Неточные совпадения
Я вполне готов
верить, как уверял он меня прошлого года сам, с краской в лице, несмотря на то, что рассказывал про все это с самым непринужденным и «остроумным» видом, что романа никакого
не было вовсе и что все вышло так.
— N'est-ce pas? [
Не правда ли? (франц.)] Cher enfant, истинное остроумие исчезает, чем дальше, тем пуще. Eh, mais… C'est moi qui connaît les femmes! [А между тем… Я-то знаю женщин! (франц.)]
Поверь, жизнь всякой женщины, что бы она там ни проповедовала, это — вечное искание, кому бы подчиниться… так сказать, жажда подчиниться. И заметь себе — без единого исключения.
На свете всегда подлостью оканчивается, и, что хуже всего, он тогда сумел-таки почти доказать мне, что я заслужил неоспоримо, а я имел глупость
поверить, и притом как-то решительно невозможно было
не взять.
— Андрей Петрович!
Веришь ли, он тогда пристал ко всем нам, как лист: что, дескать, едим, об чем мыслим? — то есть почти так. Пугал и очищал: «Если ты религиозен, то как же ты
не идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за мысль! (франц.)] Если и правильно, то
не слишком ли строго? Особенно меня любил Страшным судом пугать, меня из всех.
— Это он только
не говорит теперь, а
поверь, что так.
— Нет, это
не так надо ставить, — начал, очевидно возобновляя давешний спор, учитель с черными бакенами, горячившийся больше всех, — про математические доказательства я ничего
не говорю, но это идея, которой я готов
верить и без математических доказательств…
— Но чем, скажите, вывод Крафта мог бы ослабить стремление к общечеловеческому делу? — кричал учитель (он один только кричал, все остальные говорили тихо). — Пусть Россия осуждена на второстепенность; но можно работать и
не для одной России. И, кроме того, как же Крафт может быть патриотом, если он уже перестал в Россию
верить?
— Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтоб
не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами
не ведая, как это в них делается: преклониться пред Богом
не так обидно. Из них выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие
верить; но желания они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто бывают под конец разочаровывающиеся. Про господина Версилова я думаю, что в нем есть и чрезвычайно искренние черты характера. И вообще он меня заинтересовал.
Вообще, все эти мечты о будущем, все эти гадания — все это теперь еще как роман, и я, может быть, напрасно записываю; пускай бы оставалось под черепом; знаю тоже, что этих строк, может быть, никто
не прочтет; но если б кто и прочел, то
поверил ли бы он, что, может быть, я бы и
не вынес ротшильдских миллионов?
Я было стал отдавать Николаю Семеновичу, чтоб обеспечить его, мои шестьдесят рублей на руки, но он
не взял; впрочем, он знал, что у меня есть деньги, и
верил мне.
Ну,
поверят ли, что я
не то что плакал, а просто выл в этот вечер, чего прежде никогда
не позволял себе, и Марья Ивановна принуждена была утешать меня — и опять-таки совершенно без насмешки ни с ее, ни с его стороны.
Столяр же сделал и гробик; Марья Ивановна отделала его рюшем и положила хорошенькую подушечку, а я купил цветов и обсыпал ребеночка: так и снесли мою бедную былиночку, которую,
поверят ли, до сих пор
не могу позабыть.
— Но теперь довольно, — обратился он к матушке, которая так вся и сияла (когда он обратился ко мне, она вся вздрогнула), — по крайней мере хоть первое время чтоб я
не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, как юноша нашего времени, наверно, немножко социалист; ну, так
поверишь ли, друг мой, что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно народа!
— Друг мой,
не претендуй, что она мне открыла твои секреты, — обратился он ко мне, — к тому же она с добрым намерением — просто матери захотелось похвалиться чувствами сына. Но
поверь, я бы и без того угадал, что ты капиталист. Все секреты твои на твоем честном лице написаны. У него «своя идея», Татьяна Павловна, я вам говорил.
— Да я и
не обвиняю, совсем нет, и,
поверьте,
не жалуюсь на Тушара! — прокричал я, несколько сбитый с толку, — да и бил он меня каких-нибудь месяца два.
—
Поверьте, нет.
Поверьте,
не нахожу никакой чести называться Версиловым.
Но я теперь
не смеюсь, а тогда — одним словом, я сделал тогда все, что мог, и,
поверь,
не в свою пользу.
