Неточные совпадения
Об этом мне придется после сказать, но
здесь лишь замечу, что Макар Иванович
не разваливался в гостиной на диванах, а скромно помещался где-нибудь за перегородкой.
— Александра Петровна Синицкая, — ты, кажется, ее должен был
здесь встретить недели три тому, — представь, она третьего дня вдруг мне, на мое веселое замечание, что если я теперь женюсь, то по крайней мере могу быть спокоен, что
не будет детей, — вдруг она мне и даже с этакою злостью: «Напротив, у вас-то и будут, у таких-то, как вы, и бывают непременно, с первого даже года пойдут, увидите».
И вот здесь-то и начинается путаница, которую никто
не понимает.
Все слилось в одну цель. Они, впрочем, и прежде были
не так уж очень глупы, хотя их была тьма тем и тысяча тысяч. Но были любимые… Впрочем,
не приводить же их
здесь.
— Покорно благодарю, мама, я уж обедал. Если
не помешаю, я
здесь отдохну.
Я чувствовал, что мне
здесь никогда
не простят, — о, я уже начинал помаленьку понимать, что именно
не простят и чем именно я провинился!
— Мать рассказывает, что
не знала, брать ли с тебя деньги, которые ты давеча ей предложил за месячное твое содержание. Ввиду этакого гроба
не только
не брать, а, напротив, вычет с нас в твою пользу следует сделать! Я
здесь никогда
не был и… вообразить
не могу, что
здесь можно жить.
(Сделаю
здесь необходимое нотабене: если бы случилось, что мать пережила господина Версилова, то осталась бы буквально без гроша на старости лет, когда б
не эти три тысячи Макара Ивановича, давно уже удвоенные процентами и которые он оставил ей все целиком, до последнего рубля, в прошлом году, по духовному завещанию. Он предугадал Версилова даже в то еще время.)
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху,
не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом,
не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем
не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека
здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
О, конечно, честный и благородный человек должен был встать, даже и теперь, выйти и громко сказать: «Я
здесь, подождите!» — и, несмотря на смешное положение свое, пройти мимо; но я
не встал и
не вышел;
не посмел, подлейшим образом струсил.
И никого-то у нас
здесь знакомых таких, пойти совсем
не к кому: „Что с нами будет? — думаю“.
«Уроки я вам, говорит, найду непременно, потому что я со многими
здесь знаком и многих влиятельных даже лиц просить могу, так что если даже пожелаете постоянного места, то и то можно иметь в виду… а покамест простите, говорит, меня за один прямой к вам вопрос:
не могу ли я сейчас быть вам чем полезным?
— Да? Так я и подумал. Вообразите же, то дело, про которое давеча
здесь говорил Версилов, — что помешало ему вчера вечером прийти сюда убедить эту девушку, — это дело вышло именно через это письмо. Версилов прямо, вчера же вечером, отправился к адвокату князя Сокольского, передал ему это письмо и отказался от всего выигранного им наследства. В настоящую минуту этот отказ уже облечен в законную форму. Версилов
не дарит, но признает в этом акте полное право князей.
— Да, в военном, но благодаря… А, Стебельков, уж тут? Каким образом он
здесь? Вот именно благодаря вот этим господчикам я и
не в военном, — указал он прямо на Стебелькова и захохотал. Радостно засмеялся и Стебельков, вероятно приняв за любезность. Князь покраснел и поскорее обратился с каким-то вопросом к Нащокину, а Дарзан, подойдя к Стебелькову, заговорил с ним о чем-то очень горячо, но уже вполголоса.
— Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно. — Если я
здесь сижу и слушаю и допускаю говорить о таких лицах… и даже сам отвечаю, то вовсе
не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь князь на Катерину Николаевну?
Я
здесь до вашего приезда глядел целый месяц на ваш портрет у вашего отца в кабинете и ничего
не угадал.
— Два месяца назад я
здесь стоял за портьерой… вы знаете… а вы говорили с Татьяной Павловной про письмо. Я выскочил и, вне себя, проговорился. Вы тотчас поняли, что я что-то знаю… вы
не могли
не понять… вы искали важный документ и опасались за него… Подождите, Катерина Николавна, удерживайтесь еще говорить. Объявляю вам, что ваши подозрения были основательны: этот документ существует… то есть был… я его видел; это — ваше письмо к Андроникову, так ли?
