Удольфские тайны

Анна Радклиф, 1794

Внезапно осиротевшая Эмили Сен-Обер оказывается под опекой алчной тетушки и ее супруга – жестокого итальянского аристократа. Отныне домом Эмили становится таинственный замок Удольфо, чьи стены хранят истории о призраках, способные устрашить даже самое храброе сердце. По ночам в замке разгуливают привидения, из пустующих покоев доносятся жуткие стоны, а в длинных темных коридорах подстерегают опасности… Эмили, против воли заточенная в этом аду, тем не менее находит в себе силы противиться тирании опекунов – и шаг за шагом приближается к разгадке тайн, которые хранит замок Удольфо. В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Глава 12

Дух нам дает копье и щит,

Чтобы изгнать безумство

И отвергнуть страсти!

Коллинз У.

Замок мадам Шерон стоял неподалеку от Тулузы, в окружении большого сада, куда, проснувшись рано утром, Эмили еще до завтрака отправилась на прогулку. С расположенной на возвышенности террасы открывался вид на просторы Лангедока. Далеко на юге в дымке возвышались дикие скалы Пиренеев, и воображение сразу нарисовало расположенные у подножия зеленые пастбища Гаскони. Сердце было обращено в сторону родного дома: туда, где остался Валанкур, где когда-то жил отец; Эмили представляла знакомые картины во всей их романтической красоте и мысленно рисовала пейзажи, которые оставались вне поля зрения, если не считать цепи горных вершин. Не замечая ничего вокруг, не ощущая течения времени, Эмили стояла на самом краю террасы и смотрела вдаль, пока служанка не пригласила ее к завтраку. Мысли вернулись к реальности: прямым дорожкам, квадратным клумбам и искусно устроенным фонтанам, совершенно непохожим на небрежную прелесть и естественную красоту парка в Ла-Валле, куда так рвалась душа.

— Где ты бродила так рано? — строго осведомилась мадам Шерон, едва племянница вошла в столовую. — Я не одобряю эти уединенные прогулки.

Эмили ответила, что не нарушила пределов сада, и с удивлением услышала, что подобная вольность запрещена.

— Я не позволяю тебе выходить в ранний час одной, — заявила тетушка. — Мой сад настолько обширен, что молодая особа, способная в Ла-Валле назначать свидания при луне, не заслуживает доверия.

Чрезвычайно удивленная и обиженная недоверием, Эмили едва нашла мужество, чтобы попросить объяснений, однако тетушка категорически отказалась продолжить разговор, хотя суровым видом и отрывистыми замечаниями дала понять, что знает кое-какие предосудительные подробности поведения племянницы. Вопреки абсолютной невиновности, Эмили залилась краской, задрожала и смущенно сникла под грозным взглядом мадам Шерон. Та тоже покраснела, только вовсе не от стыда или гнева, а от осознания собственного торжества. Полагая, что тетушка узнала о ее прощальной прогулке по саду накануне отъезда из Ла-Валле, Эмили попыталась объясниться, но мадам Шерон лишь презрительно улыбнулась, не принимая никаких оправданий, и вскоре закрыла тему, заключив:

— Я никогда не верю словам, а о людях сужу только по их поступкам. Так что посмотрим на твое поведение в будущем.

Эмили была удивлена, но не столько сдержанностью и таинственным молчанием тетушки, сколько выдвинутым обвинением, и пришла к выводу, что ночью по саду ходил Валанкур и мадам Шерон его заметила. Оставив одну болезненную тему, тетушка переключилась на другую, не менее тяжелую, и заговорила о судьбе находившегося в руках месье Моттевиля состояния Сен-Обера. С показной жалостью подчеркивая выпавшие на долю Эмили несчастья, она попыталась не только внушить племяннице чувство благодарной покорности, но и жестоко унизить зависимостью как перед госпожой и хозяйкой, так и перед слугами.

Затем тетушка сообщила, что вечером ждет к обеду большое число гостей, и повторила наставления относительно поведения в обществе, а также напомнила о необходимости неуклонно следовать ее советам. Осмотрев гардероб Эмили, она потребовала, чтобы племянница оделась к обеду мило и со вкусом, после чего снисходительно показала замок, обращая особое внимание на красоту и элегантность залов и покоев. Утомившись, мадам Шерон удалилась в свою уборную, а Эмили вернулась к себе, чтобы распаковать книги и в оставшиеся до обеда часы отвлечься чтением.

Когда пришло время, Эмили спустилась в гостиную, так и не сумев преодолеть робость. Напротив, ей стало еще страшнее от осознания, что тетушка строго наблюдает за каждым ее шагом и каждым поворотом головы. Траурное платье, бледность прекрасного лица, скромность элегантных манер вызвали особый интерес многих гостей, в том числе уже знакомых по вечеру в доме месье Кеснеля синьоров Монтони и Кавиньи, которые беседовали с хозяйкой дома на правах давних знакомых, а та принимала их с особым предпочтением.

Синьор Монтони держался высокомерно, осознавая силу своего характера и талантов, которым окружающие невольно подчинялись. Живость восприятия всего происходящего поразительным образом отражалась на его лице, выражение которого постоянно менялось. Этим вечером на нем не раз можно было прочитать триумф искусного лицемерия над искренними устремлениями. Несмотря на длинное узкое лицо, Монтони считался красивым — очевидно, благодаря внутренней силе и энергии, отражавшейся в его чертах. Эмили ощутила восхищение, но не то, которое ведет к пиетету: ее восхищение граничило с необъяснимым страхом.

