Неточные совпадения
В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он
очень слаб: второй день, как уж он почти совсем ничего
не ел.
Молодой человек был
очень доволен,
не встретив ни которого из них, и неприметно проскользнул сейчас же из ворот направо на лестницу.
— Помню, батюшка,
очень хорошо помню, что вы были, — отчетливо проговорила старушка, по-прежнему
не отводя своих вопрошающих глаз от его лица.
Остались: один хмельной, но немного, сидевший за пивом, с виду мещанин; товарищ его, толстый, огромный, в сибирке [Сибирка — верхняя одежда в виде короткого сарафана в талию со сборками и стоячим воротником.] и с седою бородой,
очень захмелевший, задремавший на лавке, и изредка, вдруг, как бы спросонья, начинавший прищелкивать пальцами, расставив руки врозь, и подпрыгивать верхнею частию корпуса,
не вставая с лавки, причем подпевал какую-то ерунду, силясь припомнить стихи, вроде...
Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его платье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена.
Очень вероятно было, что он пять дней
не раздевался и
не умывался. Особенно руки были грязные, жирные, красные, с черными ногтями.
В самой же комнате было всего только два стула и клеенчатый
очень ободранный диван, перед которым стоял старый кухонный сосновый стол, некрашеный и ничем
не покрытый.
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению своему, шел,
не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою, чем
очень удивлял прохожих.
Он
очень давно
не пил водки, и она мигом подействовала, хотя выпита была всего одна рюмка.
— Да, смуглая такая, точно солдат переряженный, но знаешь, совсем
не урод. У нее такое доброе лицо и глаза.
Очень даже. Доказательство — многим нравится. Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на все согласная. А улыбка у ней даже
очень хороша.
Запустив же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она
не болталась; а так как пальто было
очень широкое, настоящий мешок, то и
не могло быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает.
«
Не бледен ли я…
очень? — думалось ему, —
не в особенном ли я волнении?
Он вспомнил потом, что был даже
очень внимателен, осторожен, старался все
не запачкаться…
Кошелек был
очень туго набит; Раскольников сунул его в карман
не осматривая, кресты сбросил старухе на грудь и, захватив на этот раз и топор, бросился обратно в спальню.
И если бы в ту минуту он в состоянии был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом, сколько затруднений, а может быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то
очень может быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и
не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал.
Он
очень хорошо знал, он отлично хорошо знал, что они в это мгновение уже в квартире, что
очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет
не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
А между тем ни под каким видом
не смел он
очень прибавить шагу, хотя до первого поворота шагов сто оставалось.
Не в полной памяти прошел он и в ворота своего дома; по крайней мере, он уже прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. А между тем предстояла
очень важная задача: положить его обратно, и как можно незаметнее. Конечно, он уже
не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было бы ему совсем
не класть топора на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор.
— Ишь лохмотьев каких набрал и спит с ними, ровно с кладом… — И Настасья закатилась своим болезненно-нервическим смехом. Мигом сунул он все под шинель и пристально впился в нее глазами. Хоть и
очень мало мог он в ту минуту вполне толково сообразить, но чувствовал, что с человеком
не так обращаться будут, когда придут его брать. «Но… полиция?»
Контора была от него с четверть версты. Она только что переехала на новую квартиру, в новый дом, в четвертый этаж. На прежней квартире он был когда-то мельком, но
очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу, по которой сходил мужик с книжкой в руках; «дворник, значит; значит, тут и есть контора», и он стал подниматься наверх наугад. Спрашивать ни у кого ни об чем
не хотел.
Это была девушка… впрочем, она мне даже нравилась… хотя я и
не был влюблен… одним словом, молодость, то есть я хочу сказать, что хозяйка мне делала тогда много кредиту и я вел отчасти такую жизнь… я
очень был легкомыслен…
Он пошел к Неве по В—му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду?
Не лучше ли уйти куда-нибудь
очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что
не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
За этою стеной была улица, тротуар, слышно было, как шныряли прохожие, которых здесь всегда немало; но за воротами его никто
не мог увидать, разве зашел бы кто с улицы, что, впрочем,
очень могло случиться, а потому надо было спешить.
«Это оттого, что я
очень болен, — угрюмо решил он наконец, — я сам измучил и истерзал себя, и сам
не знаю, что делаю…
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А
очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и
не могу теперь зайти…»
Настасью он часто помнил подле себя; различал и еще одного человека,
очень будто бы ему знакомого, но кого именно — никак
не мог догадаться и тосковал об этом, даже и плакал.
— И
очень даже, — продолжал Разумихин, нисколько
не смущаясь молчанием и как будто поддакивая полученному ответу, — и
очень даже в порядке, во всех статьях.
Пашенька без него ничего бы
не выдумала, уж
очень стыдлива; ну, а деловой человек
не стыдлив и первым делом, разумеется, предложил вопрос: есть ли надежда осуществить векселек?
— Пашенькой зовет! Ах ты рожа хитростная! — проговорила ему вслед Настасья; затем отворила дверь и стала подслушивать, но
не вытерпела и сама побежала вниз.
