И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой
и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо
и налево гребни гор,
один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали
те же горы, но хоть бы две скалы, похожие
одна на другую, —
и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы
и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Глупец я или злодей, не знаю; но
то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так
же легко привыкаю, как к наслаждению,
и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось
одно средство: путешествовать.
Он посмотрел на меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы
и начал рыться в чемодане; вот он вынул
одну тетрадку
и бросил ее с презрением на землю; потом другая, третья
и десятая имели
ту же участь: в его досаде было что-то детское; мне стало смешно
и жалко…