Неточные совпадения
Прибавлю, что это и решило с первого дня, что я не грубил ему; даже рад
был, если приводилось его иногда развеселить или развлечь; не думаю, чтоб признание это могло
положить тень на мое достоинство.
Просить жалованья мне и потому
было досадно, что я уже
положил отказаться от должности, предчувствуя, что принужден
буду удалиться и отсюда, по неминуемым обстоятельствам.
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения
была так же серьезна, как
была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, —
есть, и существует персонально, а не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее понять), — то где же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это
было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
Я никогда не ходил на аукционы, я еще не позволял себе этого; и хоть теперешний «шаг» мой
был только примерный, но и к этому шагу я
положил прибегнуть лишь тогда, когда кончу с гимназией, когда порву со всеми, когда забьюсь в скорлупу и стану совершенно свободен.
Правда, я далеко
был не в «скорлупе» и далеко еще не
был свободен; но ведь и шаг я
положил сделать лишь в виде пробы — как только, чтоб посмотреть, почти как бы помечтать, а потом уж не приходить, может, долго, до самого того времени, когда начнется серьезно.
Этот вопрос об еде я обдумывал долго и обстоятельно; я
положил, например, иногда по два дня сряду
есть один хлеб с солью, но с тем чтобы на третий день истратить сбережения, сделанные в два дня; мне казалось, что это
будет выгоднее для здоровья, чем вечный ровный пост на минимуме в пятнадцать копеек.
Жить я
положил на улице, и за нужду я готов
был ночевать в ночлежных приютах, где, сверх ночлега, дают кусок хлеба и стакан чаю.
Там у меня
было достопримечательного — полукруглое окно, ужасно низкий потолок, клеенчатый диван, на котором Лукерья к ночи постилала мне простыню и
клала подушку, а прочей мебели лишь два предмета — простейший тесовый стол и дырявый плетеный стул.
— Все. То
есть положим, что все.
А в-третьих, и главное, если даже Версилов
был и прав, по каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись снести пощечину, то по крайней мере он увидит, что
есть существо, до того сильно способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое
положить за интересы его даже жизнь свою… несмотря на то что с ним расстается навеки…
— Знаете что, я по вашим глазам еще давеча догадался, что вы
будете хулить Крафта, и, чтобы не слышать хулы,
положил не добиваться вашего мнения; но вы его сами высказали, и я поневоле принужден согласиться с вами; а между тем я недоволен вами! Мне жаль Крафта.
— Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой юноша! (Он
положил мне обе руки на голову.) Благословляю тебя и твой жребий…
будем всегда чисты сердцем, как и сегодня… добры и прекрасны, как можно больше…
будем любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах… Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и я благословляю тебя! (франц.)]
— Ну вот видишь, даже, может, и в карты не играет! Повторяю, рассказывая эту дребедень, он удовлетворяет своей любви к ближнему: ведь он и нас хотел осчастливить. Чувство патриотизма тоже удовлетворено; например, еще анекдот
есть у них, что Завьялову англичане миллион давали с тем только, чтоб он клейма не
клал на свои изделия…
Полагаю, что от глупости, потому что стыд все-таки можно
было перескочить.
— Так вот что — случай, а вы мне его разъясните, как более опытный человек: вдруг женщина говорит, прощаясь с вами, этак нечаянно, сама смотрит в сторону: «Я завтра в три часа
буду там-то»… ну,
положим, у Татьяны Павловны, — сорвался я и полетел окончательно. Сердце у меня стукнуло и остановилось; я даже говорить приостановился, не мог. Он ужасно слушал.
— Должно
быть, она давно эту идею питала и, уж конечно, художественно обработала ее со всех сторон, — лениво и раздельно продолжал он. — Я
полагаю, это произошло ровно час спустя после посещения «князя Сережи». (Вот ведь некстати-то расскакался!) Она просто пришла к князю Николаю Ивановичу и сделала ему предложение.
— Во всяком случае, я вам чрезвычайно благодарен, — прибавил он искренно. — Да, действительно, если так все
было, то он
полагал, что вы не можете устоять против известной суммы.
— А вот такие сумасшедшие в ярости и пишут, когда от ревности да от злобы ослепнут и оглохнут, а кровь в яд-мышьяк обратится… А ты еще не знал про него, каков он
есть! Вот его и прихлопнут теперь за это, так что только мокренько
будет. Сам под секиру лезет! Да лучше поди ночью на Николаевскую дорогу,
положи голову на рельсы, вот и оттяпали бы ее ему, коли тяжело стало носить! Тебя-то что дернуло говорить ему! Тебя-то что дергало его дразнить? Похвалиться вздумал?
Полагаю, что я стукнулся о землю затылком и, должно
быть, минуту или две пролежал без сознания.
Он перевел дух и вздохнул. Решительно, я доставил ему чрезвычайное удовольствие моим приходом. Жажда сообщительности
была болезненная. Кроме того, я решительно не ошибусь, утверждая, что он смотрел на меня минутами с какою-то необыкновенною даже любовью: он ласкательно
клал ладонь на мою руку, гладил меня по плечу… ну, а минутами, надо признаться, совсем как бы забывал обо мне, точно один сидел, и хотя с жаром продолжал говорить, но как бы куда-то на воздух.
— Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч в монастыре
ест кутью и
кладет поклоны, а в Бога не верует, и вы под такую минуту попали — вот и все, — сказал я, — и сверх того, человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он раз десять прежде того микроскоп видел, что ж он так с ума сошел в одиннадцатый-то раз? Впечатлительность какая-то нервная… в монастыре выработал.
Главное, я сам
был в такой же, как и он, лихорадке; вместо того чтоб уйти или уговорить его успокоиться, а может, и
положить его на кровать, потому что он
был совсем как в бреду, я вдруг схватил его за руку и, нагнувшись к нему и сжимая его руку, проговорил взволнованным шепотом и со слезами в душе...
И действительно, радость засияла в его лице; но спешу прибавить, что в подобных случаях он никогда не относился ко мне свысока, то
есть вроде как бы старец к какому-нибудь подростку; напротив, весьма часто любил самого меня слушать, даже заслушивался, на разные темы,
полагая, что имеет дело, хоть и с «вьюношем», как он выражался в высоком слоге (он очень хорошо знал, что надо выговаривать «юноша», а не «вьюнош»), но понимая вместе и то, что этот «вьюнош» безмерно выше его по образованию.
— Андрей Петрович, — схватил я его за руку, не подумав и почти в вдохновении, как часто со мною случается (дело
было почти в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо
положил их не знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно, куда бы я ни пошел! Не так ли?
Бесконечное страдание и сострадание
были в лице ее, когда она, восклицая, указывала на несчастного. Он сидел в кресле, закрыв лицо руками. И она
была права: это
был человек в белой горячке и безответственный; и, может
быть, еще три дня тому уже безответственный. Его в то же утро
положили в больницу, а к вечеру у него уже
было воспаление в мозгу.
— Непременно. Я знаю. И Анна Андреевна это
полагает. Это я тебе серьезно и правду говорю, что Анна Андреевна
полагает. И потом еще я расскажу тебе, когда придешь ко мне, одну вещь, и ты увидишь, что любит. Альфонсина
была в Царском; она там тоже узнавала…
— Смешно?! (Я слушал ее из всех сил;
полагаю, что действительно она
была как в истерике и… высказывалась, может
быть, вовсе не для меня; но я не мог удержаться, чтоб не расспрашивать).
— Друг мой, это — вопрос, может
быть, лишний.
Положим, я и не очень веровал, но все же я не мог не тосковать по идее. Я не мог не представлять себе временами, как
будет жить человек без Бога и возможно ли это когда-нибудь. Сердце мое решало всегда, что невозможно; но некоторый период, пожалуй, возможен… Для меня даже сомнений нет, что он настанет; но тут я представлял себе всегда другую картину…
Напомню, впрочем, что у меня
были и свои деньги на выезд; но я все-таки
положил ждать; между прочим, предполагал, что деньги придут через почту.
— Нет-с, не Ламберту, — улыбнулся он давешней длинной улыбкой, в которой, впрочем, видна
была уже твердость взамен утреннего недоумения, —
полагаю, что сами изволите знать кому, а только напрасно делаете вид, что не знаете, единственно для красы-с, а потому и сердитесь. Покойной ночи-с!
Проснулся я наутро поздно, а спал необыкновенно крепко и без снов, о чем припоминаю с удивлением, так что, проснувшись, почувствовал себя опять необыкновенно бодрым нравственно, точно и не
было всего вчерашнего дня. К маме я
положил не заезжать, а прямо отправиться в кладбищенскую церковь, с тем чтобы потом, после церемонии, возвратясь в мамину квартиру, не отходить уже от нее во весь день. Я твердо
был уверен, что во всяком случае встречу его сегодня у мамы, рано ли, поздно ли — но непременно.
Ни Альфонсинки, ни хозяина уже давно не
было дома. Хозяйку я ни о чем не хотел расспрашивать, да и вообще
положил прекратить с ними всякие сношения и даже съехать как можно скорей с квартиры; а потому, только что принесли мне кофей, я заперся опять на крючок. Но вдруг постучали в мою дверь; к удивлению моему, оказался Тришатов.
Странный мальчик повернулся и вышел. Мне только
было некогда, но я
положил непременно разыскать его вскорости, только что улажу наши дела.
Порешив с этим пунктом, я непременно, и уже настоятельно,
положил замолвить тут же несколько слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно, взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко мне, то
есть к князю, там помирить враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня же, сделать всех счастливыми, так что оставались бы лишь один Версилов и мама.
Я молча
положу перед нею документ и уйду, даже не дождавшись от нее слова; вы
будете сами свидетельницей!
— Давай, давай письмо сейчас,
клади сейчас сюда письмо на стол! Да ты лжешь, может
быть?
Это я прошу очень заметить читателя;
было же тогда, я
полагаю, без четверти десять часов.