Неточные совпадения
Еще вчера я вырезал из газеты адрес — объявление «судебного пристава при
С.-Петербургском мировом съезде» и проч., и проч. о том, что «девятнадцатого сего сентября, в двенадцать
часов утра, Казанской части, такого-то участка и т. д., и т. д., в доме № такой-то, будет продаваться движимое имущество г-жи Лебрехт» и что «опись, оценку и продаваемое имущество можно рассмотреть в день продажи» и т. д., и т. д.
Меня, еще долго спустя, поражала потом, при воспоминании, эта способность его (в такие для него
часы!)
с таким сердечным вниманием отнестись к чужому делу, так спокойно и твердо рассказать его.
Подошел и я — и не понимаю, почему мне этот молодой человек тоже как бы понравился; может быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я не разглядел дурака; однако
с ним сошелся тогда же на ты и, выходя из вагона, узнал от него, что он вечером,
часу в девятом, придет на Тверской бульвар.
Всю ночь я был в бреду, а на другой день, в десять
часов, уже стоял у кабинета, но кабинет был притворен: у вас сидели люди, и вы
с ними занимались делами; потом вдруг укатили на весь день до глубокой ночи — так я вас и не увидел!
А назавтра поутру, еще
с восьми
часов, вы изволили отправиться в Серпухов: вы тогда только что продали ваше тульское имение, для расплаты
с кредиторами, но все-таки у вас оставался в руках аппетитный куш, вот почему вы и в Москву тогда пожаловали, в которую не могли до того времени заглянуть, боясь кредиторов; и вот один только этот серпуховский грубиян, один из всех кредиторов, не соглашался взять половину долга вместо всего.
Лучше вот что: если вы решились ко мне зайти и у меня просидеть четверть
часа или полчаса (я все еще не знаю для чего, ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того,
с такой охотой со мной говорите, несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего отца — вот про этого Макара Иванова, странника.
Вдовец он; поговорил
с ней: „Приходите, говорит, послезавтра в пять
часов, может, что и скажу“.
Отправилась Олечка, в тот же день побежала, что ж — возвратилась через два
часа, истерика
с ней, бьется.
Был всего второй
час в начале, когда я вернулся опять к Васину за моим чемоданом и как раз опять застал его дома. Увидав меня, он
с веселым и искренним видом воскликнул...
И вот я должен сообщить вам — я именно и к князю приехал, чтоб ему сообщить об одном чрезвычайном обстоятельстве: три
часа назад, то есть это ровно в то время, когда они составляли
с адвокатом этот акт, явился ко мне уполномоченный Андрея Петровича и передал мне от него вызов… формальный вызов из-за истории в Эмсе…
— Да, просто, просто, но только один уговор: если когда-нибудь мы обвиним друг друга, если будем в чем недовольны, если сделаемся сами злы, дурны, если даже забудем все это, — то не забудем никогда этого дня и вот этого самого
часа! Дадим слово такое себе. Дадим слово, что всегда припомним этот день, когда мы вот шли
с тобой оба рука в руку, и так смеялись, и так нам весело было… Да? Ведь да?
Я
с беспокойством посмотрел на
часы, но не было еще и двух; стало быть, еще можно было сделать один визит, иначе я бы пропал до трех
часов от волнения.
— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянув на
часы. Все время, пока я говорил о князе, она слушала меня потупившись,
с какою-то хитренькою, но милою усмешкой: она знала, для чего я так хвалю его. Лиза слушала, наклонив голову над работой, и давно уже не ввязывалась в разговор.
— Так вот что — случай, а вы мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина говорит, прощаясь
с вами, этак нечаянно, сама смотрит в сторону: «Я завтра в три
часа буду там-то»… ну, положим, у Татьяны Павловны, — сорвался я и полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло и остановилось; я даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
Я, разумеется, все рассказал ему, все
с самого начала, и рассказывал, может быть, около
часу.
— Переходите сюда! — крикнул я через весь стол одному игроку,
с которым давеча сидел рядом, одному седому усачу,
с багровым лицом и во фраке, который уже несколько
часов с невыразимым терпением ставил маленькими кушами и проигрывал ставку за ставкой, — переходите сюда! Здесь счастье!
К князю я решил пойти вечером, чтобы обо всем переговорить на полной свободе, а до вечера оставался дома. Но в сумерки получил по городской почте опять записку от Стебелькова, в три строки,
с настоятельною и «убедительнейшею» просьбою посетить его завтра утром
часов в одиннадцать для «самоважнейших дел, и сами увидите, что за делом». Обдумав, я решил поступить судя по обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.
И действительно, в два
часа пополудни пожаловал к нему один барон Р., полковник, военный, господин лет сорока, немецкого происхождения, высокий, сухой и
с виду очень сильный физически человек, тоже рыжеватый, как и Бьоринг, и немного только плешивый.
Давно смерклось, и Петр принес свечи. Он постоял надо мной и спросил, кушал ли я. Я только махнул рукой. Однако спустя
час он принес мне чаю, и я
с жадностью выпил большую чашку. Потом я осведомился, который
час. Было половина девятого, и я даже не удивился, что сижу уже пять
часов.
