Неточные совпадения
«На
какое дело хочу покуситься и в то
же время
каких пустяков боюсь! — подумал он с странною улыбкой.
В эту
же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень слаб: второй день,
как уж он почти совсем ничего не ел.
«И тогда, стало быть, так
же будет солнце светить!..» —
как бы невзначай мелькнуло в уме Раскольникова, и быстрым взглядом окинул он все в комнате, чтобы по возможности изучить и запомнить расположение.
На остальных
же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения,
как бы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить.
Но что-то было в нем очень странное; во взгляде его светилась
как будто даже восторженность, — пожалуй, был и смысл и ум, — но в то
же время мелькало
как будто и безумие.
Как вошли, я прочел ее, а потому тотчас
же и обратился к вам.
Ибо Катерина Ивановна такого уж характера, и
как расплачутся дети, хоть бы и с голоду, тотчас
же их бить начинает.
А я,
как и давеча, в том
же виде лежал-с…
И видел я тогда, молодой человек, видел я,
как затем Катерина Ивановна, так
же ни слова не говоря, подошла к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, встать не хотела, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись… обе… обе… да-с… а я… лежал пьяненькой-с.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг
как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой
же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом,
как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Ну, кто
же такого,
как я, пожалеет? ась?
Но, верно, ей тотчас
же представилось, что он идет в другие комнаты, так
как ихняя была проходная.
— Дура-то она дура, такая
же,
как и я, а ты что, умник, лежишь,
как мешок, ничего от тебя не видать? Прежде, говоришь, детей учить ходил, а теперь пошто ничего не делаешь?
Путь
же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект,
как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих.
Теперь
же письмо матери вдруг
как громом в него ударило.
Но в идущей женщине было что-то такое странное и с первого
же взгляда бросающееся в глаза, что мало-помалу внимание его начало к ней приковываться, — сначала нехотя и
как бы с досадой, а потом все крепче и крепче.
— Ах, ах,
как нехорошо! Ах, стыдно-то
как, барышня, стыд-то
какой! — Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. — Ведь вот задача! — обратился он к Раскольникову и тут
же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях, а сам деньги выдает!
— Говорю вам: впереди меня шла, шатаясь, тут
же на бульваре.
Как до скамейки дошла, так и повалилась.
Может, и у него росли такие
же дочки — «словно
как барышни и из нежных», с замашками благовоспитанных и со всяким перенятым уже модничаньем…
«А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел.
Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако
же? И
каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».
Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому
же самому сновидцу, будь он такой
же художник,
как Пушкин или Тургенев.
Время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая
же,
как уцелела в его памяти: даже в памяти его она гораздо более изгладилась, чем представлялась теперь во сне.
«Садись, все садись! — кричит один, еще молодой, с толстою такою шеей и с мясистым, красным,
как морковь, лицом, — всех довезу, садись!» Но тотчас
же раздается смех и восклицанья...
— Да что
же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и
как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал
же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера
же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера
же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
— Нет, я не вытерплю, не вытерплю! Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах, будь это все, что решено в этот месяц, ясно
как день, справедливо
как арифметика. Господи! Ведь я все
же равно не решусь!.. Я ведь не вытерплю, не вытерплю!.. Чего
же, чего
же и до сих пор…
Но зачем
же, спрашивал он всегда, зачем
же такая важная, такая решительная для него и в то
же время такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла
как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его жизни, именно к такому настроению его духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его?
Говорила
же вообще мало, и,
как уже сказано, была такая смиренная и пугливая…
Это уже одно показалось Раскольникову как-то странным: он сейчас оттуда, а тут
как раз про нее
же.
Была
же Лизавета мещанка, а не чиновница, девица, и собой ужасно нескладная, росту замечательно высокого, с длинными,
как будто вывернутыми, ножищами, всегда в стоптанных козловых башмаках, и держала себя чистоплотно.
Запустив
же руку в боковой карман пальто, он мог и конец топорной ручки придерживать, чтоб она не болталась; а так
как пальто было очень широкое, настоящий мешок, то и не могло быть приметно снаружи, что он что-то рукой, через карман, придерживает.
Последний
же день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически:
как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силою, без возражений.
Он пришел мало-помалу к многообразным и любопытным заключениям, и, по его мнению, главнейшая причина заключается не столько в материальной невозможности скрыть преступление,
как в самом преступнике; сам
же преступник, и почти всякий, в момент преступления подвергается какому-то упадку воли и рассудка, сменяемых, напротив того, детским феноменальным легкомыслием, и именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность.
По убеждению его выходило, что это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются в том
же виде в самый момент преступления и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят, так
же как проходит всякая болезнь.
Кто-то неприметно стоял у самого замка и точно так
же,
как он здесь снаружи, прислушивался, притаясь изнутри и, кажется, тоже приложа ухо к двери…
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас
же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки,
как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Ключи он тотчас
же вынул; все,
как и тогда, были в одной связке, на одном стальном обручке.
Вдруг он припомнил и сообразил, что этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который тут
же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не от комода (
как и в прошлый раз ему на ум пришло), а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, все и припрятано.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел
же он потом Лизавету! И
как мог,
как мог он не догадаться, что ведь вошла
же она откуда-нибудь! Не сквозь стену
же.
Наконец, вот и переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому
же тут сильно народ сновал, и он стирался в нем,
как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.
С изумлением оглядывал он себя и все кругом в комнате и не понимал:
как это он мог вчера, войдя, не запереть дверь на крючок и броситься на диван не только не раздевшись, но даже в шляпе: она скатилась и тут
же лежала на полу, близ подушки.
Не более
как минут через пять вскочил он снова и тотчас
же, в исступлении, опять кинулся к своему платью.
«Да что
же это со мною!» — вскричал он опять
как потерянный.
— Но позвольте, позвольте
же мне, отчасти, все рассказать…
как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа, я
же остался жильцом,
как был, и хозяйка,
как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
Не замечая никого во дворе, он прошагнул в ворота и
как раз увидал, сейчас
же близ ворот, прилаженный у забора желоб (
как и часто устраивается в таких домах, где много фабричных, артельных, извозчиков и проч.), а над желобом, тут
же на заборе, надписана была мелом всегдашняя в таких случаях острота: «Сдесь становитца воз прещено».
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та
же история,
как тогда… А очень, однако
же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
Уж одно то показалось ему дико и чудно, что он на том
же самом месте остановился,
как прежде,
как будто и действительно вообразил, что может о том
же самом мыслить теперь,
как и прежде, и такими
же прежними темами и картинами интересоваться,
какими интересовался… еще так недавно.
Он пришел к себе уже к вечеру, стало быть, проходил всего часов шесть. Где и
как шел обратно, ничего он этого не помнил. Раздевшись и весь дрожа,
как загнанная лошадь, он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас
же забылся…
«Но за что
же, за что
же… и
как это можно!» — повторял он, серьезно думая, что он совсем помешался.
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только
как я нагрянул сюда, тотчас
же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
Но за что
же, за
какое дело? — он
как будто бы теперь,
как нарочно, и забыл.