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду, особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы
не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я
здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
Я слишком видел, что меня никто
здесь почему-то
не любит и что мне с особенным удовольствием дают это знать.
Наконец, Афердова
здесь знали, его считали за богача, к нему обращались с уважением: все это и на меня повлияло, и я опять
не протестовал.
— Это-то и возродило меня к новой жизни. Я дал себе слово переделать себя, переломить жизнь, заслужить перед собой и перед нею, и — вот у нас чем кончилось! Кончилось тем, что мы с вами ездили
здесь на рулетки, играли в банк; я
не выдержал перед наследством, обрадовался карьере, всем этим людям, рысакам… я мучил Лизу — позор!
Андрей Петрович, говоря вчера
здесь о дворянстве,
не сказал мне ничего нового, будьте уверены.
Лиза, дети, работа, о, как мы мечтали обо всем этом с нею,
здесь мечтали, вот тут, в этих комнатах, и что же? я в то же время думал об Ахмаковой,
не любя этой особы вовсе, и о возможности светского, богатого брака!
— Ах, еще раз предупреждаю вас, — поднялся и Версилов, — что
здесь недалеко моя жена и дочь… а потому я бы вас просил говорить
не столь громко, потому что ваши крики до них долетают.
Не описываю поднявшейся суматохи; такая история была
здесь совершенною новостью. У Зерщикова вели себя пристойно, и игра у него тем славилась. Но я
не помнил себя. Среди шума и криков вдруг послышался голос Зерщикова...
Тушар, с усиленною важностию, гуманно ответил, что он «детей
не рознит, что все
здесь — его дети, а он — их отец, что я у него почти на одной ноге с сенаторскими и графскими детьми, и что это надо ценить», и проч., и проч.
— Presente! [Я
здесь! (франц.)] — откликнулся из-за ширм дребезжащий женский голос с парижским акцентом, и
не более как через две минуты выскочила mademoiselle Alphonsine, наскоро одетая, в распашонке, только что с постели, — странное какое-то существо, высокого роста и сухощавая, как щепка, девица, брюнетка, с длинной талией, с длинным лицом, с прыгающими глазами и с ввалившимися щеками, — страшно износившееся существо!
— Как это вас
здесь совсем
не слышно? — перебил я. Он посмотрел на меня, как бы что-то соображая.
Все эти психологические капризы старых дев и барынь, на мои глаза, в высшей степени достойны презрения, а отнюдь
не внимания, и если я решаюсь упомянуть
здесь об этой истории, то единственно потому, что этой кухарке потом, в дальнейшем течении моего рассказа, суждено сыграть некоторую немалую и роковую роль.
— Уверяю вас, — обратился я вдруг к доктору, — что бродяги — скорее мы с вами и все, сколько
здесь ни есть, а
не этот старик, у которого нам с вами еще поучиться, потому что у него есть твердое в жизни, а у нас, сколько нас ни есть, ничего твердого в жизни… Впрочем, где вам это понять.
— Да! — вскричал я ему в ответ, — такая же точно сцена уже была, когда я хоронил Версилова и вырывал его из сердца… Но затем последовало воскресение из мертвых, а теперь… теперь уже без рассвета! но… но вы увидите все
здесь, на что я способен! даже и
не ожидаете того, что я могу доказать!
— А я за ваше здоровье
не стану пить, — обернулся ко мне вдруг dadais, —
не потому, что желаю вашей смерти, а потому, чтоб вы
здесь сегодня больше
не пили. — Он проговорил это мрачно и веско.
— Я
не хочу, чтоб мой новый друг Dolgorowky пил
здесь сегодня много вина.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет
здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все
не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
— Ах, да он ведь
здесь! Так он
не ушел? — воскликнул, срываясь с места, мой мальчик.
Я должен
здесь признаться в одной глупости (так как это уже давно прошло), я должен признаться, что я уже давно пред тем хотел жениться — то есть
не хотел и этого бы никогда
не случилось (да и
не случится впредь, даю слово), но я уже
не раз и давно уже перед тем мечтал о том, как хорошо бы жениться — то есть ужасно много раз, особенно засыпая, каждый раз на ночь.
