Так, были какие-то мысли или
обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…
Обрывки мыслей мелькали в душе его, загорались, как звездочки, и тут же гасли, сменяясь другими, но зато царило в душе что-то целое, твердое, утоляющее, и он сознавал это сам.
В соседстве телеги ему, естественно, показалось благонадежнее, но, догнав ее, он тотчас же опять забыл обо всем и опять погрузился в свои
обрывки мыслей и представлений.
И не нашел я тут никакой логической связи, либо весьма мало ее отыскивал, а только все лишь какие-то
обрывки мыслей встречал; но такие обрывки, что невольно их помнишь, да и забыть едва ли сумеешь.
Неточные совпадения
Иногда эти голые
мысли Клим представлял себе в форме клочьев едкого дыма,
обрывков облаков; они расползаются в теплом воздухе тесной комнаты и серой, грязноватой пылью покрывают книги, стены, стекла окна и самого мыслителя.
Это сброд каких-то
обрывков, ряд бродячих, ничем не связанных восклицаний, не имеющих даже характера проявления
мысли.
По ее мнению, он был не без способностей, умел войти и показаться, умел глубокомысленно выслушать и промолчать, схватил несколько весьма приличных осанок, даже мог сказать речь, даже имел некоторые
обрывки и кончики
мыслей, схватил лоск новейшего необходимого либерализма.
В голове пожилого господина бродили
мысли, призрачные, как эти мглистые тучи…
Обрывки прошлого,
обрывки настоящего и туманная мгла впереди. Все громоздилось в голове, покрывало друг друга. Общий фон был неясен, зато отдельные
мысли выступали порой так раздражительно ярко, что однажды он сказал громко:
Поле, дорога, звон проволоки, зной и
обрывки ленивых
мыслей тянутся, как облака, друг за другом… Путаются, сливаются. Опять прошлое, потом туман, из которого выплывает кусок тракта, обсаженного березками. Полотно заросло травой, пыльная узкая лента как-то осторожно жмется то к одной стороне, то к другой, — видно, что весной здесь езда самая горькая… И в уме Семена Афанасьевича возникает вдруг четверостишие старого «земского поэта»: