Неточные совпадения
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому
верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, он
не могла
верить этому, как
не могла бы
верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала, что старуха будет рада выбору сына, и ей странно было, что он, боясь оскорбить мать,
не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она
верила этому.
— Мое мнение только то, — отвечал Левин, — что эти вертящиеся столы доказывают, что так называемое образованное общество
не выше мужиков. Они
верят в глаз, и в порчу, и в привороты, а мы….
—
Не могу
верить, графиня.
— Да нет, Маша, Константин Дмитрич говорит, что он
не может
верить, — сказала Кити, краснея за Левина, и Левин понял это и, еще более раздражившись, хотел отвечать, но Вронский со своею открытою веселою улыбкой сейчас же пришел на помощь разговору, угрожавшему сделаться неприятным.
Никто, кроме ее самой,
не понимал ее положения, никто
не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что
верила в другого.
— Полно, Кити. Неужели ты думаешь, что я могу
не знать? Я всё знаю. И
поверь мне, это так ничтожно… Мы все прошли через это.
Первое время Анна искренно
верила, что она недовольна им за то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав на вечер, где она думала встретить его, a его
не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование
не только
не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни.
— Анна, ради Бога
не говори так, — сказал он кротко. — Может быть, я ошибаюсь, но
поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем.
Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот
не отказался даже. Ведь это
не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет
не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю,
верьте чести, так, значит, для славы одной, что вот Рябинин, а
не кто другой у Облонского рощу купил. А еще как Бог даст расчеты найти.
Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
Кроме того, он был уверен, что Яшвин уже наверное
не находит удовольствия в сплетне и скандале, а понимает это чувство как должно, то есть знает и
верит, что любовь эта —
не шутка,
не забава, а что-то серьезнее и важнее.
Теперь, когда над ним висело открытие всего, он ничего так
не желал, как того, чтоб она, так же как прежде, насмешливо ответила ему, что его подозрения смешны и
не имеют основания. Так страшно было то, что он знал, что теперь он был готов
поверить всему. Но выражение лица ее, испуганного и мрачного, теперь
не обещало даже обмана.
— Да он
не пренебрег; я
верю, что он любил меня, но он был покорный сын…
Жизнь эта открывалась религией, но религией,
не имеющею ничего общего с тою, которую с детства знала Кити и которая выражалась в обедне и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых, и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей и чувств, в которую
не только можно было
верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики
верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он
не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
— Может быть, всё это хорошо; но мне-то зачем заботиться об учреждении пунктов медицинских, которыми я никогда
не пользуюсь, и школ, куда я своих детей
не буду посылать, куда и крестьяне
не хотят посылать детей, и я еще
не твердо
верю, что нужно их посылать? — сказал он.
— Я
не буду судиться. Я никогда
не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и
не могу я от души поливать и
верить в эти березки!
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский
не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и
поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
Трех лучших телок окормили, потому что без водопоя выпустили на клеверную отаву и никак
не хотели
верить, что их раздуло клевером, а рассказывали в утешение, как у соседа сто двенадцать голов в три дня выпало.
— Расчет один, что дома живу,
не покупное,
не нанятое. Да еще всё надеешься, что образумится народ. А то,
верите ли, — это пьянство, распутство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его в работники наймите, — он вам норовит напортить, да еще к мировому судье.
Исполнение плана Левина представляло много трудностей; но он бился, сколько было сил, и достиг хотя и
не того, чего он желал, но того, что он мог,
не обманывая себя,
верить, что дело это стоит работы. Одна из главных трудностей была та, что хозяйство уже шло, что нельзя было остановить всё и начать всё сначала, а надо было на ходу перелаживать машину.
