Неточные совпадения
«Вам что за дело?» — «Может
быть, что-нибудь насчет стола, находите, что это нехорошо, дорого, так снимите с меня эту обязанность: я ценю ваше доверие, но если я мог возбудить подозрения, недостойные вас и меня, то я готов отказаться…» Он даже встанет,
положит салфетку, но общий хохот опять усадит его на место.
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он садится к столу,
кладет ноги в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он
будет глух и нем целый день.
«Что скажешь, Прохор?» — говорит барин небрежно. Но Прохор ничего не говорит; он еще небрежнее достает со стены машинку, то
есть счеты, и подает барину, а сам, выставив одну ногу вперед, а руки заложив назад, становится поодаль. «Сколько чего?» — спрашивает барин, готовясь
класть на счетах.
К чаю уже надо
было положить на стол рейки, то
есть поперечные дощечки ребром, а то чашки, блюдечки, хлеб и прочее ползло то в одну, то в другую сторону.
Они опять стали бороться со мной и таки посадили, или, лучше сказать,
положили, потому что сидеть
было неловко.
Две негритянки, должно
быть сестры: одна
положила голову на колени другой, а та…
После чего,
положив ногу на голову Макомо, прибавил, что так
будет поступать со всеми врагами английской королевы.
Он взял и, не поглядев, что
было в бумаге,
положил подле себя.
Конечно, всякий представлял, как она упадет, как
положит судно на бок, пришибет сетки (то
есть край корабля), как хлынут волны на палубу: удастся ли обрубить скоро подветренные ванты, чтобы вдруг избавить судно от напора тяжести на один бок.
Бичи пишет, что в его время
было так много черепах здесь, что они покрывали берег, приходя
класть яйца в песок.
Наконец они решились, и мы толпой окружили их: это первые наши гости в Японии. Они с боязнью озирались вокруг и,
положив руки на колени, приседали и кланялись чуть не до земли. Двое
были одеты бедно: на них
была синяя верхняя кофта, с широкими рукавами, и халат, туго обтянутый вокруг поясницы и ног. Халат держался широким поясом. А еще? еще ничего; ни панталон, ничего…
Я
полагаю так, судя по тому, что один из нагасакских губернаторов, несколько лет назад, распорол себе брюхо оттого, что командир английского судна не хотел принять присланных чрез этого губернатора подарков от японского двора. Губернатору приказано
было отдать подарки, капитан не принял, и губернатор остался виноват, зачем не отдал.
Они присели,
положив руки на колени, то
есть поклонились нашим.
Замечу еще, что здесь кроме различия, которое
кладут между простым и непростым народом образ жизни, пища, воспитание и занятия,
есть еще другое, резкое, несомненно племенное различие.
Весь этот люд, то
есть свита, все до одного вдруг, как по команде,
положили руки на колени, и поклонились низко, и долго оставались в таком положении, как будто хотят играть в чехарду.
Вот они теперь ссылаются на свои законы, обычаи,
полагая, что этого довольно, что все это
будет уважено безусловно, несмотря на то что сами они не хотели знать и слышать о чужих законах и обычаях.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату, в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не
было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас же и расположились на них. А кому недостало, те присутствовали тут же, стоя. Нечего и говорить, что я пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен
был сходить за ними. Наконец я
положил их в шляпу, и дело там и осталось.
И в домах, и в гостиницах — везде вас
положат на двуспальную кровать,
будьте вы самый холостой человек.
Всякий
клал несколько кашей (мелких медных монет) на доску, которою прикрыт
был котел.
Другой пример меркантильности англичан еще разительнее: не
будь у кафров ружей и пороха, англичане одною войной навсегда
положили бы предел их грабежам и возмущениям.
В «отдыхальне» подали чай, на который просили обратить особенное внимание. Это толченый чай самого высокого сорта: он родился на одной горе, о которой подробно говорит Кемпфер. Часть этого чая идет собственно для употребления двора сиогуна и микадо, а часть, пониже сорт, для высших лиц. Его толкут в порошок,
кладут в чашку с кипятком — и чай готов. Чай превосходный, крепкий и ароматический, но нам он показался не совсем вкусен, потому что
был без сахара. Мы, однако ж, превознесли его до небес.
«А если другой адмирал придет сюда, — спросил Эйноске заботливо, — тогда
будете палить?» — «Мы не предвидим, чтобы пришел сюда какой-нибудь адмирал, — отвечали ему, — оттого и не
полагаем, чтоб понадобилось палить».
Адмирал предложил тост: «За успешный ход наших дел!» Кавадзи, после бокала шампанского и трех рюмок наливки,
положил голову на стол, пробыл так с минуту, потом отряхнул хмель, как сон от глаз, и быстро спросил: «Когда он
будет иметь удовольствие угощать адмирала и нас в последний раз у себя?» — «Когда угодно, лишь бы это не сделало ему много хлопот», — отвечено ему.
Берега заставлены, в два-три ряда, судами, джонками, лодками, так что мы с трудом пробирались и не раз принуждены
были класть весла по борту.
Мы
полагали стать к часам четырем на якорь; всего
было миль шестьдесят, а ходу около десяти узлов, то
есть по десяти миль, или семнадцать с лишком верст в час.
Никто столько не выдерживал штормов; в ураган он должен
был срубить в Гонконге мачты; где-то на Борнео его
положило на бок, и он, недели в три, без посторонней помощи, встал опять.
Для стола приносилась, откуда-то с бака, длинная и широкая доска: одним концом ее
клали на диван, а другим на какую-то подставку — это и
был стол.
Мы пока кончили водяное странствие. Сегодня сделали последнюю станцию. Я опять целый день любовался на трех станциях природной каменной набережной из плитняка. Ежели б такая
была в Петербурге или в другой столице, искусству нечего
было бы прибавлять, разве чугунную решетку. Река, разливаясь, оставляет по себе след,
кладя слоями легкие заметки. Особенно хороши эти заметки на глинистом берегу. Глина крепка, и слои — как ступени: издали весь берег похож на деревянную лестницу.
Смотритель
выпил три стакана и крошечный оставшийся у него кусочек сахару
положил опять на блюдечко, что человеком моим
было принято как тонкий знак уменья жить.
Человек сделал мне постель, буквально «сделал», потому что у меня ее не
было: он
положил на лавку побольше сена, потом непромокаемую шинель, в виде матраца, на это простыню, а вместо одеяла шинель на вате.
Здесь я
кладу перо как путешественник и автор. Далее меня не
было с плавателями, и я являюсь только редактором некоторых их воспоминаний, рассказов и донесений о крушении «Дианы» и о возвращении в Россию.
Потом стало ворочать его то в одну, то в другую сторону с такой быстротой, что в тридцать минут, по словам рапорта,
было сделано им сорок два оборота! Наконец начало бить фрегат, по причине переменной прибыли и убыли воды, об дно, о свои якоря и
класть то на один, то на другой бок. И когда во второй раз
положило — он оставался в этом положении с минуту…
Решились искать помощи в самих себе — и для этого, ни больше ни меньше,
положил адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы
были свои: в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые в корабельном деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова
была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».