Неточные совпадения
Одним
словом, началось у них именно по-помещичьи, несмотря
на то что была обойдена mademoiselle Сапожкова.
Да и сверх того, им было вовсе не до русской литературы; напротив, по его же
словам (он как-то раз расходился), они прятались по углам, поджидали друг друга
на лестницах, отскакивали как мячики, с красными лицами, если кто проходил, и «тиран помещик» трепетал последней поломойки, несмотря
на все свое крепостное право.
Я так и прописываю это
слово: «уйти в свою идею», потому что это выражение может обозначить почти всю мою главную мысль — то самое, для чего я живу
на свете.
Появившись, она проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со мной
на Кузнецкий и в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала, одним
словом, все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика; при этом все время шипела
на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы все были лучше меня, и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
Мы с нею с первого
слова поссорились, потому что она тотчас же вздумала, как прежде, шесть лет тому, шипеть
на меня; с тех пор продолжали ссориться каждый день; но это не мешало нам иногда разговаривать, и, признаюсь, к концу месяца она мне начала нравиться; я думаю, за независимость характера.
— Я плюну и отойду. Разумеется, почувствует, а виду не покажет, прет величественно, не повернув головы. А побранился я совершенно серьезно всего один раз с какими-то двумя, обе с хвостами,
на бульваре, — разумеется, не скверными
словами, а только вслух заметил, что хвост оскорбителен.
Она как-то вздернула лицо, скверно
на меня посмотрела и так нахально улыбнулась, что я вдруг шагнул, подошел к князю и пробормотал, ужасно дрожа, не доканчивая ни одного
слова, кажется стуча зубами...
Вот как бы я перевел тогдашние мысли и радость мою, и многое из того, что я чувствовал. Прибавлю только, что здесь, в сейчас написанном, вышло легкомысленнее:
на деле я был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя стыдливее, чем в
словах и делах моих; дай-то Бог!
Я действительно был в некотором беспокойстве. Конечно, я не привык к обществу, даже к какому бы ни было. В гимназии я с товарищами был
на ты, но ни с кем почти не был товарищем, я сделал себе угол и жил в углу. Но не это смущало меня.
На всякий случай я дал себе
слово не входить в споры и говорить только самое необходимое, так чтоб никто не мог обо мне ничего заключить; главное — не спорить.
Это желание прыгнуть
на шею, чтоб признали меня за хорошего и начали меня обнимать или вроде того (
словом, свинство), я считаю в себе самым мерзким из всех моих стыдов и подозревал его в себе еще очень давно, и именно от угла, в котором продержал себя столько лет, хотя не раскаиваюсь.
То, что романическая Марья Ивановна, у которой документ находился «
на сохранении», нашла нужным передать его мне, и никому иному, то были лишь ее взгляд и ее воля, и объяснять это я не обязан; может быть, когда-нибудь к
слову и расскажу; но столь неожиданно вооруженный, я не мог не соблазниться желанием явиться в Петербург.
Когда я всходил
на лестницу, мне ужасно захотелось застать наших дома одних, без Версилова, чтоб успеть сказать до его прихода что-нибудь доброе матери или милой моей сестре, которой я в целый месяц не сказал почти ни одного особенного
слова.
Несмотря
на ужасные петербургские цены, я определил раз навсегда, что более пятнадцати копеек
на еду не истрачу, и знал, что
слово сдержу.
Да я сам боюсь, у кого б не украсть», — слышал я раз это веселое
слово на улице от одного проходимца.
Подошел и я — и не понимаю, почему мне этот молодой человек тоже как бы понравился; может быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, —
словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же
на ты и, выходя из вагона, узнал от него, что он вечером, часу в девятом, придет
на Тверской бульвар.
— Этот неуч все так же у вас продолжает входить невежей, как и прежде, — прошипела
на меня Татьяна Павловна; ругательные
слова она и прежде себе позволяла, и это вошло уже между мною и ею в обычай.
Но Татьяна Павловна хмурилась; она даже не обернулась
на его
слова и продолжала развязывать кулек и
на поданные тарелки раскладывать гостинцы. Мать тоже сидела в совершенном недоумении, конечно понимая и предчувствуя, что у нас выходит неладно. Сестра еще раз меня тронула за локоть.
В виде гарантии я давал ему
слово, что если он не захочет моих условий, то есть трех тысяч, вольной (ему и жене, разумеется) и вояжа
на все четыре стороны (без жены, разумеется), — то пусть скажет прямо, и я тотчас же дам ему вольную, отпущу ему жену, награжу их обоих, кажется теми же тремя тысячами, и уж не они от меня уйдут
на все четыре стороны, а я сам от них уеду
на три года в Италию, один-одинехонек.
