Неточные совпадения
И я повернулся и вышел. Мне никто
не сказал ни
слова, даже князь; все только глядели. Князь мне передал потом, что я так побледнел, что он «просто струсил».
Когда я всходил на лестницу, мне ужасно захотелось застать наших дома одних, без Версилова, чтоб успеть
сказать до его прихода что-нибудь доброе матери или милой моей сестре, которой я в целый месяц
не сказал почти ни одного особенного
слова.
— Я хотел долго рассказывать, но стыжусь, что и это рассказал.
Не все можно рассказать
словами, иное лучше никогда
не рассказывать. Я же вот довольно
сказал, да ведь вы же
не поняли.
— А! и ты иногда страдаешь, что мысль
не пошла в
слова! Это благородное страдание, мой друг, и дается лишь избранным; дурак всегда доволен тем, что
сказал, и к тому же всегда выскажет больше, чем нужно; про запас они любят.
В виде гарантии я давал ему
слово, что если он
не захочет моих условий, то есть трех тысяч, вольной (ему и жене, разумеется) и вояжа на все четыре стороны (без жены, разумеется), — то пусть
скажет прямо, и я тотчас же дам ему вольную, отпущу ему жену, награжу их обоих, кажется теми же тремя тысячами, и уж
не они от меня уйдут на все четыре стороны, а я сам от них уеду на три года в Италию, один-одинехонек.
И вот прямо
скажу: понять
не могу до сих пор, каким это образом тогда Оля, такая недоверчивая, с первого почти
слова начала его слушать?
Мы
не успели
сказать и
слова: отворилась дверь, и вошли Версилов и Васин.
Васин подал мне руку, а Версилов
не сказал мне ни
слова и опустился в кресло.
— Ба! какой у вас бодрый вид.
Скажите, вы
не знали ничего о некотором письме, сохранявшемся у Крафта и доставшемся вчера Версилову, именно нечто по поводу выигранного им наследства? В письме этом завещатель разъясняет волю свою в смысле, обратном вчерашнему решению суда. Письмо еще давно писано. Одним
словом, я
не знаю, что именно в точности, но
не знаете ли чего-нибудь вы?
— Эти лестницы… — мямлил Версилов, растягивая
слова, видимо чтоб
сказать что-нибудь и видимо боясь, чтоб я
не сказал чего-нибудь, — эти лестницы — я отвык, а у тебя третий этаж, а впрочем, я теперь найду дорогу…
Не беспокойся, мой милый, еще простудишься.
— Вы говорите об какой-то «тяготеющей связи»… Если это с Версиловым и со мной, то это, ей-Богу, обидно. И наконец, вы говорите: зачем он сам
не таков, каким быть учит, — вот ваша логика! И во-первых, это —
не логика, позвольте мне это вам доложить, потому что если б он был и
не таков, то все-таки мог бы проповедовать истину… И наконец, что это за
слово «проповедует»? Вы говорите: пророк.
Скажите, это вы его назвали «бабьим пророком» в Германии?
— Сейчас, —
сказал ему князь,
не поздоровавшись с ним, и, обратясь к нам спиной, стал вынимать из конторки нужные бумаги и счеты. Что до меня, я был решительно обижен последними
словами князя; намек на бесчестность Версилова был так ясен (и так удивителен!), что нельзя было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно было. Я разлегся опять на диване и развернул лежавшую передо мной книгу.
— Он мне
сказал;
не беспокойтесь, так, мимо речи, к
слову вышло, к одному только
слову,
не нарочно. Он мне
сказал. А можно было у него
не брать. Так или
не так?
Но все-таки вы могли
не сказать именно этого
слова, этого выражения!..
— Хохоча над тобой,
сказал! — вдруг как-то неестественно злобно подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих
слов. — Да деликатный человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязи твоей в омерзение придет. У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье у француза сшито, а ведь все это — грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит, тебе кто деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты брать
не стыдишься?
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду, особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы
не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я здесь
сказал… неловкое
слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
Странно было и то, что, войдя и поговорив с Тушаром, она ни
слова не сказала мне самому, что она — моя мать.
— А что же вы, мама, мне про нашего дорогого гостя ничего
не сказали? — спросил я вдруг, сам почти
не ожидая, что так
скажу. Все беспокойство разом исчезло с лица ее, и на нем вспыхнула как бы радость, но она мне ничего
не ответила, кроме одного только
слова...
