Неточные совпадения
Я это не
раз замечал за собой и в моих словесных отношениях с
людьми за весь этот последний роковой год и много мучился этим.
И каждый-то
раз я обязан был всем этим праздным
людям объяснять...
Уж одно слово, что он фатер, — я не об немцах одних говорю, — что у него семейство, он живет как и все, расходы как и у всех, обязанности как и у всех, — тут Ротшильдом не сделаешься, а станешь только умеренным
человеком. Я же слишком ясно понимаю, что, став Ротшильдом или даже только пожелав им стать, но не по-фатерски, а серьезно, — я уже тем самым
разом выхожу из общества.
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом
людей и без единого от них звука, пересоздавать жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «идеи», когда все мечты из глупых
разом стали разумными и из мечтательной формы романа перешли в рассудочную форму действительности.
Мне сто
раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то
человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между
людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как
раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
— Ну, вот, вот, — обрадовался хозяин, ничего не заметивший и ужасно боявшийся, как и всегда эти рассказчики, что его станут сбивать вопросами, — только как
раз подходит один мещанин, и еще молодой, ну, знаете, русский
человек, бородка клином, в долгополом кафтане, и чуть ли не хмельной немножко… впрочем, нет, не хмельной-с.
Вот это-то смирение предо мной от такого
человека, от такого светского и независимого
человека, у которого так много было своего,
разом воскрешало в моем сердце всю мою нежность к нему и всю мою в нем уверенность.
— Предупреждаю тебя еще
раз, мой милый, что там моих денег нет. Я знаю, этот молодой
человек сам в тисках, и я на нем ничего не считаю, несмотря на его обещания.
— Этого я уж не знаю… что, собственно, тут ему не понравится; но поверь, что Анна Андреевна и в этом смысле — в высшей степени порядочный
человек. А какова, однако, Анна-то Андреевна! Как
раз справилась перед тем у меня вчера утром: «Люблю ли я или нет госпожу вдову Ахмакову?» Помнишь, я тебе с удивлением вчера передавал: нельзя же бы ей выйти за отца, если б я женился на дочери? Понимаешь теперь?
Я сказал Петру (
человеку его), что буду ждать в кабинете (как и множество
раз это делалось).
О, никогда эти
люди, эти лица, эти круперы, эти игорные крики, вся эта подлая зала у Зерщикова, никогда не казалось мне все это так омерзительно, так мрачно, так грубо и грустно, как в этот
раз!
И поцеловала меня, то есть я позволил себя поцеловать. Ей видимо хотелось бы еще и еще поцеловать меня, обнять, прижать, но совестно ли стало ей самой при
людях, али от чего-то другого горько, али уж догадалась она, что я ее устыдился, но только она поспешно, поклонившись еще
раз Тушарам, направилась выходить. Я стоял.
Читатель помнит, впрочем, что я уже не
раз восклицал: «О, если б можно было переменить прежнее и начать совершенно вновь!» Не мог бы я так восклицать, если б не переменился теперь радикально и не стал совсем другим
человеком.
Про маму же с Лизой мне давно уже стало известно, что они обе (для моего же спокойствия, думал я) перебрались наверх, в бывший мой «гроб», и даже подумал
раз про себя: «Как это могли они там вдвоем поместиться?» И вдруг теперь оказывается, что в ихней прежней комнате живет какой-то
человек и что
человек этот — совсем не Версилов.
— Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч в монастыре ест кутью и кладет поклоны, а в Бога не верует, и вы под такую минуту попали — вот и все, — сказал я, — и сверх того,
человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он
раз десять прежде того микроскоп видел, что ж он так с ума сошел в одиннадцатый-то
раз? Впечатлительность какая-то нервная… в монастыре выработал.
