Избушка на курьих ножках

Софи Андерсон, 2018

Маринке двенадцать лет, и она очень хочет, чтобы у нее наконец-то появились друзья. Настоящие, а не избушка на курьих ножках. Конечно, и с ней можно поиграть в догонялки и прятки, но живой человек, согласитесь, куда лучше! Увы, найти друга невозможно, когда твой дом не стоит на месте, а твоя бабушка, точнее Баба-яга, каждую ночь провожает мёртвых в потусторонний мир. Маринка должна стать следующей Ягой, но точно знает ― это не ее судьба. Ее судьба ― в мире живых людей. Следуя за своими желаниями, однажды она обнаруживает, что любимая бабушка куда-то исчезла, мертвые больше не приходят к избушке, и Великий жизненный цикл нарушился. Маринка решает: надо отыскать бабушку, даже если для этого придется отправиться в мир, которого она так боялась ― туда, куда улетают души…

Нина

Её зовут Нина, мы разговариваем каких-то пять минут, и я тоже не хочу, чтобы она уходила. Нам обеим по двенадцать, но она гораздо меньше меня. У неё тёмные прямые волосы, у меня — рыжие и кучерявые, и у обеих небольшая щербинка между передними зубами.

Мы наблюдаем за падающими звёздами и рассказываем друг другу истории, которые слышали о них, — хотя я и не говорю Нине о душах мёртвых. Я вообще не хочу говорить о смерти и о том, почему Нина оказалась здесь.

Нина слышала, что падающие звёзды — это козлы, которые волочат свои копыта, разбегаясь по небу. Больше всего Нина говорит о животных. Мы болтаем часы напролёт, составляем из звёзд причудливые картины и вспоминаем сказки о созвездиях, названных в честь черепах, жирафов, скорпионов и змей.

Наконец звёзды в небе тают и оно подёргивается розовым светом. Нина поднимается и делает несколько шагов прочь от крыльца.

— Подожди! Куда ты? — Я хочу удержать её, но, конечно, мои пальцы лишь проходят сквозь её руку.

Она всё же останавливается и смотрит на бесконечные пески, хмуря брови.

— Не знаю куда, — шепчет она. — Я ведь не знаю, где я.

— Там ничего нет. — Я машу рукой в сторону пустыни. — Оставайся здесь, со мной.

В голове роятся мысли: по ночам, когда открываются Врата, я могу прятать её в своей комнате; днём мы можем вместе проводить время, болтать, играть в разные игры, а потом, когда избушка сорвётся с места, будем вместе путешествовать по новым неизведанным далям…

— Но я должна… мне нужно…

— Пойдём, я покажу тебе барашка, — быстро перебиваю её я.

— У тебя есть барашек?

— Да, он остался сиротой. Я забочусь о нём.

Я поднимаю корзину с посудой, которую давно уронила, и зову Нину посмотреть на домик Бенджи, который я перенесла на заднее крыльцо, пока убирала в комнате. Там он и уснул, зарывшись в мою старую шаль. Заслышав нас, он просыпается и вытягивает голову, явно желая, чтобы его погладили и дали молока.

— Такой милый! — Нина улыбается, щекочет Бенджи под подбородком, а он пытается лизнуть её пальцы. — У нас был верблюд, но отец продал его несколько лет назад. Мы тогда переехали в новый белый дом на краю пустыни. — Улыбка Нины становится шире, когда её захватывают воспоминания. — Там был колодец, и мой отец выкопал небольшие каналы, чтобы поливать почву. Он посадил инжир, жожоба, апельсиновые деревья и могар. Он даже вырастил олеандр, потому что мама очень любила цветы. — Тень печали падает на лицо Нины. — Мама заболела первой. Затем мои сёстры. Затем я… — Её глаза сужаются, она силится вспомнить. — Почему я здесь?

Я набрасываю на неё свою шаль: я видела, что Ба так делает, когда мёртвые не хотят проходить сквозь Врата. Странно, но моя шаль не падает с её плеч, хоть я всё ещё не могу дотронуться до неё рукой. Ба говорит, всё дело в избушке. Она даёт мёртвым силы для их путешествия, и поэтому они кажутся совсем настоящими. В чём-то они снова становятся как живые, но не во всём, и каждая душа меняется по-своему. Во время проводов мёртвые могут есть и пить, хотя их тела находятся не здесь, а затем они, совсем невесомые, уплывают куда-то к звёздам.

Я заканчиваю мыть посуду и складываю её в корзину сушиться.

— Хочешь каши? — спрашиваю я. — Это крупа на молоке, — уточняю я, потому что Нина смотрит на меня в замешательстве.

Из дома доносятся шаги. Ба уже проснулась и напевает радостную мелодию.

