Неточные совпадения
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал
о том,
что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте,
что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с
кем бы то ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только
что переступил порог Разумихина.
— Да
чего ты так…
Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал, потому
что много мы с ним
о тебе переговорили… Иначе от
кого ж бы я про тебя столько узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты не знаешь еще? Только
что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то помнишь, Лавизу Ивановну?
Полицейские были довольны,
что узнали,
кто раздавленный. Раскольников назвал и себя, дал свой адрес и всеми силами, как будто дело шло
о родном отце, уговаривал перенести поскорее бесчувственного Мармеладова в его квартиру.
— Бог меня прости, а я таки порадовалась тогда ее смерти, хоть и не знаю,
кто из них один другого погубил бы: он ли ее, или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню,
что было той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать
о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
— Позвольте вам заметить, — отвечал он сухо, —
что Магометом иль Наполеоном я себя не считаю… ни
кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения
о том, как бы я поступил.
— Стой! — закричал Разумихин, хватая вдруг его за плечо, — стой! Ты наврал! Я надумался: ты наврал! Ну какой это подвох? Ты говоришь,
что вопрос
о работниках был подвох? Раскуси: ну если б это ты сделал, мог ли б ты проговориться,
что видел, как мазали квартиру… и работников? Напротив: ничего не видал, если бы даже и видел!
Кто ж сознается против себя?
Он вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает,
кто убил Лизавету?
Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «
О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру. Зачем?
Что было? И
что у него в намерениях?
Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал),
что без нее уже жить не может…
О господи!»
Жильцы горланили
кто в лес,
кто по дрова — иные договаривали,
что умели,
о случившемся событии; другие ссорились и ругались; иные затянули песни…
— Пойдемте поскорее, — прошептал ей Свидригайлов. — Я не желаю, чтобы Родион Романыч знал
о нашем свидании. Предупреждаю вас,
что я с ним сидел тут недалеко, в трактире, где он отыскал меня сам, и насилу от него отвязался. Он знает почему-то
о моем к вам письме и что-то подозревает. Уж, конечно, не вы ему открыли? А если не вы, так
кто же?
Ну-с, если вас когда
кто будет спрашивать, — ну завтра или послезавтра, — обо мне или насчет меня (а вас-то будут спрашивать), то вы
о том,
что я теперь к вам заходил, не упоминайте и деньги отнюдь не показывайте и не сказывайте,
что я вам дал, никому.
Я простился и иду домой, и вдруг узнаю из непосредственного своего доклада, что я уже сам путаюсь и сбиваюсь, что я уже полон подозрений, недоверий, что хожу потихоньку осведомляться,
кто о чем говорил и писал, что даже сам читаю чужие письма… вообще веду себя скверно, гадко, неблагородно, и имя мне теперь… интриган!
Долго царствовало между нами молчание.
Кто о чем думал — не знаю; но я все молчал, думая о забытых маковниках. Горесть маменькина не занимала меня. Я полагал, что так и должно быть. Она с нами рассталася, а не я с нею; она должна грустить… Как вдруг брат Петруся, коего быстрый ум не мог оставаться покоен и требовал себе пищи, вдруг спросил наставника нашего:
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери
кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло!
Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет,
что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу русскому // Пределы не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… //
О сеятель! приди!..
Скотинин. Да коль доказывать,
что ученье вздор, так возьмем дядю Вавилу Фалелеича.
О грамоте никто от него и не слыхивал, ни он ни от
кого слышать не хотел; а какова была голоушка!
— Я — твое внутреннее слово! я послана объявить тебе свет Фавора, [Фаво́р — по евангельскому преданию, священная гора.] которого ты ищешь, сам того не зная! — продолжала между тем незнакомка, — но не спрашивай,
кто меня послал, потому
что я и сама объявить
о сем не умею!