Кавиньи держался так же весело и развязно, как в прошлый раз. Постоянно находясь возле мадам Шерон, он тем не менее неоднократно пользовался возможностью побеседовать с Эмили, начав с банальных любезностей и постепенно перейдя к нежным намекам, которые она тут же с неприязнью заметила. Хоть и отвечала Эмили кратко и сдержанно, очарование ее манер поощряло Кавиньи к продолжению беседы. К счастью, вскоре синьора отвлекла одна из разговорчивых молодых дам. Эта обладавшая типично французским кокетством особа считала, что разбирается буквально во всех вопросах, поскольку, никогда не выходя за границы собственного невежества, была уверена, что ей уже нечему учиться. Неизменно привлекая всеобщее внимание, одних она развлекала, у других вызывала неприязнь, но вскоре все о ней легко забывали.

День прошел без заметных событий. Слегка отвлекшись на новые знакомства, Эмили с радостью вернулась к ставшим привычными и необходимыми воспоминаниям.

Две недели миновало в бесконечных приемах и компаниях. Сопровождая мадам Шерон во всех визитах, Эмили иногда испытывала интерес, но чаще скучала. Порой ее поражали таланты и знания, проявленные некоторыми людьми в беседах, но вскоре оказывалось, что эти таланты главным образом не больше, чем притворство, а знания ограничены необходимостью поддерживать созданный образ. Однако больше всего вводила ее в заблуждение видимость всеобщего веселья и добродушия. Сначала Эмили думала, что это настроение происходит от постоянного довольства и благополучия, но наблюдая за наименее искусными из притворщиков, поняла, что царившее в обществе неумеренное, лихорадочное возбуждение основано частично на безразличии к страданиям других, а частично на желании продемонстрировать собственную успешность.

Самые приятные часы Эмили проводила в беседке на террасе, куда уходила всякий раз, когда удавалось избежать наблюдения тетушки. Любуясь далекими горами, мечтая о Валанкуре и любимых пейзажах Гаскони, она играла на лютне знакомые с детства мелодичные песни родной провинции.

Однажды вечером, избежав обязанности сопровождать тетушку на очередной светский прием, Эмили удалилась в беседку с книгой и лютней. После знойного дня свежесть и прохлада особенно радовали, а из выходивших на запад окон открывался великолепный вид заходящего солнца. Последние лучи золотили вершины Пиренеев и придавали скалам розовый оттенок, еще долго сохранявшийся после того, как пейзаж погружался в сумеречную мглу. С сердечной грустью Эмили тронула струны. Задумчивая атмосфера вечернего часа, окружающая красота, Гаронна, несущая свои воды в Ла-Валле, на которую она часто смотрела, думая о доме, — все вокруг располагало к трепетному восторгу. Мысли Эмили обратились к Валанкуру, о котором после приезда в Тулузу она ничего не слышала. Только сейчас, оказавшись вдали и в полной неизвестности, она поняла, насколько глубоко образ шевалье проник в ее сердце. До знакомства с Валанкуром Эмили ни разу не встречала человека, столь близкого ей по уму и вкусам. Хотя мадам Шерон часто и подолгу рассуждала об искусстве лицемерия и о том, что привлекавшие племянницу изящество и оригинальность мысли лишь хитрая уловка, Эмили не сомневалась в их истинности. И все же в душу закралась тень сомнения и тревоги: она поняла, что нет ничего более болезненного, чем неуверенность в достоинствах любимого человека, — неуверенность, которой она не испытала бы, если бы не сомневалась в правоте собственных суждений.

Из задумчивости Эмили вывел стук копыт, и на дороге, проходившей под окнами беседки, показался всадник, поразительно похожий на Валанкура. Опасаясь быть замеченной, Эмили отошла в сторону, но всадник проехал, не поворачивая головы. Вернувшись к окну, Эмили в сумерках различила, что он направляется в сторону Тулузы. Это событие настолько ее взволновало, что она утратила интерес к красотам природы и вернулась в замок.

Мадам Шерон — то ли потерпев поражение от более удачливой соперницы, то ли проиграв в карты, то ли посетив прием более пышный, чем устраивала сама, — приехала из гостей еще более раздраженной, чем обычно, и Эмили обрадовалась, когда ей было позволено уединиться в своей комнате.

Следующим утром мадам Шерон призвала племянницу к себе и с нескрываемым возмущением протянула ей письмо.

— Тебе знаком этот почерк? — осведомилась она сурово и взглянула так, словно стремилась проникнуть в самое сердце.

Эмили ответила, что видит почерк впервые.

— Не пытайся меня обмануть! — воскликнула тетушка. — Немедленно скажи правду. Я настаиваю!

Эмили молча направилась к двери, однако мадам Шерон не позволила ей уйти.

— Значит, ты виновна, — заключила она. — И этот почерк тебе знаком!

— Если прежде вы в этом сомневались, — спокойно ответила Эмили, — то зачем обвиняли меня во лжи?

Мадам Шерон даже не смутилась, зато племянница, спустя миг услышав имя Валанкур, залилась краской, но вовсе не от осознания собственной вины: даже если когда-то она и видела почерк молодого человека, сейчас все равно не узнала.

— Отрицать бесполезно, — продолжала мадам Шерон. — Я вижу, что письмо тебе не чуждо, и уверена, что оно далеко не первое, полученное в моем доме, но без моего ведома.

Потрясенная безрассудством этого обвинения, Эмили сразу забыла, что гордость предписывает молчание, и попыталась оправдаться, однако мадам Шерон не захотела ничего слушать и понимать.

— Не могу поверить, что молодой человек осмелился бы мне написать, если бы ты его не подучила, и сейчас я должна…

— Позвольте напомнить вам, — робко заметила Эмили, — некоторые подробности нашей беседы в Ла-Валле. Тогда я честно сказала, что не запретила месье Валанкуру обращаться к моим родственникам.

