Неточные совпадения
Я так и прописываю это слово: «уйти в свою идею», потому что это выражение может обозначить почти всю мою главную
мысль — то самое, для чего я живу
на свете.
Вот как бы я перевел тогдашние
мысли и радость мою, и многое из того, что я чувствовал. Прибавлю только, что здесь, в сейчас написанном, вышло легкомысленнее:
на деле я был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя стыдливее, чем в словах и делах моих; дай-то Бог!
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша
мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а
на словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
Это правда, что появление этого человека в жизни моей, то есть
на миг, еще в первом детстве, было тем фатальным толчком, с которого началось мое сознание. Не встреться он мне тогда — мой ум, мой склад
мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные, несмотря даже
на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул.
У всякого своя угрюмая забота
на лице и ни одной-то, может быть, общей, всесоединяющей
мысли в этой толпе!
Господа, неужели независимость
мысли, хотя бы и самая малая, столь тяжела для вас? Блажен, кто имеет идеал красоты, хотя бы даже ошибочный! Но в свой я верую. Я только не так изложил его, неумело, азбучно. Через десять лет, конечно, изложил бы лучше. А это сберегу
на память.
«Тут эмская пощечина!» — подумал я про себя. Документ, доставленный Крафтом и бывший у меня в кармане, имел бы печальную участь, если бы попался к нему в руки. Я вдруг почувствовал, что все это сидит еще у меня
на шее; эта
мысль, в связи со всем прочим, конечно, подействовала
на меня раздражительно.
Я было вышел;
на той стороне тротуара раздался сиплый, пьяный рев ругавшегося прохожего; я постоял, поглядел и тихо вернулся, тихо прошел наверх, тихо разделся, сложил узелок и лег ничком, без слез и без
мыслей, и вот с этой-то самой минуты я и стал
мыслить, Андрей Петрович!
Я призвал извозчика и с его помощью вытащил из квартиры мои вещи. Никто из домашних не противоречил мне и не остановил меня. Я не зашел проститься с матерью, чтоб не встретиться с Версиловым. Когда я уже уселся
на извозчика, у меня вдруг мелькнула
мысль.
Только что убежала она вчера от нас, я тотчас же положил было в
мыслях идти за ней следом сюда и переубедить ее, но это непредвиденное и неотложное дело, которое, впрочем, я весьма бы мог отложить до сегодня…
на неделю даже, — это досадное дело всему помешало и все испортило.
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта
мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а
на меня как раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
— Право, не знаю, как вам ответить
на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее. Великая
мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— О, я не вам! — быстро ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от
мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось еще в первый раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел
на меня и
на смеющегося Стебелькова.
Я, конечно, обращался к нему раз, недели две тому, за деньгами, и он давал, но почему-то мы тогда разошлись, и я сам не взял: он что-то тогда забормотал неясно, по своему обыкновению, и мне показалось, что он хотел что-то предложить, какие-то особые условия; а так как я третировал его решительно свысока во все разы, как встречал у князя, то гордо прервал всякую
мысль об особенных условиях и вышел, несмотря
на то что он гнался за мной до дверей; я тогда взял у князя.
Сидя у ней, мне казалось как-то совсем и немыслимым заговорить про это, и, право, глядя
на нее, мне приходила иногда в голову нелепая
мысль: что она, может быть, и не знает совсем про это родство, — до того она так держала себя со мной.
— Именно, Анна Андреевна, — подхватил я с жаром. — Кто не
мыслит о настоящей минуте России, тот не гражданин! Я смотрю
на Россию, может быть, с странной точки: мы пережили татарское нашествие, потом двухвековое рабство и уж конечно потому, что то и другое нам пришлось по вкусу. Теперь дана свобода, и надо свободу перенести: сумеем ли? Так же ли по вкусу нам свобода окажется? — вот вопрос.
Анна Андреевна медленно и зорко
на нее поглядела, Лиза потупилась. Я, впрочем, очень хорошо видел, что они обе гораздо более и ближе знакомы, чем мог я предположить, входя давеча; эта
мысль была мне приятна.