Очень уж ей интересно было узнать, о чем он говорит там с хозяйкой; да и вообще видно было, что она совсем очарована Разумихиным.
А сегодня поутру, в восемь часов, — то есть это на третий-то день, понимаешь? — вижу, входит ко мне Миколай,
не тверезый, да и
не то чтоб
очень пьяный, а понимать разговор может.
Вы, разумеется, спешили отрекомендоваться в своих познаниях, это
очень простительно, и я
не осуждаю.
— Ты мне это расскажи подробнее вечером, а я тебе кое-что потом скажу. Интересует он меня,
очень! Через полчаса зайду наведаться… Воспаления, впрочем,
не будет…
— Из шестого! Ax ты, мой воробушек! С пробором, в перстнях — богатый человек! Фу, какой миленький мальчик! — Тут Раскольников залился нервным смехом, прямо в лицо Заметову. Тот отшатнулся, и
не то чтоб обиделся, а уж
очень удивился.
«Что ж, это исход! — думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я им иль
не скажу? Э… черт! Да и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что
очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
Раскольников протеснился, по возможности, и увидал, наконец, предмет всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленный лошадьми человек, без чувств, по-видимому,
очень худо одетый, но в «благородном» платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь; лицо было все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили
не на шутку.
— Батюшки! — причитал кучер, — как тут усмотреть! Коли б я гнал али б
не кричал ему, а то ехал
не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки
не поставит — известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть
не валится, — крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж
очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, — дернули, а он вскричал — они пуще… вот и беда.
В последнее время она стала все чаще и больше разговаривать с своею старшей девочкой, десятилетнею Поленькой, которая хотя и многого еще
не понимала, но зато
очень хорошо поняла, что нужна матери, и потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобы представиться все понимающею.
— Умер, — отвечал Раскольников. — Был доктор, был священник, все в порядке.
Не беспокойте
очень бедную женщину, она и без того в чахотке. Ободрите ее, если чем можете… Ведь вы добрый человек, я знаю… — прибавил он с усмешкой, смотря ему прямо в глаза.
— Он Лидочку больше всех нас любил, — продолжала она
очень серьезно и
не улыбаясь, уже совершенно как говорят большие, — потому любил, что она маленькая, и оттого еще, что больная, и ей всегда гостинцу носил, а нас он читать учил, а меня грамматике и закону божию, — прибавила она с достоинством, — а мамочка ничего
не говорила, а только мы знали, что она это любит, и папочка знал, а мамочка меня хочет по-французски учить, потому что мне уже пора получить образование.
Пульхерия Александровна, вся встревоженная мыслию о своем Роде, хоть и чувствовала, что молодой человек
очень уж эксцентричен и слишком уж больно жмет ей руку, но так как в то же время он был для нее провидением, то и
не хотела замечать всех этих эксцентрических подробностей.
— Нет, это
не так, маменька. Вы
не вгляделись, вы все плакали. Он
очень расстроен от большой болезни, — вот всему и причина.
Услышав, что «еще
не просыпался», но «все отлично», Пульхерия Александровна объявила, что это и к лучшему, «потому что ей
очень,
очень,
очень надо предварительно переговорить».
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы
очень,
очень хотела узнать… как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня, как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что
не любит? Всегда ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
Узнал я только, что брак этот, совсем уж слаженный и
не состоявшийся лишь за смертию невесты, был самой госпоже Зарницыной
очень не по душе…
—
Не расспрашивайте его
очень об чем-нибудь, если увидите, что он морщится; особенно про здоровье
очень не спрашивайте:
не любит.
— Судейский? Да, именно судейский, деловой…
Не то чтоб уж
очень безграмотно, да и
не то чтоб уж
очень литературно; деловой!..
— Н-нет, — отвечала Дунечка, оживляясь, — я
очень поняла, что это слишком наивно выражено и что он, может быть, только
не мастер писать… Это ты хорошо рассудил, брат. Я даже
не ожидала…
— Опять говорю вам, маменька, он еще
очень болен. Неужели вы
не видите? Может быть, страдая по нас, и расстроил себя. Надо быть снисходительным, и многое, многое можно простить.
— Помилуйте,
очень приятно-с, да и приятно вы так вошли… Что ж, он и здороваться уж
не хочет? — кивнул Порфирий Петрович на Разумихина.
— Как это вы так заметливы?.. — неловко усмехнулся было Раскольников, особенно стараясь смотреть ему прямо в глаза: но
не смог утерпеть и вдруг прибавил: — Я потому так заметил сейчас, что, вероятно,
очень много было закладчиков… так что вам трудно было бы их всех помнить… А вы, напротив, так отчетливо всех их помните, и… и…
— Надоели они мне
очень вчера, — обратился вдруг Раскольников к Порфирию с нахально-вызывающею усмешкой, — я и убежал от них квартиру нанять, чтоб они меня
не сыскали, и денег кучу с собой захватил. Вон господин Заметов видел деньги-то. А что, господин Заметов, умен я был вчера али в бреду, разрешите-ка спор!