— Тс-с-с! — Палец взлетает к губам, всё тело немеет от испуга. — Оставайся здесь, с Бенджи. Я принесу тебе еды, — шепчу я.

Дверь скрипит так громко, что мне кажется, будто избушка прознала про Нину и теперь хочет меня выдать. В раздражении я быстро захлопываю её, руки трясутся. Каждый раз, как у меня появляется возможность с кем-то подружиться, избушка норовит всё испортить.

— Ты рано встала. — Ба целует меня в щёку.

— Я ходила проведать ягнёнка. — Я отворачиваюсь, чтобы она не заметила, как моё лицо заливается краской. — Можно я позавтракаю с ним на улице? Такое дивное утро сегодня.

— Конечно, — улыбается Ба. — Я рада, что сегодня у тебя хорошее настроение.

Я виновато киваю и принимаюсь готовить молоко для Бенджи и кашу для нас с Ниной. Я перемешиваю кашу в большой кастрюле, натираю в неё шоколад и кладу в карман лишнюю ложку.

Мы с Ниной завтракаем на заднем крыльце. Я радуюсь, что выбрала для домика Бенджи одно из слепых мест. Даже если избушка знает о Нине, она не может услышать наш разговор. Джек устраивается рядом с нами и клюёт кашу с моих рук, как когда-то давно, когда был ещё птенцом. Я рассказываю Нине, как я нашла и вырастила его.

— У тебя есть братья или сёстры? — спрашивает она.

— Нет. — Я мотаю головой. — Я живу с бабушкой. Родители умерли, когда я была совсем маленькой.

— А у меня пять сестёр, — вздыхает Нина. — Ни минуты тишины и покоя.

— Мне бы понравилось. Слишком уж здесь тихо. — Я прикусываю губу, слыша бабушкино пение.

Нина смотрит вдаль, и, кажется, её силуэт начинает расплываться.

— Я не знаю, как мне добраться домой, к сёстрам.

— Наша избушка умеет ходить, — радостно сообщаю я. — Может, она согласится отнести тебя домой.

— Правда? — Нина хмурит брови.

— Наверно. — Ложь заставляет меня снова покраснеть. — Не думаю, что мы задержимся здесь надолго, максимум на неделю или две. Потом избушка перенесёт нас в новое место — может, в джунгли, в горы или на берег океана.

— Ты видела океан? — Глаза Нины загораются.

— Конечно.

— Какой он? — Она нетерпеливо ёрзает на стуле.

— Чем-то он похож на пустыню. Только вместо песков — вода без конца и края. Волны движутся, как дюны, только быстрее. Солёные брызги обжигают лицо, как песок, принесённый ветром.

— Но ведь там всё совсем по-другому?

— Да. Там прохладно, свежо и…

— Мокро? — угадывает Нина.

— Да, очень влажно, — смеюсь я.

— Я так хочу увидеть океан! Можешь попросить вашу избушку отнести нас туда?

Хотелось бы, чтобы это было в моих силах. Быть может, если я покажу Нине океан, она передумает возвращаться домой.

— Избушка сама решает, куда ей идти, — неохотно признаюсь я. — Но она часто останавливается на берегу моря, — добавляю я, когда вижу отчаяние на лице Нины. — Не так давно мы остановились на маленьком острове. Куда ни бросишь взгляд — везде океан. Он менял цвет по сто раз в день, перекликаясь с цветом неба и светом солнца. Волны омывали берег и гоняли по краю пляжа гальку то вверх, то вниз. Мёртвые… — Я замолкаю.

— Мёртвые? — переспрашивает Нина.

Я чуть было не заговорила о том, как мёртвые брели прямо по воде, но быстро вспомнила о другом случае, чтобы замести следы.

— Один раз волны выбросили целую кучу мёртвых медуз. Они были такие скользкие, совсем прозрачные. Джек съел одну и отравился.

Джек взъерошивает перья и отворачивается.

— Вот глупыш, — смеётся Нина. — Он такой милый. Тебе повезло, что у тебя есть питомец.

— Он теперь не совсем мой, он может сам о себе заботиться. Когда Джек научился летать, я думала, он бросит нас. Но он всегда возвращается. И я этому рада.

— Думаешь, он останется с вами навсегда? — спрашивает Нина.

— Надеюсь.

Я смотрю на Джека, а в горле стоит ком. Ничто не навсегда. Всё уходит: живые, мёртвые, избушка. Я гоню от себя эту мысль и спрашиваю:

— Мне надо осмотреть забор. Сходишь со мной?

Нина кивает, и я веду её в дальний угол, где избушка не увидит нас своими окнами. Я окидываю взглядом контур ограды, чтобы убедиться, все ли кости на месте. Я говорю Нине то же самое, что Бенджамину, — это традиция. Она смотрит на черепа и съёживается.

— У нас таких странных традиций точно нет.

