Неточные совпадения
За нищету даже и
не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой,
чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять себя.
И она бросилась его обыскивать. Мармеладов тотчас же послушно и покорно развел руки в обе стороны,
чтобы тем облегчить карманный обыск. Денег
не было ни копейки.
Он бросал на него злобные взгляды, стараясь, впрочем,
чтобы тот их
не заметил, и нетерпеливо ожидал своей очереди, когда досадный оборванец уйдет.
Раз как-то, месяца два
тому назад, они было встретились на улице, но Раскольников отвернулся и даже перешел на другую сторону,
чтобы тот его
не заметил.
—
Не трошь! Мое добро! Что хочу,
то и делаю. Садись еще! Все садись! Хочу,
чтобы беспременно вскачь пошла!..
Убей ее и возьми ее деньги, с
тем чтобы с их помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь,
не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел?
Опасаясь, что старуха испугается
того, что они одни, и
не надеясь, что вид его ее разуверит, он взялся за дверь и потянул ее к себе,
чтобы старуха как-нибудь
не вздумала опять запереться.
И если бы в
ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить,
чтобы вырваться отсюда и добраться домой,
то очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и
не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к
тому, что он сделал.
Раскольников молчал и
не сопротивлялся, несмотря на
то, что чувствовал в себе весьма достаточно сил приподняться и усидеть на диване безо всякой посторонней помощи, и
не только владеть руками настолько,
чтобы удержать ложку или чашку, но даже, может быть, и ходить.
Видишь, Родя,
чтобы сделать в свете карьеру, достаточно, по-моему, всегда сезон наблюдать; если в январе спаржи
не потребуешь,
то несколько целковых в кошельке сохранишь;
то же в отношении и к сей покупке.
Стало быть, приобретая единственно и исключительно себе, я именно
тем самым приобретаю как бы и всем и веду к
тому,
чтобы ближний получил несколько более рваного кафтана, и уже
не от частных, единичных щедрот, а вследствие всеобщего преуспеяния.
«Ну так что ж! И пожалуй!» — проговорил он решительно, двинулся с моста и направился в
ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он
не хотел. Даже тоска прошла, ни следа давешней энергии, когда он из дому вышел, с
тем «
чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть,
чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С
того вечера он здесь
не был и мимо
не проходил.
— Амалия Людвиговна! Прошу вас вспомнить о
том, что вы говорите, — высокомерно начала было Катерина Ивановна (с хозяйкой она всегда говорила высокомерным тоном,
чтобы та «помнила свое место» и даже теперь
не могла отказать себе в этом удовольствии), — Амалия Людвиговна…
— И всё дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж на лестнице, — что давеча нас, меня и доктора, чуть
не прибил! Понимаете вы это! Самого доктора! И
тот уступил,
чтобы не раздражать, и ушел, а я внизу остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. И теперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделает над собой…
Чтобы помогать, надо сначала право такое иметь,
не то: «Crevez, chiens, si vous n’ êtes pas contents!» [Подыхайте, собаки, если вам плохо! (фр.)] — Он рассмеялся.
Разница единственно в
том, что я вовсе
не настаиваю,
чтобы необыкновенные люди непременно должны и обязаны были творить всегда всякие бесчинства, как вы говорите.
По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом
не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие,
то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек,
чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству.
— Ведь вот-с… право,
не знаю, как бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь уж быть
того не может, хе, хе!
чтобы вы сами себя
не считали, — ну хоть на капельку, — тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем
то есть смысле-с… Ведь так-с?
Ему еще в передней пришла было мысль:
не снимать пальто и уехать и
тем строго и внушительно наказать обеих дам, так
чтобы разом дать все почувствовать.
— Просьба ваша,
чтобы брата
не было при нашем свидании,
не исполнена единственно по моему настоянию, — сказала Дуня. — Вы писали, что были братом оскорблены; я думаю, что это надо немедленно разъяснить и вы должны помириться. И если Родя вас действительно оскорбил,
то он должен и будет просить у вас извинения.
— Вы написали, — резко проговорил Раскольников,
не оборачиваясь к Лужину, — что я вчера отдал деньги
не вдове раздавленного, как это действительно было, а его дочери (которой до вчерашнего дня никогда
не видал). Вы написали это,
чтобы поссорить меня с родными, и для
того прибавили, в гнусных выражениях, о поведении девушки, которой вы
не знаете. Все это сплетня и низость.
Затем Раскольников передал (довольно сухо) разговор свой с Свидригайловым, пропустив о призраках Марфы Петровны,
чтобы не вдаваться в излишнюю материю, и чувствуя отвращение заводить какой бы
то ни было разговор, кроме самого необходимого.
Разговор показался ему занимательным и знаменательным и очень, очень понравился, — до
того понравился, что он и стул перенес,
чтобы на будущее время, хоть завтра например,
не подвергаться опять неприятности простоять целый час на ногах, а устроиться покомфортнее, чтоб уж во всех отношениях получить полное удовольствие.
Коммуна и устраивается для
того,
чтобы таких ролей
не было.
Может быть, тут всего более имела влияния
та особенная гордость бедных, вследствие которой при некоторых общественных обрядах, обязательных в нашем быту для всех и каждого, многие бедняки таращатся из последних сил и тратят последние сбереженные копейки,
чтобы только быть «
не хуже других» и
чтобы «
не осудили» их как-нибудь
те другие.