— Не смей меня перебивать! — потребовала тетушка. — Я хотела сказать, что… что… я не помню, что хотела сказать. Но почему же ты не запретила ему?

Эмили молчала.

— Почему разрешила написать это письмо? Никому не известный юноша, совершенно чужой в этих краях, какой-то бродяга и авантюрист в поисках состояния! Вот только в последнем он ошибся.

— Его семья была знакома отцу, — скромно возразила Эмили, словно не услышав последнюю фразу.

— О, это вовсе не рекомендация! — ответила тетушка. — Брат так странно относился к людям. Всегда судил о характере по внешности и постоянно ошибался.

— Но только что вы обвинили меня именно таким образом, — возразила Эмили, обидевшись на неуважительное замечание об отце.

— Я позвала тебя, — покраснев, продолжила тетушка, — чтобы сказать, что не потерплю в доме ни писем, ни визитов твоих поклонников. Этот месье Ла Валантен — кажется, его так зовут — позволяет себе просить разрешения засвидетельствовать свое почтение! Что ж, я отправлю ему достойный ответ. А тебе говорю первый и последний раз: если не желаешь подчиниться моим требованиям и моему образу жизни, я откажусь от опеки, сниму с себя ответственность и отправлю тебя в монастырь.

— Дорогая мадам, — оскорбленная грубым подозрением, со слезами возразила Эмили, — чем я заслужила эти жестокие упреки?

Больше она не смогла ничего произнести и так испугалась поступить неправильно, что в этот момент тетушка могла бы добиться от нее обещания навсегда отвергнуть Валанкура. Ослабленная страхом, Эмили уже не могла воспринимать молодого человека так же, как прежде. Она боялась собственных неверных суждений, а не злобной предвзятости мадам Шерон, и даже опасалась, что во время встречи с Валанкуром в Ла-Валле держалась без должной скромности. Эмили знала, что не заслуживает столь грубых нападок, но ее душевное спокойствие нарушали тысячи неведомых тетушке сомнений. Стремясь избежать любых ошибок и подчиниться любым требованиям, Эмили выразила готовность к послушанию. Правда, мадам Шерон не поверила в искренность обещания: сочла его следствием страха или притворства, — и потребовала:

— Дай слово, что без моего разрешения не станешь ни встречаться с этим юношей, ни писать ему.

— Дорогая тетушка, неужели вы полагаете, что я сделаю нечто подобное без вашего ведома?

— Я не знаю, что полагать. Поведение молодых дам непредсказуемо. Им невозможно доверять, так как они редко проявляют достаточную осмотрительность, чтобы стремиться к уважению общества.

— Тетушка, моя главная цель — заслужить собственное уважение. Отец учил меня ценить его, потому что был уверен: если я смогу уважать себя, то уважение общества не заставит себя ждать.

— Мой брат был хорошим человеком, — заметила мадам Шерон, — только вот жизнь знал плохо. Лично я всегда испытывала уважение к себе, и все же…

Она не договорила, хотя могла бы добавить, что общество далеко не всегда проявляло к ней должное уважение.

— Итак! — сменила она тему. — Ты до сих пор не дала обещания, которого я жду.

Эмили с готовностью покорилась и, получив позволение уйти, отправилась в сад. Прогулявшись по дорожкам и немного успокоившись, она пришла в любимую беседку и села возле одного из окон, выходивших на балкон. Тишина и уединение позволили собраться с мыслями и оценить, правильно ли она поступала в прошлом. Она постаралась вспомнить подробности разговора с Валанкуром и, не обнаружив ничего способного встревожить ее уязвимую гордость, утвердилась в самоуважении, столь необходимом для ее душевного мира. Душа наконец-то обрела покой: Валанкур предстал таким же умным, добрым и обходительным, как прежде, в то время как мадам Шерон не проявила ни одного из этих качеств. В то же время воспоминание о возлюбленном вызвало множество болезненных переживаний: Эмили не могла примириться с мыслью о разлуке с ним. Мадам Шерон открыто заявила о том, что не допустит никакого общения, и все же, вопреки всем трудностям и препятствиям, восторг и надежда не покинули ее душу. Эмили решила, что никакие соображения впредь не ввергнут ее в искушение тайной переписки, а если ей доведется встретиться с Валанкуром снова, вступит с ним в скромную, сдержанную беседу. Повторив слова «если доведется встретиться снова», она вздрогнула так, как будто никогда прежде не рассматривала такую возможность. Глаза тут же наполнились слезами, но она быстро осушила их, так как совсем рядом послышались чьи-то шаги, а в следующую минуту дверь беседки открылась, и, обернувшись, Эмили увидела Валанкура.

Радость, изумление и дурное предчувствие нахлынули на нее мгновенно и едва не лишили чувств. Румянец сменился бледностью, но тут же вернулся, еще ярче прежнего. Пару мгновений Эмили не могла ни говорить, ни даже подняться со стула. Радость на лице Валанкура мгновенно пропала, стоило ему подойти ближе и увидеть ее испуг. Взволнованным голосом он осведомился о ее здоровье. Когда первый шок от удивления прошел, Эмили ответила со сдержанной улыбкой, хотя буря чувств все еще бушевала в ее сердце: радость от встречи с Валанкуром боролась с ужасом перед недовольством тетушки — неизбежным, если та узнает о встрече. После короткого смущенного разговора Эмили вывела возлюбленного в сад и спросила, видел ли он мадам Шерон.

— Нет, — ответил Валанкур, — еще не видел: мне сказали, что она занята. Узнав, что вы в саду, я сразу отправился сюда. — Он на миг умолк, а потом, справившись с волнением, добавил: — Могу ли я отважиться сообщить вам о цели своего визита, не вызвав вашего неудовольствия?