Ну так
поверьте же мне, честью клянусь вам, нет этого документа в руках у него, а может быть, и совсем ни у кого нет; да и
не способен он на такие пронырства, грех вам и подозревать.
И
верите ли тому: боялась я ее, совсем-таки боялась, давно боялась; и хочу иной раз заныть, да
не смею при ней.
Вчерашний же поступок его со мной, так сказать, потряс мою душу, и даже в эту минуту,
верите ли, я как бы еще
не пришел в себя.
И даже до того, что сознание позора, мелькавшее минутами (частыми минутами!), от которого содрогалась душа моя, — это-то сознание —
поверят ли? — пьянило меня еще более: «А что ж, падать так падать; да
не упаду же, выеду!
— Тоже
не знаю, князь; знаю только, что это должно быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак
не можем
поверить, чтоб оно было так просто, и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет,
не замечая и
не узнавая.
— Ах,
поверьте, князь, — открыто и добродушно обратился ко мне Дарзан, — я
не от себя говорю; если были толки, то
не я их распустил.
— Я пуще всего рад тому, Лиза, что на этот раз встречаю тебя смеющуюся, — сказал я. —
Верите ли, Анна Андреевна, в последние дни она каждый раз встречала меня каким-то странным взглядом, а во взгляде как бы вопросом: «Что,
не узнал ли чего? Все ли благополучно?» Право, с нею что-то в этом роде.
Теперь я боюсь и рассказывать. Все это было давно; но все это и теперь для меня как мираж. Как могла бы такая женщина назначить свидание такому гнусному тогдашнему мальчишке, каким был я? — вот что было с первого взгляда! Когда я, оставив Лизу, помчался и у меня застучало сердце, я прямо подумал, что я сошел с ума: идея о назначенном свидании показалась мне вдруг такою яркою нелепостью, что
не было возможности
верить. И что же, я совсем
не сомневался; даже так: чем ярче казалась нелепость, тем пуще я
верил.
Я весь вздрогнул внутри, но
не снаружи. Снаружи я ничем
не выдал себя,
не смигнул; но я все еще
не хотел
верить вопросу.
Я все-таки
верю в то, что бесконечно меня выше, и
не теряю моего идеала!..
Почему она так непременно должна была
верить в меня, как я в нее, в мою „чистоту“,
не побояться „пылкости“ и
не заручиться Татьяной?
—
Верю,
верю, полковник,
верю без счету; только, пожалуйста, так на меня
не кричите и
не сердитесь, — и я сгреб кучку его золота рукой.
— Никто ничего
не знает, никому из знакомых он
не говорил и
не мог сказать, — прервала меня Лиза, — а про Стебелькова этого я знаю только, что Стебельков его мучит и что Стебельков этот мог разве лишь догадаться… А о тебе я ему несколько раз говорила, и он вполне мне
верил, что тебе ничего
не известно, и вот только
не знаю, почему и как это у вас вчера вышло.
— Я, Лиза, думаю, что ты — крепкий характер. Да, я
верю, что
не ты за ним ходишь, а он за тобой ходит, только все-таки…
— Послушайте, вы так насмешливо говорите… Я почти
не могу
поверить. Да и как она могла предложить? что она сказала?
— Этого я уж
не знаю… что, собственно, тут ему
не понравится; но
поверь, что Анна Андреевна и в этом смысле — в высшей степени порядочный человек. А какова, однако, Анна-то Андреевна! Как раз справилась перед тем у меня вчера утром: «Люблю ли я или нет госпожу вдову Ахмакову?» Помнишь, я тебе с удивлением вчера передавал: нельзя же бы ей выйти за отца, если б я женился на дочери? Понимаешь теперь?
«То, что она
не дворянка,
поверьте,
не смущало меня ни минуты, — сказал он мне, — мой дед женат был на дворовой девушке, певице на собственном крепостном театре одного соседа-помещика.
— Здравствуй, мой милый. Барон, это вот и есть тот самый очень молодой человек, об котором упомянуто было в записке, и
поверьте, он
не помешает, а даже может понадобиться. (Барон презрительно оглядел меня.) — Милый мой, — прибавил мне Версилов, — я даже рад, что ты пришел, а потому посиди в углу, прошу тебя, пока мы кончим с бароном.
Не беспокойтесь, барон, он только посидит в углу.
