Неточные совпадения
— Для
чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для
чего не служу? А разве сердце у меня не болит о том,
что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось
вам… гм…
ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
— Бедность не порок, дружище,
ну да уж
что! Известно, порох, не мог обиды перенести.
Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами не удержались, — продолжал Никодим Фомич, любезно обращаясь к Раскольникову, — но это
вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-род-нейший, я
вам скажу, человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел — и нет! И все прошло! И в результате одно только золото сердца! Его и в полку прозвали: «поручик-порох»…
— Слышите: купца Вахрушина знает! — вскричал Разумихин. — Как же не в понятии? А впрочем, я теперь замечаю,
что и
вы тоже толковый человек. Ну-с! Умные речи приятно и слушать.
— Кто?
Вы?
Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь
что у
вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, —
ну как же не он? Так
вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
Ну что для него теперь лучше,
вы или доктор?
Ну так я
вам скажу,
что ваш жених подлец после этого!
Потому я искренно говорю, а не оттого,
что… гм! это было бы подло; одним словом, не оттого,
что я в
вас… гм!
ну, так и быть, не надо, не скажу отчего, не смею!..
Ну да, черт, не в том дело, а вот в
чем: ты сегодня в хозяйкиной квартире ночуешь (насилу уговорил ее!), а я в кухне: вот
вам случай познакомиться покороче!
— Да
вы не раздражайтесь, — засмеялся через силу Зосимов, — предположите,
что вы мой первый пациент,
ну а наш брат, только
что начинающий практиковать, своих первых пациентов, как собственных детей, любит, а иные почти в них влюбляются. А я ведь пациентами-то не богат.
— Да
что вы все такие скучные! — вскрикнул он вдруг, совсем неожиданно, — скажите что-нибудь!
Что в самом деле так сидеть-то!
Ну, говорите же! Станем разговаривать… Собрались и молчим…
Ну, что-нибудь!
—
Ну, ты! следователь!..
Ну, да черт с
вами со всеми! — отрезал Разумихин и вдруг, рассмеявшись сам, с повеселевшим лицом, как ни в
чем не бывало, подошел к Порфирию Петровичу.
Да вот, кстати же! — вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись, — кстати вспомнил,
что ж это я!.. — повернулся он к Разумихину, — вот ведь ты об этом Николашке мне тогда уши промозолил…
ну, ведь и сам знаю, сам знаю, — повернулся он к Раскольникову, —
что парень чист, да ведь
что ж делать, и Митьку вот пришлось обеспокоить… вот в
чем дело-с, вся-то суть-с: проходя тогда по лестнице… позвольте: ведь
вы в восьмом часу были-с?
—
Ну, говорите,
чего вам надо?
— Вследствие двух причин к
вам зашел, во-первых, лично познакомиться пожелал, так как давно уж наслышан с весьма любопытной и выгодной для
вас точки; а во-вторых, мечтаю,
что не уклонитесь, может быть, мне помочь в одном предприятии, прямо касающемся интереса сестрицы вашей, Авдотьи Романовны. Одного-то меня, без рекомендации, она, может, и на двор к себе теперь не пустит, вследствие предубеждения,
ну, а с вашей помощью я, напротив, рассчитываю…
— Вчера, я знаю. Я ведь сам прибыл всего только третьего дня. Ну-с, вот
что я скажу
вам на этот счет, Родион Романович; оправдывать себя считаю излишним, но позвольте же и мне заявить:
что ж тут, во всем этом, в самом деле, такого особенно преступного с моей стороны, то есть без предрассудков-то, а здраво судя?
— Во-от?
Вы это подумали? — с удивлением спросил Свидригайлов, — да неужели?
Ну, не сказал ли я,
что между нами есть какая-то точка общая, а?
— Нет,
вы вот
что сообразите, — закричал он, — назад тому полчаса мы друг друга еще и не видывали, считаемся врагами, между нами нерешенное дело есть; мы дело-то бросили и эвона в какую литературу заехали!
Ну, не правду я сказал,
что мы одного поля ягоды?