Эмили не знала, что ответить, но вскоре растерянность ее сменилась страхом: подняв глаза, она увидела мадам Шерон, которая шла по аллее. Постепенно осознание собственной невиновности одержало верх и даже позволило казаться спокойной. Вместо того чтобы свернуть на боковую тропинку, Эмили отважно пошла навстречу грозной силе. Мадам Шерон окинула молодых людей подозрительным взглядом, полным высокомерия и раздражения, явно считая встречу шевалье с племянницей неслучайной. Представив Валанкура, Эмили разволновалась настолько, что не смогла остаться и ушла в замок, где со страхом ожидала окончания беседы. Она не знала, как объяснить появление Валанкура раньше, чем он получил ответ на свое письмо с просьбой о визите, поскольку не имела понятия об одном пустяковом обстоятельстве, сделавшем это обращение бесполезным даже в случае положительного ответа. В нетерпеливом порыве Валанкур забыл указать в письме свой адрес, что сделало ответ мадам Шерон невозможным, а когда вспомнил об этой оплошности, то не столько расстроился, сколько обрадовался возможности явиться прежде, чем получит отказ.

Мадам Шерон долго беседовала с шевалье, а в замок вернулась хмурой и недовольной, хотя и не до такой степени, как ожидала Эмили.

— Наконец-то я избавилась от этого молодого человека, — заявила тетушка. — Надеюсь, он больше никогда не посетит мой дом с подобными визитами. Он уверял, что ваша встреча не была назначена заранее.

— Дорогая мадам, надеюсь, вы не задали ему этот вопрос? — в чрезвычайном возбуждении воскликнула Эмили.

— Разумеется, задала. Неужели ты считаешь меня настолько неразумной, чтобы не выяснить столь значительную подробность?

— Боже милостивый! — вздохнула Эмили. — Что же он обо мне подумает, если вы высказали подозрение в моем предосудительном поведении!

— Совершенно неважно, что он подумает, так как я положила конец вашему роману, — высокомерно заявила тетушка. — Наверняка мое благоразумное поведение и деликатность произвели на него должное впечатление. Я дала ему понять, что шутить не намерена, а также обладаю достаточными возможностями, чтобы не допустить в своем доме тайных встреч и переписки.

Эмили часто слышала в устах тетушки слово «деликатность», но всегда недоумевала, — а сейчас больше обычного — о какой деликатности может идти речь, если мадам вела себя совершенно беспардонно.

— Брат крайне неосмотрительно поручил мне опеку над тобой, — продолжала мадам Шерон. — Я намерена устроить твое будущее, но если еще хоть раз увижу этого настойчивого месье Валанкура, то немедленно отправлю тебя в монастырь. Так что не забывай о последствиях. Этот юноша настолько дерзок, что сообщил мне — да-да, не постеснялся! — что обладает весьма незначительным состоянием, а потому полностью зависит от старшего брата и выбранной профессии. Если он желал произвести благоприятное впечатление, то мог хотя бы скрыть свою нищету. Неужели он считает возможным, что я выдам племянницу замуж за такого, как он?

Эмили вытерла слезы. Конечно, честное признание Валанкура омрачило ее надежды, но зато искренность доставила радость, заглушившую все остальные чувства. В свои юные годы Эмили уже поняла, что здравый смысл и благородная прямота не всегда побеждают в борьбе с безрассудством и мелочной хитростью, поэтому даже в этот сложный момент ее чистое сердце позволило с гордостью принять поражение добродетели.

Тем временем мадам Шерон старалась закрепить триумф:

— Он также имел наглость заявить, что не примет отказа ни от кого, кроме тебя самой. Впрочем, в этом отношении я не оставила сомнений: пусть знает, что вполне достаточно моего мнения. И хочу еще раз повторить: если ты попытаешься каким-то образом встретиться с ним без моего ведома и позволения, то немедленно покинешь мой дом.

— Как плохо вы меня знаете, тетушка, если считаете необходимым напоминать об этом! — воскликнула Эмили, с трудом сдерживаясь.

Мадам Шерон отправилась к себе, чтобы переодеться к вечернему выезду. Эмили с радостью осталась бы дома, но побоялась просить об этом, чтобы не навлечь подозрения в неблаговидном мотиве. Поднявшись в свою комнату, она сразу утратила те немногие силы, которые поддерживали ее в противостоянии с тетушкой. Сейчас казалось важным лишь одно: Валанкуру, чье достоинство проявлялось так ярко и убедительно, навсегда запрещено не только появляться в замке, но и присылать письма. Все отведенное для туалета время Эмили горько проплакала, но потом быстро оделась и спустилась в гостиную. Жаль только, что покрасневшие глаза выдали ее и навлекли новые упреки мадам Шерон.

Усилия казаться веселой оправдались в доме мадам Клэрваль — пожилой вдовы, недавно поселившейся в Тулузе в поместье покойного мужа. Много лет она прожила в Париже, где, обладая беспечным нравом, вращалась в блестящем обществе, а переехав в Тулузу, сразу прославилась самыми пышными приемами в округе.

Великолепие соперницы вызвало у мадам Шерон не только зависть, но и мелочное тщеславие: не в силах сравниться с ней в богатстве, она стремилась попасть в круг ее близких друзей. Ради этого тетушка оказывала мадам Клэрваль чрезмерное внимание, с подчеркнутой готовностью принимала все ее приглашения и всячески создавала впечатление тесной дружбы.