― Да, но я
не могу! Ты
не знаешь, как я измучалась, ожидая тебя! ― Я думаю, что я
не ревнива. Я
не ревнива; я
верю тебе, когда ты тут, со мной; но когда ты где-то один ведешь свою непонятную мне жизнь…
— Извини меня, я
не могу и
не могу этому
верить…
— Я одно скажу, Алексей Александрович. Я знаю тебя эа отличного, справедливого человека, знаю Анну — извини меня, я
не могу переменить о ней мнения — за прекрасную, отличную женщину, и потому, извини меня, я
не могу
верить этому. Тут есть недоразумение, — сказал он.
—
Поверь, что я ценю, и, надеюсь, ты
не раскаешься, — отвечал улыбаясь Степан Аркадьич.
— Анна и порок — я
не могу соединить,
не могу
верить этому.
— Неужели это правда? — сказал он наконец глухим голосом. — Я
не могу
верить, что ты любишь меня!
— Как я знал, что это так будет! Я никогда
не надеялся; но в душе я был уверен всегда, — сказал он. — Я
верю, что это было предназначено.
— Алексей Александрович, — сказал Вронский, чувствуя что приближается объяснение, — я
не могу говорить,
не могу понимать. Пощадите меня! Как вам ни тяжело,
поверьте, что мне еще ужаснее.
Ты
поверить ли, что я, зная, что он добрый, превосходный человек, что я ногтя его
не стою, я всё-таки ненавижу его.
Верить он
не мог, а вместе с тем он
не был твердо убежден в том, чтобы всё это было несправедливо.
И поэтому,
не будучи в состоянии
верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам
не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Левин сказал жене, что он
верит, что она желала ехать, только чтобы быть полезною, согласился, что присутствие Марьи Николаевны при брате
не представляет ничего неприличного; но в глубине души он ехал недовольный ею и собой.
Он был недоволен ею за то, что она
не могла взять на себя отпустить его, когда это было нужно (и как странно ему было думать, что он, так недавно еще
не смевший
верить тому счастью, что она может полюбить его, теперь чувствовал себя несчастным оттого, что она слишком любит его!), и недоволен собой за то, что
не выдержал характера.
Не поминая даже о том, чему он
верил полчаса назад, как будто совестно и вспоминать об этом, он потребовал, чтоб ему дали иоду для вдыхания в стклянке, покрытой бумажкой с проткнутыми дырочками. Левин подал ему банку, и тот же взгляд страстной надежды, с которою он соборовался, устремился теперь на брата, требуя от него подтверждения слов доктора о том, что вдыхания иода производят чудеса.
— Вы найдете опору, ищите ее
не во мне, хотя я прошу вас
верить в мою дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора наша есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит вас и поможет вам.
Но то, что он в этой временной, ничтожной жизни сделал, как ему казалось, некоторые ничтожные ошибки, мучало его так, как будто и
не было того вечного спасения, в которое он
верил.
Он чувствовал себя невиноватым за то, что
не выучил урока; но как бы он ни старался, он решительно
не мог этого сделать: покуда учитель толковал ему, он
верил и как будто понимал, но, как только он оставался один, он решительно
не мог вспомнить и понять, что коротенькое и такое понятное слово «вдруг» есть обстоятельство образа действия.
Потом, когда он узнал случайно от няни, что мать его
не умерла, и отец с Лидией Ивановной объяснили ему, что она умерла для него, потому что она нехорошая (чему он уже никак
не мог
верить, потому что любил ее), он точно так же отыскивал и ждал ее.
— Ты пойми, что я
не ревную: это мерзкое слово. Я
не могу ревновать и
верить, чтоб… Я
не могу сказать, что я чувствую, но это ужасно… Я
не ревную, но я оскорблен, унижен тем, что кто-нибудь смеет думать, смеет смотреть на тебя такими глазами….
Событие рождения сына (он был уверен, что будет сын), которое ему обещали, но в которое он всё-таки
не мог
верить, — так оно казалось необыкновенно, — представлялось ему с одной стороны столь огромным и потому невозможным счастьем, с другой стороны — столь таинственным событием, что это воображаемое знание того, что будет, и вследствие того приготовление как к чему-то обыкновенному, людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и много людей, которых она знала, никогда
не думали об этом и
верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено,
не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.