Но я как бы
сказал себе вдруг в ту минуту: «Если спрошу хоть одно
слово в объяснение, то опять ввяжусь в этот мир и никогда
не порешу с ним».
Одним
словом, сцена вышла потрясающая; в комнате на сей раз были мы только все свои, даже Татьяны Павловны
не было. Лиза как-то выпрямилась вся на месте и молча слушала; вдруг встала и твердо
сказала Макару Ивановичу...
— Она мне ровно ничего
не передавала. Она вечером вчера пришла такая расстроенная, что
не успела даже
сказать со мной
слова.
О, она ведь и сама, я уверен, слишком хорошо понимала, что Ламберт преувеличил и даже просто налгал ей, единственно чтоб иметь благовидный предлог явиться к ней и завязать с нею сношения; если же смотрела мне в глаза, как уверенная в истине моих
слов и моей преданности, то, конечно, знала, что я
не посмею отказаться, так
сказать, из деликатности и по моей молодости.
Он оглядел меня очень внимательно, но
не сказал ни
слова, а Ламберт так был глуп, что, сажая нас за одним столом,
не счел нужным нас перезнакомить, и, стало быть, тот меня мог принять за одного из сопровождавших Ламберта шантажников.
Раз я протянул руку к бутылке с красным вином; рябой вдруг взял бутылку хересу и подал мне, до тех пор
не сказав со мною
слова.
Я
не знал и ничего
не слыхал об этом портрете прежде, и что, главное, поразило меня — это необыкновенное в фотографии сходство, так
сказать, духовное сходство, — одним
словом, как будто это был настоящий портрет из руки художника, а
не механический оттиск.
Читатель поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж никак
не мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого князя у себя на квартире и в такой обстановке. Да и
не мог бы я никак вообразить такой дерзости от Анны Андреевны! На
словах можно было говорить и намекать об чем угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить — нет, это, я вам
скажу, — характер!
Я, однако, зашел лишь на минуту; я хотел бы
сказать Соне что-нибудь хорошее и ищу такого
слова, хотя сердце полно
слов, которых
не умею высказать; право, все таких каких-то странных
слов.
Одним
словом, я
не помню выражений письма, но она доверилась… так
сказать, для последнего разу… и, так
сказать, отвечая самыми геройскими чувствами.
— Я только
не умела выразиться, — заторопилась она, — это я
не так
сказала; это потому, что я при вас всегда стыдилась и
не умела говорить с первой нашей встречи. А если я
не так
сказала словами, что «почти вас люблю», то ведь в мысли это было почти так — вот потому я и
сказала, хотя и люблю я вас такою… ну, такою общею любовью, которою всех любишь и в которой всегда
не стыдно признаться…
Еще черта: мы только говорили, что надо это сделать, что мы «это» непременно сделаем, но о том, где это будет, как и когда — об этом мы
не сказали тоже ни
слова!
— Mon ami! Mon enfant! — воскликнул он вдруг, складывая перед собою руки и уже вполне
не скрывая своего испуга, — если у тебя в самом деле что-то есть… документы… одним
словом — если у тебя есть что мне
сказать, то
не говори; ради Бога, ничего
не говори; лучше
не говори совсем… как можно дольше
не говори…
И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меня одной рукой за плечо, что было уже верхом фамильярности. Я отстранился, но, сконфузившись, предпочел скорее уйти,
не сказав ни
слова. Войдя к себе, я сел на кровать в раздумье и в волнении. Интрига душила меня, но
не мог же я так прямо огорошить и подкосить Анну Андреевну. Я вдруг почувствовал, что и она мне тоже дорога и что положение ее ужасно.
Я решил, несмотря на все искушение, что
не обнаружу документа,
не сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра же положу перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки
не скажу ни
слова и уйду от нее навсегда…
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась было к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект документа, то есть — главное —
не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я
сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого
слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и
не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Я
сказал, что о Катерине Николаевне он
не говорит ни единого
слова; но я даже думаю, что, может быть, и совсем излечился.
Бьоринг посмотрел с недоумением и, как только узнал, что Катерина Николаевна уже уехала, тотчас отправился к ней,
не сказав у нас ни
слова.