В развлечения сегодняшнего вечера входили ужин и бал-маскарад. Гости танцевали в большом саду, элегантно освещавшемся многочисленными фонарями. Вычурные наряды дам (многие из гостей сидели на траве, беседовали, наблюдали за котильонами, угощались закусками и время от времени небрежно перебирая струны гитар); галантные манеры джентльменов; изящные танцы; расположившиеся вокруг старинного вяза музыканты с лютней, гобоем и тамбурином; лесной пейзаж вокруг — все это создавало неповторимую, характерную атмосферу французского праздника. Эмили наблюдала за весельем с меланхолическим удовольствием. Каково же было ее изумление, когда в одной из групп гостей она неожиданно увидела Валанкура, танцевавшего с молодой красивой особой. Эмили поспешила отвернуться и попыталась увлечь тетушку в сторону, однако та любезничала с синьором Кавиньи и не желала отвлекаться. Внезапно ослабев, Эмили опустилась на траву под деревом, где уже сидели несколько человек. Один из них заметил ее необычную бледность, спросил, не больна ли она, и предложил принести стакан воды. Поблагодарив, Эмили отказалась. Опасение, что Валанкур догадается о ее чувствах, заставило взять себя в руки, и вскоре она уже выглядела вполне спокойной. Мадам Шерон по-прежнему беседовала с синьором Кавиньи, в то время как граф Бовилер обратился к Эмили с каким-то замечанием относительно окружающего пейзажа. Она что-то буркнула в ответ, так как все мысли ее были об оказавшемся в опасной близости Валанкуре. И все же какое-то замечание графа относительно танца вынудило ее посмотреть в сторону той пары, и в этот же миг ее взгляд натолкнулся на взгляд шевалье. Эмили так побледнела, что едва не упала в обморок, но успела заметить, как изменилось выражение лица молодого человека. Хотелось немедленно уйти, и лишь осознание, что столь импульсивное поведение выдаст ее глубокий интерес, остановило. Эмили постаралась вникнуть в слова графа Бовилера и постепенно успокоилась. Спустя некоторое время граф заговорил о даме Валанкура, и если бы не смотрел на танцующих, непременно заметил бы особый интерес своей собеседницы.

— Особа, что танцует с этим молодым кавалером, считается одной из первых красавиц Тулузы. При этом она еще и очень богата. Надеюсь, для жизни она выберет партнера получше, чем выбрала для танца. Бедняга только и делает, что ошибается и путает фигуры. Странно, что с такой внешностью и статью он до сих пор не научился танцевать.

Эмили, с трепетом ловившая каждое слово, попыталась сменить тему и спросила, как зовут незнакомку; но, прежде чем граф успел ответить, музыка смолкла. Заметив, что Валанкур направляется к ней, Эмили подошла к тетушке и шепотом попросила:

— Пожалуйста, давайте уйдем: здесь шевалье Валанкур.

Тетушка сразу повернулась, чтобы перейти в другое место, однако молодой человек успел приблизиться, почтительно поклонился мадам Шерон и с особым вниманием приветствовал Эмили, которая, вопреки попыткам казаться равнодушной, выглядела излишне сдержанной. Присутствие тетушки не позволило шевалье остаться, так что с подчеркнуто печальным видом он пошел дальше. Из задумчивости Эмили вывел все тот же граф Бовилер:

— Прошу прощения, мадемуазель, за непреднамеренную бестактность. Столь свободно критикуя неопытность шевалье в танцах, я не предполагал, что вы с ним знакомы.

Эмили покраснела и улыбнулась, а мадам Шерон избавила ее от необходимости ответа, заметив:

— Если вы имеете в виду того молодого человека, который только что прошел мимо, то ни я, ни мадемуазель Сен-Обер с ним не знакомы.

— О, так это же шевалье Валанкур, — небрежно вставил Кавиньи.

— Вы его знаете? — уточнила мадам Шерон.

— Знаю, но лично не знаком, — ответил синьор.

— А значит, не сможете угадать, почему я называю его дерзким: он осмелился восхищаться моей племянницей!

— Если каждый, кто восхищен красотой и обаянием мадемуазель Сен-Обер, заслуживает обвинения в дерзости, то боюсь, что здесь слишком много дерзких джентльменов, причем охотно признаюсь, что тоже отношусь к их числу.

— Ах, синьор! — с жеманной улыбкой воскликнула мадам Шерон. — Во Франции вы научились искусству изящных комплиментов, но льстить детям жестоко, ведь они принимают ложь за правду.

Кавиньи на миг отвернулся, а затем с серьезным видом произнес:

— Кому же в таком случае говорить комплименты, мадам? Было бы абсурдно льстить проницательной даме, поскольку она выше всяких похвал.

Закончив сентенцию, он лукаво взглянул на Эмили и улыбнулся одними глазами. Она прекрасно поняла смысл сказанного и ощутила неудобство за тетушку, но мадам Шерон невозмутимо ответила:

— Вы абсолютно правы, синьор: ни одна благоразумная дама не в состоянии выдержать комплимент.

— Я слышал, как синьор Монтони однажды признался, что знает лишь одну достойную всяческих похвал особу.

— Право! — воскликнула мадам Шерон с довольным смехом. — И кто же это?

— О, здесь ошибиться невозможно, ибо в мире есть только одна дама, которая настолько умна, что отвергает комплименты. Большинство леди не выдерживают проверки.

Он снова взглянул на Эмили, и та, покраснев еще гуще, недовольно отвернулась.

— Право, синьор! — воскликнула мадам Шерон. — Вы истинный француз: никогда не слышала, чтобы иностранец был настолько галантен!

— Действительно, мадам, — с поклоном вставил молчавший до этого граф Бовилер, — но галантность комплимента пропала бы, если бы не утонченная элегантность, с которой он был воспринят.

Мадам Шерон не уловила иронии в замечании, а потому не почувствовала обиды, которую за нее испытала племянница.