— А что именно, я и до сих пор не знаю. Но что-то другое, и, знаешь, даже весьма порядочное; заключаю потому, что мне под конец стало втрое при нем совестнее. Он
на другой же день согласился
на вояж, без всяких
слов, разумеется не забыв ни одной из предложенных мною наград.
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник
на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним
словом, не могу выразить моих впечатлений, потому что все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
Два
слова про эту скверную квартиренку, чтоб понять местность,
на которой произошло дело.
И стала я
на нее, матушка, под самый конец даже ужасаться: ничего-то она не говорит со мной, сидит по целым часам у окна, смотрит
на крышу дома напротив да вдруг крикнет: „Хоть бы белье стирать, хоть бы землю копать!“ — только одно
слово какое-нибудь этакое и крикнет, топнет ногою.
Смотрю я
на нее в то утро и сумневаюсь
на нее; страшно мне; не буду, думаю, противоречить ей ни в одном
слове.
— Даже если тут и «пьедестал», то и тогда лучше, — продолжал я, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная вещь. Этот «пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли лучше, что в иной теперешней душе его нет; хоть с маленьким даже уродством, да пусть он есть! И наверно, вы сами думаете так, Васин, голубчик мой Васин, милый мой Васин! Одним
словом, я, конечно, зарапортовался, но вы ведь меня понимаете же.
На то вы Васин; и, во всяком случае, я обнимаю вас и целую, Васин!
Одно только
слово, — прокричал я, уже схватив чемодан, — если я сейчас к вам опять «кинулся
на шею», то единственно потому, что, когда я вошел, вы с таким искренним удовольствием сообщили мне этот факт и «обрадовались», что я успел вас застать, и это после давешнего «дебюта»; этим искренним удовольствием вы разом перевернули мое «юное сердце» опять в вашу сторону.
— Cher enfant, друг ты мой милый, это до того возвышенно, это до того благородно, — одним
словом, даже
на Кильяна (этого чиновника внизу) произвело потрясающее впечатление! Это неблагоразумно с его стороны, но это блеск, это подвиг! Идеал ценить надо!
Но несмотря даже
на это, я решился, и только не успел письма отправить, потому что час спустя после вызова получил от него опять записку, в которой он просит меня извинить его, что обеспокоил, и забыть о вызове и прибавляет, что раскаивается в этом «минутном порыве малодушия и эгоизма», — его собственные
слова.
Такие
слова, про отца от сына, уж конечно, утвердили в ней все ее подозрения
на Версилова и
на то, что он ее оскорбил.
Но видел же он это франтовство, это фанфаронство, этого Матвея (я даже раз хотел довезти его
на моих санях, но он не сел, и даже несколько раз это было, что он не хотел садиться), ведь видел же, что у меня деньги сыплются, — и ни
слова, ни
слова, даже не полюбопытствовал!
Тут какая-то ошибка в
словах с самого начала, и «любовь к человечеству» надо понимать лишь к тому человечеству, которое ты же сам и создал в душе своей (другими
словами, себя самого создал и к себе самому любовь) и которого, поэтому, никогда и не будет
на самом деле.
— Сейчас, — сказал ему князь, не поздоровавшись с ним, и, обратясь к нам спиной, стал вынимать из конторки нужные бумаги и счеты. Что до меня, я был решительно обижен последними
словами князя; намек
на бесчестность Версилова был так ясен (и так удивителен!), что нельзя было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно было. Я разлегся опять
на диване и развернул лежавшую передо мной книгу.
— Вы очень сегодня веселы, и это очень приятно, — промолвила Анна Андреевна, важно и раздельно выговаривая
слова. Голос ее был густой и звучный контральт, но она всегда произносила спокойно и тихо, всегда несколько опустив свои длинные ресницы и с чуть-чуть мелькавшей улыбкой
на ее бледном лице.
Эта идея так же чудовищна, как и другая клевета
на нее же, что она, будто бы еще при жизни мужа, обещала князю Сергею Петровичу выйти за него, когда овдовеет, а потом не сдержала
слова.
— Приду, приду, как обещал. Слушай, Лиза: один поганец — одним
словом, одно мерзейшее существо, ну, Стебельков, если знаешь, имеет
на его дела страшное влияние… векселя… ну, одним
словом, держит его в руках и до того его припер, а тот до того унизился, что уж другого исхода, как в предложении Анне Андреевне, оба не видят. Ее по-настоящему надо бы предупредить; впрочем, вздор, она и сама поправит потом все дела. А что, откажет она ему, как ты думаешь?