Весьма вероятно и
то, что Катерине Ивановне захотелось, именно при этом случае, именно в
ту минуту, когда она, казалось бы, всеми на свете оставлена, показать всем этим «ничтожным и скверным жильцам», что она
не только «умеет жить и умеет принять», но что совсем даже
не для такой доли и была воспитана, а воспитана была в «благородном, можно даже сказать в аристократическом полковничьем доме», и уж вовсе
не для
того готовилась,
чтобы самой мести пол и мыть по ночам детские тряпки.
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до
того яростно стала желать и требовать,
чтобы все жили в мире и радости и
не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть
не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
Петр Петрович Лужин, например, самый, можно сказать, солиднейший из всех жильцов,
не явился, а между
тем еще вчера же вечером Катерина Ивановна уже успела наговорить всем на свете,
то есть Амалии Ивановне, Полечке, Соне и полячку, что это благороднейший, великодушнейший человек, с огромнейшими связями и с состоянием, бывший друг ее первого мужа, принятый в доме ее отца и который обещал употребить все средства,
чтобы выхлопотать ей значительный пенсион.
Катерина Ивановна нарочно положила теперь пригласить эту даму и ее дочь, которых «ноги она будто бы
не стоила»,
тем более что до сих пор, при случайных встречах,
та высокомерно отвертывалась, — так вот,
чтобы знала же она, что здесь «благороднее мыслят и чувствуют и приглашают,
не помня зла», и
чтобы видели они, что Катерина Ивановна и
не в такой доле привыкла жить.
«Для кого же после этого делались все приготовления?» Даже детей,
чтобы выгадать место, посадили
не за стол, и без
того занявший всю комнату, а накрыли им в заднем углу на сундуке, причем обоих маленьких усадили на скамейку, а Полечка, как большая, должна была за ними присматривать, кормить их и утирать им, «как благородным детям», носики.
Амалия Ивановна, тоже предчувствовавшая что-то недоброе, а вместе с
тем оскорбленная до глубины души высокомерием Катерины Ивановны,
чтобы отвлечь неприятное настроение общества в другую сторону и кстати уж чтоб поднять себя в общем мнении, начала вдруг, ни с
того ни с сего, рассказывать, что какой-то знакомый ее, «Карль из аптеки», ездил ночью на извозчике и что «извозчик хотель его убиваль и что Карль его ошень, ошень просиль, чтоб он его
не убиваль, и плакаль, и руки сложиль, и испугаль, и от страх ему сердце пронзиль».
Вероятно, вы сами, мадемуазель,
не откажетесь подтвердить и заявить, что призывал я вас через Андрея Семеновича единственно для
того только,
чтобы переговорить с вами о сиротском и беспомощном положении вашей родственницы, Катерины Ивановны (к которой я
не мог прийти на поминки), и о
том, как бы полезно было устроить в ее пользу что-нибудь вроде подписки, лотереи или подобного.
— Штука в
том: я задал себе один раз такой вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и
не было бы у него,
чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода
не было?
Не для
того,
чтобы матери помочь, я убил — вздор!
Не для
того я убил,
чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества.
Это мы устроили с
тем,
чтобы вас взволновать, потому мы нарочно и пустили слух, чтоб он вам проговаривался, а господин Разумихин такой человек, что негодования
не выдержит.
Тысячу бы рублей в
ту минуту я дал, своих собственных,
чтобы только на вас в свои глаза посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли, после
того как он вам «убийцу» в глаза сказал, и ничего у него, целых сто шагов, спросить
не посмели!..
— Э, полноте, что мне теперь приемы! Другое бы дело, если бы тут находились свидетели, а
то ведь мы один на один шепчем. Сами видите, я
не с
тем к вам пришел,
чтобы гнать и ловить вас, как зайца. Признаетесь аль нет — в эту минуту мне все равно. Про себя-то я и без вас убежден.
— Потому что, как я уж и объявил давеча, считаю себя обязанным вам объяснением.
Не хочу,
чтобы вы меня за изверга почитали,
тем паче что искренно к вам расположен, верьте
не верьте. Вследствие чего, в-третьих, и пришел к вам с открытым и прямым предложением — учинить явку с повинною. Это вам будет бесчисленно выгоднее, да и мне тоже выгоднее, — потому с плеч долой. Ну что, откровенно или нет с моей стороны?
Сама она только
того и жаждет и требует,
чтобы за кого-нибудь какую-нибудь муку поскорее принять, а
не дай ей этой муки, так она, пожалуй, и в окно выскочит.
Лицо Свидригайлова искривилось в снисходительную улыбку; но ему было уже
не до улыбки. Сердце его стукало, и дыхание спиралось в груди. Он нарочно говорил громче,
чтобы скрыть свое возраставшее волнение; но Дуня
не успела заметить этого особенного волнения; уж слишком раздражило ее замечание о
том, что она боится его, как ребенок, и что он так для нее страшен.
— Если бы вы
не верили,
то могло ли сбыться,
чтобы вы рискнули прийти одна ко мне? Зачем же вы пришли? Из одного любопытства?
— Нельзя же было кричать на все комнаты о
том, что мы здесь говорили. Я вовсе
не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело. Ну куда вы такая пойдете? Или вы хотите предать его? Вы его доведете до бешенства, и он предаст себя сам. Знайте, что уж за ним следят, уже попали на след. Вы только его выдадите. Подождите: я видел его и говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для
того и звал вас,
чтобы поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя на улицу, он вспомнил, что
не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке,
не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг. В
то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, — точно ждала,
чтобы поразить его окончательно.