Но Марья Ивановна, которой Алексей Никанорович, кажется, очень много поверял при жизни, вывела меня из затруднения: она написала мне, три недели назад, решительно, чтоб я
передал документ именно вам, и что это, кажется (ее выражение), совпадало бы и с волей Андроникова.
Черт меня дернул разгорячиться перед ним до того, что я, кончая речь и с наслаждением отчеканивая слова и возвышая все более и более голос, вошел вдруг в такой жар, что всунул эту совсем ненужную подробность о том, то
передам документ через Татьяну Павловну и у нее на квартире!
Неточные совпадения
— Вот что я имею вам
передать. Это —
документ, имеющий некоторую важность, — начал он со вниманием и с самым деловым видом.
Итак, вот
документ, и я очень рад, что могу его наконец
передать.
То, что романическая Марья Ивановна, у которой
документ находился «на сохранении», нашла нужным
передать его мне, и никому иному, то были лишь ее взгляд и ее воля, и объяснять это я не обязан; может быть, когда-нибудь к слову и расскажу; но столь неожиданно вооруженный, я не мог не соблазниться желанием явиться в Петербург.
Отписал Максим Иванович все имущество любезной супруге, выдал ей все капиталы и
документы, завершил все правильно и законным порядком, а затем стал
перед ней и поклонился ей до земли: «Отпусти ты меня, бесценная супруга моя, душу мою спасти, пока можно.
А может быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою девицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: «Mademoiselle, или оставайтесь старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот
документ, а я его у подростка выкраду и вам
передам… за вексель от вас в тридцать тысяч».
Насчет же того, что я мог
передать, или сообщить, или уничтожить
документ, то в этом он был спокоен.
Так врешь же! не приду к тебе никогда, и знай тоже, что завтра же или уж непременно послезавтра бумага эта будет в ее собственных руках, потому что
документ этот принадлежит ей, потому что ею написан, и я сам
передам ей лично, и, если хочешь знать где, так знай, что через Татьяну Павловну, ее знакомую, в квартире Татьяны Павловны, при Татьяне Павловне
передам и за
документ не возьму с нее ничего…
Замечу еще, что сама Анна Андреевна ни на минуту не сомневалась, что
документ еще у меня и что я его из рук еще не выпустил. Главное, она понимала превратно мой характер и цинически рассчитывала на мою невинность, простосердечие, даже на чувствительность; а с другой стороны, полагала, что я, если б даже и решился
передать письмо, например, Катерине Николаевне, то не иначе как при особых каких-нибудь обстоятельствах, и вот эти-то обстоятельства она и спешила предупредить нечаянностью, наскоком, ударом.
— Mon ami! Mon enfant! — воскликнул он вдруг, складывая
перед собою руки и уже вполне не скрывая своего испуга, — если у тебя в самом деле что-то есть…
документы… одним словом — если у тебя есть что мне сказать, то не говори; ради Бога, ничего не говори; лучше не говори совсем… как можно дольше не говори…
Я молча положу
перед нею
документ и уйду, даже не дождавшись от нее слова; вы будете сами свидетельницей!
Я решил, несмотря на все искушение, что не обнаружу
документа, не сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра же положу
перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова и уйду от нее навсегда…
В этих словах Самгину послышалась нотка цинизма. Духовное завещание было безукоризненно с точки зрения закона, подписали его солидные свидетели, а иск — вздорный, но все-таки у Самгина осталось от этого процесса впечатление чего-то необычного. Недавно Марина вручила ему дарственную на ее имя запись: девица Анна Обоимова дарила ей дом в соседнем губернском городе.
Передавая документ, она сказала тем ленивым тоном, который особенно нравился Самгину:
Неточные совпадения
А когда все это неистовое притихло, во двор вошел щеголеватый помощник полицейского пристава, сопровождаемый бритым человеком в темных очках, вошел, спросил у Клима
документы,
передал их в руку человека в очках, тот посмотрел на бумаги и, кивнув головой в сторону ворот, сухо сказал:
— Он говорит, что
передал все
документы вам.
И так они живут себе лет пятнадцать. Муж, жалуясь на судьбу, — сечет полицейских, бьет мещан, подличает
перед губернатором, покрывает воров, крадет
документы и повторяет стихи из «Бахчисарайского фонтана». Жена, жалуясь на судьбу и на провинциальную жизнь, берет все на свете, грабит просителей, лавки и любит месячные ночи, которые называет «лунными».
— Во-первых… я прибыл поздравить вас… с приездом и потом…
передать вам по поручению прежней владелицы
документы некоторые! — И с этими словами он вынул из кармана толстый пакет и подал его Вихрову.
Во внимание к тому, что противная сторона предупредительно избавила меня от грустной обязанности ходатайствовать пред судом, я дал ей полезный совет."Берегитесь! — сказал я наследнику должника, —
перед вами еще целых десять лет, в продолжение которых вас могут тревожить подобными
документами!"