Неточные совпадения
Кроме
тех двух пьяных, что попались на лестнице, вслед за ними
же вышла еще разом целая ватага, человек в пять, с
одною девкой
и с гармонией.
Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно,
одними рассуждениями, о
том, что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудь сделать,
и сейчас
же,
и поскорее.
Они имели
одно странное свойство: чем окончательнее они становились,
тем безобразнее, нелепее тотчас
же становились
и в его глазах.
Заглянув случайно,
одним глазом, в лавочку, он увидел, что там, на стенных часах, уже десять минут восьмого. Надо было
и торопиться,
и в
то же время сделать крюк: подойти к дому в обход, с другой стороны…
Переведя дух
и прижав рукой стукавшее сердце, тут
же нащупав
и оправив еще раз топор, он стал осторожно
и тихо подниматься на лестницу, поминутно прислушиваясь. Но
и лестница на
ту пору стояла совсем пустая; все двери были заперты; никого-то не встретилось. Во втором этаже
одна пустая квартира была, правда, растворена настежь,
и в ней работали маляры, но
те и не поглядели. Он постоял, подумал
и пошел дальше. «Конечно, было бы лучше, если б их здесь совсем не было, но… над ними еще два этажа».
Когда он ходил в университет,
то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть, раз сто, останавливаться именно на этом
же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму
и каждый раз почти удивляться
одному неясному
и неразрешимому своему впечатлению.
Уж
одно то показалось ему дико
и чудно, что он на
том же самом месте остановился, как прежде, как будто
и действительно вообразил, что может о
том же самом мыслить теперь, как
и прежде,
и такими
же прежними
темами и картинами интересоваться, какими интересовался… еще так недавно.
И если теперь эта старуха-процентщица убита
одним из общества более высшего, ибо мужики не закладывают золотых вещей,
то чем
же объяснить эту с
одной стороны распущенность цивилизованной части нашего общества?
Он не знал, да
и не думал о
том, куда идти; он знал
одно: «что все это надо кончить сегодня
же, за
один раз, сейчас
же; что домой он иначе не воротится, потому что не хочет так жить».
Неподвижное
и серьезное лицо Раскольникова преобразилось в
одно мгновение,
и вдруг он залился опять
тем же нервным хохотом, как давеча, как будто сам совершенно не в силах был сдержать себя.
И в
один миг припомнилось ему до чрезвычайной ясности ощущения
одно недавнее мгновение, когда он стоял за дверью, с топором, запор прыгал, они за дверью ругались
и ломились, а ему вдруг захотелось закричать им, ругаться с ними, высунуть им язык, дразнить их, смеяться, хохотать, хохотать, хохотать!
А Заметов, оставшись
один, сидел еще долго на
том же месте, в раздумье. Раскольников невзначай перевернул все его мысли, насчет известного пункта,
и окончательно установил его мнение.
— Эх, батюшка! Слова да слова
одни! Простить! Вот он пришел бы сегодня пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем
одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да тут
же, как рассветет,
и штопать бы села, — вот моя
и ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить!
И то простила!
— О, как
же, умеем! Давно уже; я как уж большая,
то молюсь сама про себя, а Коля с Лидочкой вместе с мамашей вслух; сперва «Богородицу» прочитают, а потом еще
одну молитву: «Боже, спаси
и благослови сестрицу Соню», а потом еще: «Боже, прости
и благослови нашего другого папашу», потому что наш старший папаша уже умер, а этот ведь нам другой, а мы
и об
том тоже молимся.
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь
и говори. К
тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там
одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки
и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Раскольников бросился вслед за мещанином
и тотчас
же увидел его идущего по другой стороне улицы, прежним ровным
и неспешным шагом, уткнув глаза в землю
и как бы что-то обдумывая. Он скоро догнал его, но некоторое время шел сзади; наконец поравнялся с ним
и заглянул ему сбоку в лицо.
Тот тотчас
же заметил его, быстро оглядел, но опять опустил глаза,
и так шли они с минуту,
один подле другого
и не говоря ни слова.
Все в
том, что я действительно принес несколько хлопот
и неприятностей многоуважаемой вашей сестрице; стало быть, чувствуя искреннее раскаяние, сердечно желаю, — не откупиться, не заплатить за неприятности, а просто-запросто сделать для нее что-нибудь выгодное, на
том основании, что не привилегию
же в самом деле взял я делать
одно только злое.
Хоть я
и настаивал давеча, что в присутствии вашего брата не желаю
и не могу изъяснить всего, с чем пришел,
тем не менее я теперь
же намерен обратиться к многоуважаемой вашей мамаше для необходимого объяснения по
одному весьма капитальному
и для меня обидному пункту.
Один только Раскольников сидел все на
том же месте, почти угрюмый
и даже рассеянный.
— Ура! — закричал Разумихин, — теперь стойте, здесь есть
одна квартира, в этом
же доме, от
тех же хозяев. Она особая, отдельная, с этими нумерами не сообщается,
и меблированная, цена умеренная, три горенки. Вот на первый раз
и займите. Часы я вам завтра заложу
и принесу деньги, а там все уладится. А главное, можете все трое вместе жить,
и Родя с вами… Да куда ж ты, Родя?
— Потом поймешь. Разве ты не
то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла бы жить духом
и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь
и, если останешься
одна, сойдешь с ума, как
и я. Ты уж
и теперь как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по
одной дороге! Пойдем!