«Чем доказать, что я —
не вор? Разве это теперь возможно? Уехать в Америку? Ну что ж этим докажешь? Версилов первый
поверит, что я украл! „Идея“? Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через сто лет я буду идти, и всегда найдется человек, который скажет, указывая на меня: „Вот это — вор“. Он начал с того „свою идею“, что украл деньги с рулетки…»
Я, конечно,
не для того, чтоб вас дразнить, и,
поверьте, что в Бога верую; но все эти тайны давно открыты умом, а что еще
не открыто, то будет открыто все, совершенно наверно и, может быть, в самый короткий срок.
— Андрей Петрович, — прервала она с горькой усмешкой, — Андрей Петрович на мой прямой вопрос ответил мне тогда честным словом, что никогда
не имел ни малейших намерений на Катерину Николаевну, чему я вполне и
поверила, делая шаг мой; а между тем оказалось, что он спокоен лишь до первого известия о каком-нибудь господине Бьоринге.
— Тут
не то! — вскричал я, — было мгновение, когда и я было
поверил его любви к этой женщине, но это
не то… Да если б даже и то, то ведь, кажется, теперь он уже мог бы быть совершенно спокоен… за отставкой этого господина. — Какого господина?
— Да, помню! Э, черт, помню! Я тебя люблю… Ты этому
верь. Тебя никто
не любит, а я люблю; только один я, ты помни… Тот, что придет туда, рябой — это хитрейшая каналья;
не отвечай ему, если заговорит, ничего, а коль начнет спрашивать, отвечай вздор, молчи…
Верите ли, он иногда ночью или когда один долго сидит, то начинает плакать, и знаете, когда он плачет, то как-то особенно, как никто
не плачет: он заревет, ужасно заревет, и это, знаете, еще жальче…
— За что же? Ну, спасибо. Послушайте, выпьемте еще бокал. Впрочем, что ж я? вы лучше
не пейте. Это он вам правду сказал, что вам нельзя больше пить, — мигнул он мне вдруг значительно, — а я все-таки выпью. Мне уж теперь ничего, а я,
верите ли, ни в чем себя удержать
не могу. Вот скажите мне, что мне уж больше
не обедать по ресторанам, и я на все готов, чтобы только обедать. О, мы искренно хотим быть честными, уверяю вас, но только мы все откладываем.
Он был серьезен, то есть
не то что серьезен, но в возможность женить меня, я видел ясно, он и сам совсем
верил и даже принимал идею с восторгом.
Разумеется, я видел тоже, что он ловит меня, как мальчишку (наверное — видел тогда же); но мысль о браке с нею до того пронзила меня всего, что я хоть и удивлялся на Ламберта, как это он может
верить в такую фантазию, но в то же время сам стремительно в нее уверовал, ни на миг
не утрачивая, однако, сознания, что это, конечно, ни за что
не может осуществиться.
— Это все — фантазия, и я вовсе
не так глуп, чтобы этому
поверить, — бормотал я. — Во-первых, разница в летах, а во-вторых, у меня нет никакой фамилии.
Отмечаю эту вторую мелькнувшую тогда мысль буквально, для памяти: она — важная. Этот вечер был роковой. И вот, пожалуй, поневоле
поверишь предопределению:
не прошел я и ста шагов по направлению к маминой квартире, как вдруг столкнулся с тем, кого искал. Он схватил меня за плечо и остановил.
Веришь ли, милый? я почти и представить теперь ее
не могу с другим лицом, а ведь была же и она когда-то молода и прелестна!
Теперь я вижу твой взгляд на мне и знаю, что на меня смотрит мой сын, а я ведь даже вчера еще
не мог
поверить, что буду когда-нибудь, как сегодня, сидеть и говорить с моим мальчиком.
Ты потому
поверил, что ты
не принят в высшем обществе и ничего
не знаешь, как у них в высшем свете делается.
Здесь замечу в скобках о том, о чем узнал очень долго спустя: будто бы Бьоринг прямо предлагал Катерине Николаевне отвезти старика за границу, склонив его к тому как-нибудь обманом, объявив между тем негласно в свете, что он совершенно лишился рассудка, а за границей уже достать свидетельство об этом врачей. Но этого-то и
не захотела Катерина Николаевна ни за что; так по крайней мере потом утверждали. Она будто бы с негодованием отвергнула этот проект. Все это — только самый отдаленный слух, но я ему
верю.