Мы играли уже
с лишком
час; наконец я увидел
с своего места, что князь вдруг встал и, бледный, перешел к нам и остановился передо мной напротив, через стол: он все проиграл и молча смотрел на мою игру, впрочем, вероятно, ничего в ней не понимая и даже не думая уже об игре.
В десять
часов мы легли спать; я завернулся
с головой в одеяло и из-под подушки вытянул синенький платочек: я для чего-то опять сходил,
час тому назад, за ним в ящик и, только что постлали наши постели, сунул его под подушку.
Характер ее был похож на мой, то есть самовластный и гордый, и я всегда думал, и тогда и теперь, что она полюбила князя из самовластия, именно за то, что в нем не было характера и что он вполне,
с первого слова и
часа, подчинился ей.
Это было
часов около одиннадцати; я только что хотел было встать
с кровати и перейти в кресло к столу, как она вошла.
Одел его Максим Иванович как барчонка, и учителя нанял, и
с того самого
часу за книгу засадил; и так дошло, что и
с глаз его не спускает, все при себе.
И вдруг такая находка: тут уж пойдут не бабьи нашептывания на ухо, не слезные жалобы, не наговоры и сплетни, а тут письмо, манускрипт, то есть математическое доказательство коварства намерений его дочки и всех тех, которые его от нее отнимают, и что, стало быть, надо спасаться, хотя бы бегством, все к ней же, все к той же Анне Андреевне, и обвенчаться
с нею хоть в двадцать четыре
часа; не то как раз конфискуют в сумасшедший дом.
Теперь сделаю резюме: ко дню и
часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять
с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и
с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
Он не являлся ко мне на дом во время болезни — раз только приходил и виделся
с Версиловым; он не тревожил, не пугал меня, сохранил передо мной ко дню и
часу моего выхода вид самой полной независимости.
От князя, оставив его тогда
с Лизою, я, около
часу пополудни, заехал на прежнюю мою квартиру.
А ты как испугаешь ее письмом, то
с того
часа и покажешь ей характер.
В десять
часов, только что я собрался уходить, — к нему, разумеется, — появилась Настасья Егоровна. Я радостно спросил ее: «Не от него ли?» — и
с досадой услышал, что вовсе не от него, а от Анны Андреевны и что она, Настасья Егоровна, «чем свет ушла
с квартиры».
Ясно было, что это — опять секрет; секреты накоплялись
с каждым шагом,
с каждым
часом.
На другой день, ровно в одиннадцать
часов, я явился в квартиру князя В—ского, холостую, но, как угадывалось мне, пышно меблированную,
с лакеями в ливреях.
Просидев
часа четыре
с лишком в трактире, я вдруг выбежал, как в припадке, — разумеется, опять к Версилову и, разумеется, опять не застал дома: не приходил вовсе; нянька была скучна и вдруг попросила меня прислать Настасью Егоровну; о, до того ли мне было!
Но так как и я ни за что не выдавал документа до последней минуты, то он и решил в крайнем случае содействовать даже и Анне Андреевне, чтоб не лишиться всякой выгоды, а потому из всех сил лез к ней
с своими услугами, до самого последнего
часу, и я знаю, что предлагал даже достать, если понадобится, и священника…
Без вас он погибнет,
с ним случится нервный удар; я боюсь, что он не вынесет еще до ночи…» Она прибавила, что самой ей непременно надо будет отлучиться, «может быть, даже на два
часа, и что князя, стало быть, она оставляет на одного меня».
— Я возвращусь через
час и возвращусь не один! — прокричал я
с порога.
— Да нельзя, нельзя, дурачок! То-то вот и есть! Ах, что делать! Ах, тошно мне! — заметалась она опять, захватив, однако, рукою плед. — Э-эх, кабы ты раньше четырьмя
часами пришел, а теперь — восьмой, и она еще давеча к Пелищевым обедать отправилась, а потом
с ними в оперу.
Само собою, я был как в чаду; я излагал свои чувства, а главное — мы ждали Катерину Николаевну, и мысль, что через
час я
с нею наконец встречусь, и еще в такое решительное мгновение в моей жизни, приводила меня в трепет и дрожь. Наконец, когда я выпил две чашки, Татьяна Павловна вдруг встала, взяла со стола ножницы и сказала...
С плачем раскаяния и
с неистовыми жестами она затрещала (по-французски, разумеется), что письмо она тогда взрезала сама, что оно теперь у Ламберта и что Ламберт вместе
с «этим разбойником», cet homme noir, [Этим черным человеком (франц.).] хотят зазвать Madame la generale [Генеральшу (франц.).] и застрелить ее, сейчас, через
час… что она узнала все это от них и что вдруг ужасно испугалась, потому что у них увидела пистолет, le pistolet, и теперь бросилась сюда к нам, чтоб мы шли, спасли, предупредили… Cet homme noir…