— Ах, а вот и сам синьор Монтони, — объявила тетушка. — Я немедленно передам ему все приятные слова, которые услышала от вас.

К ее неудовольствию, в этот момент синьор свернул на другую аллею, и мадам Шерон разочарованно проговорила:

— Кто-то уже завладел вниманием вашего друга. Сегодня мне еще ни разу не удалось с ним увидеться.

— Его задержал очень важный разговор с маркизом Ла Ривьером, — успокоил ее Кавиньи. — Иначе он уже давно засвидетельствовал бы вам свое почтение. Он просил меня передать вам извинения, да я забыл. Даже не знаю, как это получилось. Должно быть, диалог с вами настолько увлекает, что лишает памяти.

— Из уст самого синьора извинения прозвучали бы более убедительно, — возразила мадам Шерон, больше обиженная пренебрежением Монтони, чем удовлетворенная лестью Кавиньи.

Ее поведение и очевидная попытка собеседника загладить неловкость пробудили подозрения Эмили, прежде казавшиеся абсурдными. Ей представлялось, что Монтони всерьез ухаживает за тетушкой, а та не только принимает внимание, но и ревниво замечает любой его промах. Желание мадам Шерон, в ее возрасте, снова выйти замуж выглядело нелепым, хотя, принимая во внимание ее тщеславие, не так уж и невозможным. Но вот то, что Монтони со свойственной ему проницательностью, внешностью и претензиями мог выбрать мадам Шерон, представлялось поистине удивительным. Впрочем, Эмили думала об этом недолго. Мысли попеременно обращались к более насущным темам: Валанкуру, отвергнутому тетушкой, и Валанкуру, танцевавшему с молодой красивой особой. Гуляя по саду, она робко смотрела по сторонам, то ли опасаясь, то ли надеясь, что он мелькнет в веселой толпе, а не встретив его, испытала разочарование, свидетельствовавшее, что надежда ее оказалась сильнее страха.

Вскоре Монтони присоединился к компании и произнес короткую оправдательную речь. Выслушав его извинения с видом кокетливой девушки, мадам Шерон продолжила беседу, обращаясь исключительно к Кавиньи, а тот хитро поглядывал на друга, словно хотел сказать: «Я не стану злоупотреблять триумфом и постараюсь скромно принять оказанные мне почести, однако, синьор, не зевайте, не то я воспользуюсь возможностью и убегу с вашим призом».

Ужин ожидал гостей как в многочисленных павильонах в саду, так и в просторной столовой замка, причем отличался скорее изяществом сервировки, чем великолепием или даже изобилием. Мадам Шерон ужинала в столовой вместе с хозяйкой праздника. Эмили с трудом скрывала смущение, увидев Валанкура за своим столом. Взглянув на него с нескрываемым недовольством, тетушка обратилась к соседу с вопросом:

— Вы не знаете, кто этот молодой человек?

Ответ не заставил себя ждать:

— Это шевалье Валанкур.

— Да, имя мне известно. Но на каком основании шевалье Валанкур занимает место за этим столом?

Ответить собеседник не успел: его отвлекли.

Стол, за которым они оказались, был очень длинным. Валанкур со своей дамой сидел в самом конце, в то время как Эмили пригласили занять почетное место неподалеку от хозяйки. Расстояние оказалось настолько значительным, что он не сразу ее заметил. Эмили старалась как можно реже смотреть в противоположный конец, но когда бы ни обратила туда взгляд, неизменно видела его увлеченно беседующим с прекрасной спутницей. Это наблюдение нарушало ее душевный покой не меньше, чем замечания о богатстве и достоинствах молодой особы.

Мадам Шерон, которой, собственно, и предназначались эти замечания, не оставляла попыток всячески унизить Валанкура, к которому испытывала мелочное презрение.

— Я восхищена красотой мадемуазель, — заявила она, — но не могу принять столь экстравагантный выбор кавалера.

— О, шевалье Валанкур — один из самых утонченных молодых людей нашего общества, — возразила ее собеседница. — Поговаривают, что мадемуазель де Эмери достанется ему вместе с огромным состоянием.

— Невероятно! — возмущенно воскликнула мадам Шерон. — Неужели молодая особа обладает столь дурным вкусом? Месье Валанкур так мало похож на благородного джентльмена, что, если бы я не увидела его за столом мадам Клэрваль, ни за что не заподозрила бы в достойном происхождении. К тому же у меня есть особые причины считать эти слухи ложными.

— А я не сомневаюсь в их справедливости, — строго возразила собеседница, недовольная резким неприятием ее мнения относительно заслуг Валанкура.

— Возможно, вы окончательно перестанете сомневаться, — продолжила мадам Шерон, — когда услышите, что лишь сегодня утром я отвергла его ухаживания.

Последняя реплика вовсе не имела намерения придать ее словам буквальный смысл: просто мадам Шерон привычно считала себя ключевой фигурой любого действия в отношении племянницы, тем более что действительно именно она отвергла обращение молодого человека.

— Ваш довод, разумеется, не вызывает сомнений, — с иронической улыбкой отозвалась собеседница.

— Так же как и вкус шевалье Валанкура, — добавил синьор Кавиньи, все это время стоявший возле мадам Шерон и слышавший, как она приписала себе внимание, обращенное к племяннице.

— Вкус шевалье Валанкура еще нуждается в проверке, синьор, — заметила мадам Шерон, которая услышала в словах Кавиньи восхваление Эмили.

— Увы! — с наигранным восторгом воскликнул синьор Кавиньи. — Как тщетно это утверждение, когда и лицо, и фигура, и манеры — все в его облике говорит об обратном! Несчастный Валанкур! Для него его тонкий вкус оказался губительным!