Мне надо быть на похоронах
того самого раздавленного лошадьми чиновника, про которого вы… тоже знаете… — прибавил он, тотчас
же рассердившись за это прибавление, а потом тотчас
же еще более раздражившись, — мне это все надоело-с, слышите ли,
и давно уже… я отчасти от этого
и болен был…
одним словом, — почти вскрикнул он, почувствовав, что фраза о болезни еще более некстати, —
одним словом: извольте или спрашивать меня, или отпустить сейчас
же… а если спрашивать,
то не иначе как по форме-с!
Да об чем вас спрашивать, — закудахтал вдруг Порфирий Петрович, тотчас
же изменяя
и тон
и вид
и мигом перестав смеяться, — да не беспокойтесь, пожалуйста, — хлопотал он,
то опять бросаясь во все стороны,
то вдруг принимаясь усаживать Раскольникова, — время терпит, время терпит-с,
и все это
одни пустяки-с!
Это был
один из
того бесчисленного
и разноличного легиона пошляков, дохленьких недоносков
и всему недоучившихся самодуров, которые мигом пристают непременно к самой модной ходячей идее, чтобы тотчас
же опошлить ее, чтобы мигом окарикатурить все, чему они
же иногда самым искренним образом служат.
От природы была она характера смешливого, веселого
и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий
и неудач она до
того яростно стала желать
и требовать, чтобы все жили в мире
и радости
и не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас
же чуть не в исступление,
и она в
один миг, после самых ярких надежд
и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать
и метать все, что ни попадало под руку,
и колотиться головой об стену.
Не явилась тоже
и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя
и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум
и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию
же Ивановну, когда
та, бранясь с Катериной Ивановной
и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
И хоть я
и далеко стоял, но я все, все видел,
и хоть от окна действительно трудно разглядеть бумажку, — это вы правду говорите, — но я, по особому случаю, знал наверно, что это именно сторублевый билет, потому что, когда вы стали давать Софье Семеновне десятирублевую бумажку, — я видел сам, — вы тогда
же взяли со стола сторублевый билет (это я видел, потому что я тогда близко стоял,
и так как у меня тотчас явилась
одна мысль,
то потому я
и не забыл, что у вас в руках билет).
— Нет, Соня, — торопливо прервал он, — эти деньги были не
те, успокойся! Эти деньги мне мать прислала, через
одного купца,
и получил я их больной, в
тот же день как
и отдал… Разумихин видел… он
же и получал за меня… эти деньги мои, мои собственные, настоящие мои.
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только
одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после
того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая
же точно вошь, как
и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе
и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был,
то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так
и знай!
Действительно, сквозь толпу протеснялся городовой. Но в
то же время
один господин в вицмундире
и в шинели, солидный чиновник лет пятидесяти, с орденом на шее (последнее было очень приятно Катерине Ивановне
и повлияло на городового), приблизился
и молча подал Катерине Ивановне трехрублевую зелененькую кредитку. В лице его выражалось искреннее сострадание. Катерина Ивановна приняла
и вежливо, даже церемонно, ему поклонилась.
Но только что он отворил дверь в сени, как вдруг столкнулся с самим Порфирием.
Тот входил к нему. Раскольников остолбенел на
одну минуту. Странно, он не очень удивился Порфирию
и почти его не испугался. Он только вздрогнул, но быстро, мгновенно приготовился. «Может быть, развязка! Но как
же это он подошел тихонько, как кошка,
и я ничего не слыхал? Неужели подслушивал?»
Рассчитывая, что Авдотья Романовна, в сущности, ведь нищая (ах, извините, я не
то хотел… но ведь не все ли равно, если выражается
то же понятие?),
одним словом, живет трудами рук своих, что у ней на содержании
и мать
и вы (ах, черт, опять морщитесь…), я
и решился предложить ей все мои деньги (тысяч до тридцати я мог
и тогда осуществить) с
тем, чтоб она бежала со мной хоть сюда, в Петербург.
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно
то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте
же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке
и не верю ей ни в
одном слове. Это гнусное
и смешное подозрение. Я знаю историю
и как
и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите
же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Вернее всего было
то, что
один из них что-то украл
и даже успел тут
же продать какому-то подвернувшемуся жиду; но, продав, не захотел поделиться с своим товарищем.
Раскольников взял газету
и мельком взглянул на свою статью. Как ни противоречило это его положению
и состоянию, но он ощутил
то странное
и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к
тому же и двадцать три года сказались. Это продолжалось
одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился,
и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом. С отвращением
и досадой отбросил он статью на стол.
— Я пришел вас уверить, что я вас всегда любил,
и теперь рад, что мы
одни, рад даже, что Дунечки нет, — продолжал он с
тем же порывом, — я пришел вам сказать прямо, что хоть вы
и несчастны будете, но все-таки знайте, что сын ваш любит вас теперь больше себя
и что все, что вы думали про меня, что я жесток
и не люблю вас, все это была неправда. Вас я никогда не перестану любить… Ну
и довольно; мне казалось, что так надо сделать
и этим начать…
— Родя, милый мой, первенец ты мой, — говорила она, рыдая, — вот ты теперь такой
же, как был маленький, так
же приходил ко мне, так
же и обнимал
и целовал меня; еще когда мы с отцом жили
и бедовали, ты утешал нас
одним уже
тем, что был с нами, а как я похоронила отца, —
то сколько раз мы, обнявшись с тобой вот так, как теперь, на могилке его плакали.
Теперь
же, только что разошлись,
и та и другая стали об
одном этом только
и думать.
Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика,
и приостановился на миг. В
то же мгновение вдруг
одна мысль ярко озарила его, — точно ждала, чтобы поразить его окончательно.