— То есть
вы этим выражаете,
что я хлопочу в свой карман. Не беспокойтесь, Родион Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то не стал бы так прямо высказываться, не дурак же ведь я совсем. На этот счет открою
вам одну психологическую странность. Давеча я, оправдывая свою любовь к Авдотье Романовне, говорил,
что был сам жертвой.
Ну так знайте же,
что никакой я теперь любви не ощущаю, н-никакой, так
что мне самому даже странно это, потому
что я ведь действительно нечто ощущал…
— В вояж? Ах да!.. в самом деле, я
вам говорил про вояж…
Ну, это вопрос обширный… А если б знали
вы, однако ж, об
чем спрашиваете! — прибавил он и вдруг громко и коротко рассмеялся. — Я, может быть, вместо вояжа-то женюсь; мне невесту сватают.
— Какое право
вы имеете так говорить с ней! — горячо вступилась Пульхерия Александровна, —
чем вы можете протестовать? И какие это ваши права?
Ну, отдам я
вам, такому, мою Дуню? Подите, оставьте нас совсем! Мы сами виноваты,
что на несправедливое дело пошли, а всех больше я…
— Била! Да
что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так
что ж!
Ну так
что ж?
Вы ничего, ничего не знаете… Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она так верит,
что во всем справедливость должна быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
— Они ведь на
вас остались. Оно, правда, и прежде все было на
вас, и покойник на похмелье к
вам же ходил просить.
Ну, а теперь вот
что будет?
—
Ну и понятно после того,
что вы… так живете, — сказал с горькою усмешкой Раскольников.
—
Ну, а коль
вы, еще при Катерине Ивановне, теперь, заболеете и
вас в больницу свезут,
ну что тогда будет? — безжалостно настаивал он.
—
Вы, кажется, говорили вчера,
что желали бы спросить меня… форменно… о моем знакомстве с этой… убитой? — начал было опять Раскольников, — «
ну зачем я вставил кажется? — промелькнуло в нем как молния. —
Ну зачем я так беспокоюсь о том,
что вставил это кажется?» — мелькнула в нем тотчас же другая мысль как молния.
Ну кто же, скажите, из всех подсудимых, даже из самого посконного мужичья, не знает,
что его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по счастливому выражению вашему), а потом вдруг и огорошат в самое темя, обухом-то-с, хе! хе! хе! в самое-то темя, по счастливому уподоблению вашему! хе! хе! так
вы это в самом деле подумали,
что я квартирой-то
вас хотел… хе! хе!
Ведь вот будь
вы действительно, на самом-то деле преступны али там как-нибудь замешаны в это проклятое дело,
ну стали бы
вы, помилуйте, сами напирать,
что не в бреду
вы все это делали, а, напротив, в полной памяти?
— Эк ведь комиссия!
Ну, уж комиссия же с
вами, — вскричал Порфирий с совершенно веселым, лукавым и нисколько не встревоженным видом. — Да и к
чему вам знать, к
чему вам так много знать, коли
вас еще и не начинали беспокоить нисколько! Ведь
вы как ребенок: дай да подай огонь в руки! И зачем
вы так беспокоитесь? Зачем сами-то
вы так к нам напрашиваетесь, из каких причин? А? хе-хе-хе!
И стал он тут опять бегать, и все бил себя в грудь, и серчал, и бегал, а как об
вас доложили, —
ну, говорит, полезай за перегородку, сиди пока, не шевелись,
что бы ты ни услышал, и стул мне туда сам принес и меня запер; может, говорит, я тебя и спрошу.
— Чтоб удивить-то! Хе-хе!
Ну, это пускай будет, как
вам угодно, — перебил Петр Петрович, — а вот
что скажите-ка: ведь
вы знаете эту дочь покойника-то, щупленькая такая! Ведь это правда совершенная,
что про нее говорят, а?
—
Ну, так я
вас особенно попрошу остаться здесь, с нами, и не оставлять меня наедине с этой… девицей. Дело пустяшное, а выведут бог знает
что. Я не хочу, чтобы Раскольников там передал… Понимаете, про
что я говорю?
— Ну-с, так вот и извините меня перед нею,
что я, по обстоятельствам независящим, принужден манкировать и не буду у
вас на блинах… то есть на поминках, несмотря на милый зов вашей мамаши.