Эмили выглядела смущенной и удивленной; соседка мадам Шерон за столом казалась изумленной, а сама мадам Шерон, так и не поняв смысла речи синьора Кавиньи, сочла ее за комплимент в свой адрес и с улыбкой проговорила:

— Ах, синьор, вы так галантны. Но всякий, кто услышит, как вы защищаете выбор шевалье Валанкура, может предположить, что объектом его ухаживаний стала я.

— Несомненно, — с низким поклоном подтвердил Кавиньи.

— Но не станет ли это чересчур унизительным, синьор?

— Непременно станет.

— Эта мысль невыносима, — вздохнула мадам Шерон.

— Поистине невыносима, — согласился Кавиньи.

— Но что же сделать, чтобы предотвратить такую унизительную ошибку? — не унималась мадам.

— Увы, я ничем не могу вам помочь, — с задумчивым видом ответил Кавиньи. — Единственная возможность отвести от себя клевету — это настаивать на первом своем утверждении. Если люди узнают о недостаточном вкусе шевалье, то никто не подумает, что он осмеливался огорчать вас своим поклонением. Правда, тогда все заметят ваше скромное отношение к собственным достоинствам, и, несмотря на ваше осуждение, вкус Валанкура ни у кого не вызовет сомнений. Иными словами, все вокруг решат, что шевалье обладает достаточным вкусом, чтобы восхищаться красивой женщиной.

— Все это крайне неприятно! — вздохнула мадам Шерон.

— Можно уточнить, что именно вас так расстраивает? — спросила мадам Клэрваль, глубоко пораженная печальным выражением лица и унылым голосом своей гостьи.

— Это деликатная и очень унизительная для меня тема, — ответила мадам Шерон.

— С сожалением это слышу, — заметила хозяйка. — Надеюсь, сегодня вечером в моем доме не случилось ничего такого, что особенно вас огорчило?

— Увы, случилось, причем в последние полчаса. Гордость моя глубоко оскорблена, но уверяю вас: этот слух абсолютно лишен оснований.

— Боже милостивый! — воскликнула мадам Клэрваль. — Но что же делать? Есть ли способ помочь или утешить вас?

— Единственный способ — как можно чаще опровергать этот слух.

— Но умоляю, подскажите, что именно необходимо опровергать.

— Это звучит настолько унизительно, что даже не знаю, как выразить словами, — продолжила мадам Шерон. — Но вы сумеете принять достойное решение. Видите молодого человека в дальнем конце стола, который беседует с мадемуазель де Эмери?

— Да.

— А замечаете, как мало он похож на человека высокого положения? Минуту назад я заявила, что если бы не увидела его за этим столом, то не сочла бы аристократом.

— Но объясните причину вашего огорчения, — повторила мадам Клэрваль.

— Ах, причина моего огорчения! — воскликнула мадам Шерон. — Этот никому не известный дерзкий юноша, осмелившийся ухаживать за моей племянницей, дал основания считать себя моим поклонником. Вы только подумайте, насколько унизительно подобное подозрение! Я знаю, что вы меня поймете. Женщина моего положения! Насколько оскорбителен для меня даже слух о подобном союзе!

— Действительно оскорбителен, моя бедная подруга, — согласилась мадам Клэрваль. — Но можете поверить: я готова опровергать этот слух при каждой возможности. — С этими словами хозяйка отвернулась посмотреть, как чувствуют себя другие гости.

Кавиньи, вплоть до этой минуты наблюдавший за этой сценой, не смог сдержать душившего его смеха и поспешил уйти.

— Полагаю, вы не знаете, что джентльмен, о котором вы только что говорили, доводится мадам Клэрваль племянником, — заметила сидевшая рядом с мадам Шерон дама.

— Не может быть! — изумленно воскликнула та и, поняв, что полностью ошибалась в своем мнении о Валанкуре, принялась хвалить его столь же неумеренно и подобострастно, как только что ругала.

Во время беседы Эмили сидела, погрузившись в собственные мысли, и не следила за крутыми поворотами сюжета, а потому особенно удивилась, услышав, как истово тетушка превозносит Валанкура, так как не знала о его родстве с мадам Клэрваль. И, конечно, она не огорчилась, когда пытавшаяся казаться спокойной, но в действительности крайне смущенная мадам Шерон сразу после ужина собралась домой.

Монтони проводил ее к экипажу, а Кавиньи с лукавой торжественностью последовал об руку с племянницей. Пожелав кавалерам доброй ночи и подняв стекло, Эмили заметила в толпе у ворот Валанкура, но тот исчез прежде, чем экипаж тронулся. Мадам Шерон ни словом о нем не упомянула, а едва приехав в замок, удалилась к себе.

Наутро, когда тетушка и племянница сидели за завтраком, Эмили подали письмо, и она приняла его с трепетом, так как сразу узнала почерк. Мадам Шерон поспешно спросила, от кого оно. Сломав печать, Эмили увидела подпись Валанкура и, не читая, передала тетушке. Та нетерпеливо приняла листок и быстро пробежала глазами по строчкам, в то время как Эмили пыталась по выражению ее лица угадать его содержание. Наконец мадам вернула письмо и, заметив в глазах племянницы вопрос, менее сурово, чем та ожидала, произнесла:

— Прочитай, дитя мое.

Наверное, никогда еще Эмили не подчинялась тетушке так охотно.

В письме Валанкур коротко упомянул о событиях вчерашнего дня, а в заключение решительно подчеркнул, что примет отказ только от самой Эмили, и попросил разрешения навестить ее этим вечером. Читая столь смелые строки, мадемуазель Сен-Обер удивлялась сдержанности тетушки, а закончив, печально спросила:

— Что я должна ответить, мадам?

— Полагаю, надо принять молодого человека и выслушать, что он готов сказать о себе. Напиши, что он может прийти.