Но у Макара Ивановича я, совсем не ожидая того, застал
людей — маму и доктора. Так как я почему-то непременно представил себе, идя, что застану старика одного, как и вчера, то и остановился на пороге в тупом недоумении. Но не успел я нахмуриться, как тотчас же подошел и Версилов, а за ним вдруг и Лиза… Все, значит, собрались зачем-то у Макара Ивановича и «как
раз когда не надо»!
— Безбожника
человека, — сосредоточенно продолжал старик, — я, может, и теперь побоюсь; только вот что, друг Александр Семенович: безбожника-то я совсем не стречал ни
разу, а стречал заместо его суетливого — вот как лучше объявить его надо.
Да и всегда было тайною, и я тысячу
раз дивился на эту способность
человека (и, кажется, русского
человека по преимуществу) лелеять в душе своей высочайший идеал рядом с величайшею подлостью, и все совершенно искренно.
Когда Версилов передавал мне все это, я, в первый
раз тогда, вдруг заметил, что он и сам чрезвычайно искренно занят этим стариком, то есть гораздо более, чем я бы мог ожидать от
человека, как он, и что он смотрит на него как на существо, ему и самому почему-то особенно дорогое, а не из-за одной только мамы.
Или, например,
раз вообразив, что такой-то
человек боится или должен бояться потому-то и потому-то, он уже и не сомневался в том, что тот действительно боится, как в аксиоме.
Это было как
раз в тот день; Лиза в негодовании встала с места, чтоб уйти, но что же сделал и чем кончил этот разумный
человек? — с самым благородным видом, и даже с чувством, предложил ей свою руку. Лиза тут же назвала его прямо в глаза дураком и вышла.
— С тех пор, в то самое утро, как мы с вами в последний
раз виделись, я сделала тот шаг, который не всякий способен понять и разобрать так, как бы понял его
человек с вашим незараженным еще умом, с вашим любящим, неиспорченным, свежим сердцем.
И
люди вдруг поняли, что они остались совсем одни, и
разом почувствовали великое сиротство.
Все-де, что было в нем свободного,
разом уничтожалось пред этой встречей, и
человек навеки приковывался к женщине, которой совсем до него не было дела.
— Ах, Боже мой! так вам все и рассказывать, зачем
люди ходят. Мы, кажется, тоже свой расчет можем иметь. Молодой
человек, может, денег занять захотел, у меня адрес узнавал. Может, я ему еще с прошлого
раза пообещала…
— Покойник. Оставим. Вы знаете, что не вполне верующий
человек во все эти чудеса всегда наиболее склонен к предрассудкам… Но я лучше буду про букет: как я его донес — не понимаю. Мне
раза три дорогой хотелось бросить его на снег и растоптать ногой.
— Ведь мы никогда не увидимся и — что вам? Скажите мне правду
раз навек, на один вопрос, который никогда не задают умные
люди: любили вы меня хоть когда-нибудь, или я… ошибся?
Неточные совпадения
Стародум. Тут не самолюбие, а, так называть, себялюбие. Тут себя любят отменно; о себе одном пекутся; об одном настоящем часе суетятся. Ты не поверишь. Я видел тут множество
людей, которым во все случаи их жизни ни
разу на мысль не приходили ни предки, ни потомки.
Но Архипушко не слыхал и продолжал кружиться и кричать. Очевидно было, что у него уже начинало занимать дыхание. Наконец столбы, поддерживавшие соломенную крышу, подгорели. Целое облако пламени и дыма
разом рухнуло на землю, прикрыло
человека и закрутилось. Рдеющая точка на время опять превратилась в темную; все инстинктивно перекрестились…
Ни
разу не пришло ему на мысль: а что, кабы сим благополучным
людям да кровь пустить? напротив того, наблюдая из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже задавал себе вопрос: не потому ли
люди сии и благополучны, что никакого сорта законы не тревожат их?
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо было улыбнуться, чтобы показать, что она поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни
разу не взглянула на него, пока он не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на
человека, когда он кланяется.
Не
раз говорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых
людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.