, ничего не могло быть видно.
В ответ
на это Раскольников медленно опустился
на подушку, закинул руки за голову и
стал смотреть в потолок. Тоска проглянула в лице Лужина. Зосимов и Разумихин еще с большим любопытством принялись его оглядывать, и он видимо, наконец, сконфузился.
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников
смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему
стало противно. «Нет, гадко… вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел кругом себя.
Разумихин, сконфуженный окончательно падением столика и разбившимся стаканом, мрачно поглядел
на осколки, плюнул и круто повернул к окну, где и
стал спиной к публике, с страшно нахмуренным лицом,
смотря в окно и ничего не видя.
— Так-с, так-с, — не сиделось Порфирию, — мне почти
стало ясно теперь, как вы
на преступление изволите смотреть-с, но… уж извините меня за мою назойливость (беспокою уж очень вас, самому совестно!) — видите ли-с: успокоили вы меня давеча очень-с насчет ошибочных-то случаев смешения обоих разрядов, но… меня все тут практические разные случаи опять беспокоят!
Раскольников молчал и пристально, твердо
смотрел на Порфирия. Разумихин мрачно нахмурился. Ему уж и прежде
стало как будто что-то казаться. Он гневно
посмотрел кругом. Прошла минута мрачного молчания. Раскольников повернулся уходить.
Она так
на меня
посмотрела, и так ей тяжело-тяжело
стало, что я отказала, и так это было жалко
смотреть…
Она было остановилась, быстро подняла было
на негоглаза, но поскорей пересилила себя и
стала читать далее. Раскольников сидел и слушал неподвижно, не оборачиваясь, облокотясь
на стол и
смотря в сторону. Дочли до 32-го стиха.
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был человек! И так его жалко
становилось иной раз! Сидит, бывало,
смотрит на меня из угла, так жалко
станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
Почти то же самое случилось теперь и с Соней; так же бессильно, с тем же испугом,
смотрела она
на него несколько времени и вдруг, выставив вперед левую руку, слегка, чуть-чуть, уперлась ему пальцами в грудь и медленно
стала подниматься с кровати, все более и более от него отстраняясь, и все неподвижнее
становился ее взгляд
на него.
Ужас ее вдруг сообщился и ему: точно такой же испуг показался и в его лице, точно так же и он
стал смотреть на нее, и почти даже с тою же детскою улыбкой.
Раскольников, говоря это, хоть и
смотрел на Соню, но уж не заботился более: поймет она или нет. Лихорадка вполне охватила его. Он был в каком-то мрачном восторге. (Действительно, он слишком долго ни с кем не говорил!) Соня поняла, что этот мрачный катехизис [Катехизис — краткое изложение христианского вероучения в виде вопросов и ответов.]
стал его верой и законом.
Оба сидели рядом, грустные и убитые, как бы после бури выброшенные
на пустой берег одни. Он
смотрел на Соню и чувствовал, как много
на нем было ее любви, и странно, ему
стало вдруг тяжело и больно, что его так любят. Да, это было странное и ужасное ощущение! Идя к Соне, он чувствовал, что в ней вся его надежда и весь исход; он думал сложить хоть часть своих мук, и вдруг теперь, когда все сердце ее обратилось к нему, он вдруг почувствовал и сознал, что он
стал беспримерно несчастнее, чем был прежде.
Измучившееся чахоточное лицо ее
смотрело страдальнее, чем когда-нибудь (к тому же
на улице,
на солнце, чахоточный всегда кажется больнее и обезображеннее, чем дома); но возбужденное состояние ее не прекращалось, и она с каждою минутой
становилась еще раздраженнее.
По обыкновению своему, он, оставшись один, с двадцати шагов впал в глубокую задумчивость. Взойдя
на мост, он остановился у перил и
стал смотреть на воду.
Свидригайлов встал, заслонил рукою свечку, и
на стене тотчас же блеснула щелочка; он подошел и
стал смотреть.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да и полно! Где ему
смотреть на тебя? И с какой
стати ему
смотреть на тебя?
Вот в чем дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб он у нас
стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять
на себя труд и
посмотреть, как он у нас выучен?
Смотрел бригадир с своего крылечка
на это глуповское «бунтовское неистовство» и думал: «Вот бы теперь горошком — раз-раз-раз — и се не бе!!» [«И се не бе» (церковно-славянск.) — «и этого не
стало», «и этого не было».]
Но
на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и
стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а
смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
Бога забыли, в посты скоромное едят, нищих не оделяют;
смотри, мол, скоро и
на солнышко прямо
смотреть станут!