Эмили едва поверила собственным ушам.

— Нет, подожди, — добавила мадам. — Лучше я сама напишу.

Она потребовала перо и чернила, а Эмили с трудом справилась с наплывом чувств. Изумление ее не было бы таким откровенным, если бы вчера вечером она услышала то, о чем узнала тетушка: Валанкур доводился племянником мадам Клэрваль.

Что именно написала мадам Шерон, Эмили так и не узнала.

Вечером явился Валанкур. Тетушка приняла его, и они долго беседовали наедине, после чего была приглашена Эмили. Войдя в гостиную, она обратила внимание на благодушный вид мадам и воодушевленный — Валанкура. Молодой человек тут же поднялся, окрыленный надеждой.

— Мы обсуждали семейные связи, — пояснила мадам Шерон. — Шевалье сообщил, что покойный месье Клэрваль доводился братом его матушке, графине Дюварне. Сожалею, что прежде он не упомянул о родстве с мадам Клэрваль: это обстоятельство послужило бы достаточной рекомендацией для знакомства.

Валанкур поклонился и хотел обратиться к Эмили, но тетушка его опередила:

— Поэтому я дала согласие на его визиты. И хоть я не связываю себя обещанием считать вас своим родственником, позволяю вам продолжать общение с моей племянницей. А если со временем шевалье в достаточной степени поднимется по службе или обретет благосостояние каким-то иным способом, то сможет рассчитывать и на создание семьи. А вплоть до этого времени я решительно запрещаю и месье Валанкуру, и тебе, Эмили, даже думать о свадьбе.

Во время этой бестактной речи выражение лица Эмили то и дело менялось, а под конец она испытала такое разочарование, что едва не покинула комнату. Не менее смущенный Валанкур не осмеливался даже смотреть в ее сторону, но как только мадам Шерон умолкла, заметил:

— Ваше одобрение, мадам, весьма лестно и почетно, но все же внушает столько опасений, что надежда кажется почти эфемерной.

— Прошу вас, месье, объяснитесь, — попросила мадам Шерон, чем еще больше смутила молодого человека, хотя при других обстоятельствах он бы только посмеялся.

— Пока я не получу согласия мадемуазель Сен-Обер, — проговорил он дрожащим голосом, — пока она не даст мне надежду…

— О, и это все? — перебила его мадам Шерон. — Что ж, я отвечу за нее, но прежде позвольте заметить, что я, как ее опекунша, считаю свою волю ее волей.

С этими словами мадам Шерон удалилась, оставив молодых людей в глубоком смущении. Победив страх, Валанкур заговорил со свойственной ему пылкой искренностью, но прошло немало времени, прежде чем Эмили настолько собралась с мыслями, чтобы осознать смысл его признаний и просьб.

Поведение мадам Шерон в данной ситуации объяснялось исключительно соображениями эгоистичного тщеславия. Во время первой беседы Валанкур честно изложил ей свое истинное положение и не скрыл планов. В результате, руководствуясь скорее осторожностью, чем гуманностью, она решительно и бесповоротно отвергла его. Мадам Шерон желала выдать племянницу за богатого и знатного человека, но вовсе не для того, чтобы видеть ее безмятежно счастливой, а чтобы разделить притягательную значимость этого союза. Однако узнав, что Валанкур доводится племянником столь знатной особе, она тут же изменила мнение, понимая, что перспектива знатности Эмили сулит ей самой желанное возвышение. Расчеты на материальное благополучие брака основывались исключительно на желаниях самой мадам, а вовсе не на намеках молодого человека или какой-то иной возможности. Надеясь на богатство мадам Клэрваль, мадам Шерон совсем забыла, что у той есть дочь. Валанкур, однако, ясно осознавал семейные связи, а потому настолько мало рассчитывал на благосостояние тетушки, что во время первой беседы даже не упомянул об их близком родстве. И все же каким бы ни оказалось будущее состояние Эмили, выгоды нынешнего блестящего положения не вызывали сомнений, ибо богатство и великолепие образа жизни мадам Клэрваль вызывали зависть и подражание всей округи. Поэтому сейчас мадам Шерон настолько же охотно позволила племяннице вступить в отношения с неясным исходом, насколько решительно отвергла первое обращение соискателя. Счастье Эмили вовсе ее не интересовало, и хотя сама она обладала достаточным средствами, чтобы сделать этот брак не только определенным, но и благоразумным, в настоящее время совсем об этом не думала.

Начиная с этого дня Валанкур часто являлся в дом мадам Шерон, а Эмили проводила в его обществе самые счастливые часы, выпавшие на ее долю после смерти отца. Оба они наслаждались настоящим и не задумывались о будущем. Оба любили и чувствовали себя любимыми, не подозревая, что привязанность, составлявшая счастье настоящего, в будущем могла принести страдания. Тем временем общение мадам Шерон с мадам Клэрваль стало более частым, чем прежде, а тщеславие ее торжествовало от возможности повсюду упоминать об отношениях их племянников.

Монтони также приезжал в замок едва ли не каждый день, и Эмили заметила серьезность его намерений по отношению к тетушке. Та же в свою очередь благосклонно принимала ухаживания.

Таким образом, зимние месяцы Валанкур и Эмили провели не только спокойно, но и счастливо. Полк Валанкура стоял неподалеку от Тулузы, так что частым встречам ничто не мешало. Любимым местом их общения стала беседка на террасе. Там тетушка и племянница занимались рукоделием, а Валанкур читал вслух любимые произведения, выслушивал тонкие замечания Эмили, высказывал собственные суждения и не уставал замечать, что они созданы для счастливого союза: общие вкусы, общие благородные и возвышенные чувства, общие интересы.