Ну, если хотите, так бейте меня, а я рад, рад,
что он не удался,
что вы свободны,
что вы не совсем еще погибли для человечества, рад…
Ну и решил,
что вам действительно передо мной совестно такие куши давать и, кроме того, может быть, подумал я, он хочет ей сюрприз сделать, удивить ее, когда она найдет у себя в кармане целых сто рублей.
Ну, да мало ль мне мыслей тогда пришло в голову, так
что я положил все это обдумать потом, но все-таки почел неделикатным обнаружить перед
вами,
что знаю секрет.
Ну мог ли, мог ли я иметь все эти мысли и рассуждения, если б я действительно не видал,
что вы вложили ей в карман сто рублей?
«А теперь пора и мне! — подумал Раскольников. — Ну-тка, Софья Семеновна, посмотрим,
что вы станете теперь говорить!»
И потому, когда он воскликнул, выходя от Катерины Ивановны: «
Ну,
что вы скажете теперь, Софья Семеновна?», то, очевидно, находился еще в каком-то внешне возбужденном состоянии бодрости, вызова и недавней победы над Лужиным.
— Всю эту возню, то есть похороны и прочее, я беру на себя. Знаете, были бы деньги, а ведь я
вам сказал,
что у меня лишние. Этих двух птенцов и эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому хорошая девушка, так ли? Ну-с, так
вы и передайте Авдотье Романовне,
что ее десять тысяч я вот так и употребил.
— Я, — продолжал Свидригайлов, колыхаясь от смеха, — и могу
вас честью уверить, милейший Родион Романович,
что удивительно
вы меня заинтересовали. Ведь я сказал,
что мы сойдемся, предсказал
вам это, —
ну, вот и сошлись. И увидите, какой я складной человек. Увидите,
что со мной еще можно жить…
Ну, уж конечно, и я мог, даже и тогда, рассудить,
что не всегда этак случается, чтобы вот встал человек да и брякнул
вам всю подноготную.
Я тебя просто за пьяного и принимал, да ты и был пьян», —
ну,
что я
вам тогда на это скажу, тем паче
что ваше-то еще правдоподобнее,
чем его, потому
что в его показании одна психология, —
что его рылу даже и неприлично, — а вы-то в самую точку попадаете, потому
что пьет, мерзавец, горькую и слишком даже известен.
— Потому
что, как я уж и объявил давеча, считаю себя обязанным
вам объяснением. Не хочу, чтобы
вы меня за изверга почитали, тем паче
что искренно к
вам расположен, верьте не верьте. Вследствие
чего, в-третьих, и пришел к
вам с открытым и прямым предложением — учинить явку с повинною. Это
вам будет бесчисленно выгоднее, да и мне тоже выгоднее, — потому с плеч долой.
Ну что, откровенно или нет с моей стороны?
— Послушайте, Порфирий Петрович,
вы ведь сами говорите: одна психология, а между тем въехали в математику.
Ну что, если и сами
вы теперь ошибаетесь?
— Ведь это не только смешно, это даже уж бесстыдно.
Ну, будь я даже виновен (
чего я вовсе не говорю),
ну, с какой стати мне к
вам являться с повинною, когда сами
вы уж говорите,
что я сяду к
вам туда на покой?
—
Ну, вот этого-то я и боялся! — горячо и как бы невольно воскликнул Порфирий, — вот этого-то я и боялся,
что не надо
вам нашей сбавки.
Ну что ж,
что вы в другой разряд людей перейдете?
На всякий случай есть у меня и еще к
вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная: если, то есть на всякий случай (
чему я, впрочем, не верую и считаю
вас вполне неспособным), если бы на случай, —
ну так, на всякий случай, — пришла бы
вам охота в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое,
ну да уж
вы мне его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
—
Ну, тогда было дело другое. У всякого свои шаги. А насчет чуда скажу
вам,
что вы, кажется, эти последние два-три дня проспали. Я
вам сам назначил этот трактир и никакого тут чуда не было,
что вы прямо пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал место, где он стоит, и часы, в которые можно меня здесь застать. Помните?
Ну вот, например, ведь
вы пошли ко мне теперь мало того
что по делу, а за чем-нибудь новеньким?