На секунду я вижу избушку глазами Нины. Пустые черепа, надетые на обветренные кости. Неровные деревянные стены, кривая крыша с изогнутой трубой. Балюстрада крыльца, опоясывающего дом, где выше, где ниже, изгибается под странными углами. Под покосившиеся сваи набился песок, в который закопались ноги.

Нина описывала свой дом чистым и белым, утопающим в цветах и ароматах красивых кустарников и деревьев. Представляю, каким странным и даже жутким ей должен казаться мой дом. Я поворачиваюсь к избушке спиной и перелезаю через забор.

— Пошли, — зову я Нину. — Прогуляемся немного.

Как только мои ноги касаются песка на той стороне забора, волна восторга накрывает меня. Сейчас меня не волнует, что я ослушалась бабушку. Меня не беспокоит даже, что меня могут поймать. Всё, что я чувствую сейчас, — это радость побега, даже если продлится он совсем недолго.

Я снимаю обувь и позволяю песку обнять мои стопы. Избушка остаётся позади. Огромное золотое солнце сидит низко на горизонте, согревая неподвижный воздух. Нина останавливается и садится на корточки возле маленькой круглой ямки, не шире моей ладони.

— Это ловушка. — Она показывает в центр. — Там зарылся муравьиный лев, насекомое с огромными челюстями. Он спрятался внизу и ждёт, когда появится муравей.

— И что, муравей просто падает в яму? — Мне интересно, почему он не может её обойти.

— Он скатывается по склонам воронки. Муравей изо всех сил пытается спастись, но не может. — Голос Нины становится ниже, она складывает запястья вместе и изображает пальцами, как муравей отчаянно перебирает ножками. — Он скользит и скользит, подталкиваемый песком, и наконец падает прямо в пасть муравьиного льва. — Нина захлопывает ладони и смеётся.

— Хочешь, подождём тут, понаблюдаем?

Мы усаживаемся на песок и смотрим на воронку в песке.

— А если появится муравей, мы спасём его? — спрашиваю я. — Ну, знаешь, в последний момент…

— Ты прямо как моя сестра, — улыбается Нина. — Конечно, ты можешь его спасти, но тогда муравьиный лев останется без обеда. А ведь на самом деле муравьиный лев — это личинка. Если он будет хорошо питаться, он превратится в красивое насекомое, похожее на стрекозу, с четырьмя крыльями в крапинку и глазами, которые в сумерках светятся серебром.

Теперь я не знаю, что делать. Я не хочу помешать муравьиному льву превратиться в красивую стрекозу и не хочу смотреть, как умирает муравей. Но муравей так и не появляется, и я чувствую облегчение.

Солнце поднимается всё выше, и на горизонте заметны поблёскивающие волны жара. Теперь муравьи точно попрятались, иначе они изжарятся на раскалённом песке ещё до того, как попадут в ловушку. Сердце замирает, когда я понимаю, что придётся вернуться домой — лишь там можно найти тень.

Я тихонько провожаю Нину в свою комнату, пока и избушка спит, и Ба задремала в своём кресле с балалайкой в руках. Печная труба приподнимается и опускается, осторожно вдыхая, и в комнате ощущается освежающее дуновение ветра. Избушка может казаться старой и странной, но, по крайней мере, она заботится о бабушке. Я осторожно закрываю дверь в свою комнату, чтобы не разбудить их обеих.

Окно распахнуто, в него льётся жар. Джек сидит на подоконнике и смотрит вдаль полузакрытыми глазами, чуть приподняв крылья в надежде уловить ветерок. Мы с Ниной сидим на полу. Я показываю ей, как играть в шашки, а она учит меня игре, в которой один должен угадать, что думает другой. Но у меня не очень-то получается, и в конце концов я засыпаю, так и не догадавшись, какой же оранжевый цветок она загадала.

Когда я просыпаюсь, воздух уже прохладный и мягкий. В черепах горят свечи, отбрасывая на песок жёлтые отблески и чёрные тени. До меня доносится пение: Ба уже вовсю готовит еду для мёртвых.

Грудь сдавливает, дышать становится тяжело. Нина не должна проходить сквозь Врата, раз она не хочет, и я не должна снова терять друга. Избушка пытается контролировать и мою жизнь, и её. Это несправедливо.

Я сдвигаю шторы, чтобы скрыть от Нины черепа, притягивающие взгляд. Затем я даю ей почитать книгу и беру с неё обещание ни при каких обстоятельствах не выходить из комнаты.

Но, когда я прихожу помочь бабушке подготовиться к проводам, перед глазами всё время стоит навязчивый образ: Врата открываются и затягивают Нину внутрь, как муравья, угодившего в ловушку. От мысли, что я могу потерять её, кровь стынет в жилах. Я не знаю, как это предотвратить. И не знаю, как мне управлять собственной судьбой.