О, простите: я вижу мучительное выражение
на вашем лице; простите исступленному подростку его неуклюжие
слова!
Я пустился домой; в моей душе был восторг. Все мелькало в уме, как вихрь, а сердце было полно. Подъезжая к дому мамы, я вспомнил вдруг о Лизиной неблагодарности к Анне Андреевне, об ее жестоком, чудовищном
слове давеча, и у меня вдруг заныло за них всех сердце! «Как у них у всех жестко
на сердце! Да и Лиза, что с ней?» — подумал я, став
на крыльцо.
Я до сих пор не понимаю, что у него тогда была за мысль, но очевидно, он в ту минуту был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одного известия, как сообразил я после). Но это
слово «он тебе все лжет» было так неожиданно и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливым выражением, что я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико поглядел
на него; но Версилов поспешил рассмеяться.
— Хохоча над тобой, сказал! — вдруг как-то неестественно злобно подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих
слов. — Да деликатный человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязи твоей в омерзение придет. У тебя пробор
на голове, белье тонкое, платье у француза сшито, а ведь все это — грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит, тебе кто деньги, чтоб
на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты брать не стыдишься?
Ну поверят ли, что низкие
слова эти были сказаны тогда без всякой цели, то есть без малейшего намека
на что-нибудь.
Тут я рассказал ему весь мой визит до чрезвычайной подробности. Он все выслушал молча; о возможности сватовства князя к Анне Андреевне не промолвил ни
слова;
на восторженные похвалы мои Анне Андреевне промямлил опять, что «она — милая».
Теперь мне понятно: он походил тогда
на человека, получившего дорогое, любопытное и долго ожидаемое письмо и которое тот положил перед собой и нарочно не распечатывает, напротив, долго вертит в руках, осматривает конверт, печать, идет распорядиться в другую комнату, отдаляет, одним
словом, интереснейшую минуту, зная, что она ни за что не уйдет от него, и все это для большей полноты наслаждения.
Как нарочно, кляча тащила неестественно долго, хоть я и обещал целый рубль. Извозчик только стегал и, конечно, настегал ее
на рубль. Сердце мое замирало; я начинал что-то заговаривать с извозчиком, но у меня даже не выговаривались
слова, и я бормотал какой-то вздор. Вот в каком положении я вбежал к князю. Он только что воротился; он завез Дарзана и был один. Бледный и злой, шагал он по кабинету. Повторю еще раз: он страшно проигрался.
На меня он посмотрел с каким-то рассеянным недоумением.
— Убирайтесь вы прочь с вашими вечными
словами и жестами! — затопал он вдруг
на меня, как бы в исступлении. — Я вас обоих давно хотел выгнать, вас и вашего Версилова.
— Что? Как! — вскричал я, и вдруг мои ноги ослабели, и я бессильно опустился
на диван. Он мне сам говорил потом, что я побледнел буквально как платок. Ум замешался во мне. Помню, мы все смотрели молча друг другу в лицо. Как будто испуг прошел по его лицу; он вдруг наклонился, схватил меня за плечи и стал меня поддерживать. Я слишком помню его неподвижную улыбку; в ней были недоверчивость и удивление. Да, он никак не ожидал такого эффекта своих
слов, потому что был убежден в моей виновности.
— Это-то и возродило меня к новой жизни. Я дал себе
слово переделать себя, переломить жизнь, заслужить перед собой и перед нею, и — вот у нас чем кончилось! Кончилось тем, что мы с вами ездили здесь
на рулетки, играли в банк; я не выдержал перед наследством, обрадовался карьере, всем этим людям, рысакам… я мучил Лизу — позор!
На эти
слова мои он как-то фатально улыбнулся.
— Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет?
На вот, прочти, полюбуйся. — И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передо мной в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было всего несколько строк: это была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно воротилось ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной, нелепой, разбойнической записки,
слово в
слово...
— Такое опровержение своих же
слов, как я уже вам заметил, похоже
на подтверждение их вновь, — промычал барон. — Ваши
слова решительно непочтительны.
Однако, несмотря и
на это, я прибыл сюда, чтоб удостовериться лично, и вот, сверх всего, вы еще позволяете себе играть
словами и сами засвидетельствовали о себе, что подвержены припадкам.
Одним
словом, милостивый государь, я уполномочен вам объявить, что если за сим последует повторение или хоть что-нибудь похожее
на прежний поступок, то найдены будут немедленно средства вас усмирить, весьма скорые и верные, могу вас уверить.