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а
не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича); ребенок теперь
здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович
не смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
— И ты прав. Я догадался о том, когда уже было все кончено, то есть когда она дала позволение. Но оставь об этом. Дело
не сладилось за смертью Лидии, да, может, если б и осталась в живых, то
не сладилось бы, а маму я и теперь
не пускаю к ребенку. Это — лишь эпизод. Милый мой, я давно тебя ждал сюда. Я давно мечтал, как мы
здесь сойдемся; знаешь ли, как давно? — уже два года мечтал.
Всего, без сомнения,
не решусь, уважая этого человека, передать теперь на бумаге из того, что мы тогда переговорили; но несколько штрихов странной картины, которую я успел-таки от него выманить, я
здесь приведу.
Здесь приведу, забегая вперед, ее собственное суждение о нем: она утверждала, что он и
не мог о ней подумать иначе, «потому что идеалист, стукнувшись лбом об действительность, всегда, прежде других, наклонен предположить всякую мерзость».
Впишу
здесь, пожалуй, и собственное мое суждение, мелькнувшее у меня в уме, пока я тогда его слушал: я подумал, что любил он маму более, так сказать, гуманною и общечеловеческою любовью, чем простою любовью, которою вообще любят женщин, и чуть только встретил женщину, которую полюбил этою простою любовью, то тотчас же и
не захотел этой любви — вероятнее всего с непривычки.
«И пусть, пусть она располагает, как хочет, судьбой своей, пусть выходит за своего Бьоринга, сколько хочет, но только пусть он, мой отец, мой друг, более
не любит ее», — восклицал я. Впрочем, тут была некоторая тайна моих собственных чувств, но о которых я
здесь, в записках моих, размазывать
не желаю.
Здесь замечу в скобках о том, о чем узнал очень долго спустя: будто бы Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне отвезти старика за границу, склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между тем негласно в свете, что он совершенно лишился рассудка, а за границей уже достать свидетельство об этом врачей. Но этого-то и
не захотела Катерина Николаевна ни за что; так по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованием отвергнула этот проект. Все это — только самый отдаленный слух, но я ему верю.
Здесь, отступая на миг от рассказа, сообщу, забегая очень вперед, что она
не обманулась в эффекте удара; мало того, эффект превзошел все ее ожидания.
— Я только два слова с порогу… или уж войти, потому что, кажется,
здесь надо говорить шепотом; только я у вас
не сяду. Вы смотрите на мое скверное пальто: это — Ламберт отобрал шубу.
— Здравствуйте все. Соня, я непременно хотел принести тебе сегодня этот букет, в день твоего рождения, а потому и
не явился на погребение, чтоб
не прийти к мертвому с букетом; да ты и сама меня
не ждала к погребению, я знаю. Старик, верно,
не посердится на эти цветы, потому что сам же завещал нам радость,
не правда ли? Я думаю, он
здесь где-нибудь в комнате.
—
Не туда, а в комнату рядом. Настасья Егоровна, Анна Андреевна, может, сама того хочет. Кабы
не хотела,
не сказала бы мне, что они
здесь. Они меня
не услышат… она сама того хочет…
— Да, да, но… мы их помирим, n'est-ce pas? Тут пустая мелкая ссора двух достойнейших женщин, n'est-ce pas? Я только на тебя одного и надеюсь… Мы это
здесь все приведем в порядок; и какая
здесь странная квартира, — оглядывался он почти боязливо, — и знаешь, этот хозяин… у него такое лицо… Скажи, он
не опасен?
— C'est ça. [Да, конечно (франц.).] Тем лучше. Il semble qu'il est bête, ce gentilhomme. [Он, кажется, глуп, этот дворянин (франц.).] Cher enfant, ради Христа,
не говори Анне Андреевне, что я
здесь всего боюсь; я все
здесь похвалил с первого шагу, и хозяина похвалил. Послушай, ты знаешь историю о фон Зоне — помнишь?
— Rien, rien du tout… Mais je suis libre ici, n'est-ce pas? [Ничего, ничего… Но я
здесь свободен,
не правда ли? (франц.)] Как ты думаешь,
здесь ничего
не может со мной случиться… в таком же роде?