— Нет, позвольте, — лез я с экспансивностями, — что значит «выстрадать право
на суд»? Кто честен, тот и судья — вот моя
мысль.
Я до сих пор не понимаю, что у него тогда была за
мысль, но очевидно, он в ту минуту был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одного известия, как сообразил я после). Но это слово «он тебе все лжет» было так неожиданно и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливым выражением, что я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико поглядел
на него; но Версилов поспешил рассмеяться.
— О, по крайней мере я с ним вчера расплатился, и хоть это с сердца долой! Лиза, знает мама? Да как не знать: вчера-то, вчера-то она поднялась
на меня!.. Ах, Лиза! Да неужто ты решительно во всем себя считаешь правой, так-таки ни капли не винишь себя? Я не знаю, как это судят по-теперешнему и каких ты
мыслей, то есть насчет меня, мамы, брата, отца… Знает Версилов?
— Знает, да не хочет знать, это — так, это
на него похоже! Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит о пистолетах, но мать, мать? Неужели ты не подумала, Лиза, что это — маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая
мысль мамы теперь: «Это — потому, что я тоже была виновата, а какова мать — такова и дочь!»
Он никогда в этой
мысли не участвовал, это все намечтал князь Николай Иванович, да напирали
на него эти мучители, Стебельков и другой один…
«Он не убьет Бьоринга, а наверно теперь в трактире сидит и слушает „Лючию“! А может, после „Лючии“ пойдет и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже и с Версиловым драться брезгает, так разве пойдет со мной? Может быть, мне надо будет убить его завтра из револьвера, выждав
на улице…» И вот эту
мысль провел я в уме совсем машинально, не останавливаясь
на ней нисколько.
Эта
мысль на мгновение овладела всеми моими чувствами, но я мигом и с болью прогнал ее: «Положить голову
на рельсы и умереть, а завтра скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, — нет, ни за что!» И вот в это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной злобы.
Накануне мне пришла было
мысль, что там Версилов, тем более что он скоро затем вошел ко мне, хотя я знал, притом наверно, из их же разговоров, что Версилов,
на время моей болезни, переехал куда-то в другую квартиру, в которой и ночует.
Не знаю тоже, те ли же
мысли были у нее
на душе, то есть про себя; подозреваю, что нет.
Клянусь, что до этого мерзостного сна не было в моем уме даже хоть чего-нибудь похожего
на эту позорную
мысль!
И вот раз закатывается солнце, и этот ребенок
на паперти собора, вся облитая последними лучами, стоит и смотрит
на закат с тихим задумчивым созерцанием в детской душе, удивленной душе, как будто перед какой-то загадкой, потому что и то, и другое, ведь как загадка — солнце, как
мысль Божия, а собор, как
мысль человеческая… не правда ли?
Разумеется, я видел тоже, что он ловит меня, как мальчишку (наверное — видел тогда же); но
мысль о браке с нею до того пронзила меня всего, что я хоть и удивлялся
на Ламберта, как это он может верить в такую фантазию, но в то же время сам стремительно в нее уверовал, ни
на миг не утрачивая, однако, сознания, что это, конечно, ни за что не может осуществиться.
Он не преследовал, конечно, потому, что под рукой не случилось другого извозчика, и я успел скрыться из глаз его. Я же доехал лишь до Сенной, а там встал и отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я не чувствовал, а была лишь одна только бодрость; был прилив сил, была необыкновенная способность
на всякое предприятие и бесчисленные приятные
мысли в голове.
Этого только недоставало. Я захватил мою шубу и, накидывая ее
на ходу, побежал вон с
мыслью: «Она велела идти к нему, а где я его достану?»
Он взял со стола и мне подал. Это тоже была фотография, несравненно меньшего размера, в тоненьком, овальном, деревянном ободочке — лицо девушки, худое и чахоточное и, при всем том, прекрасное; задумчивое и в то же время до странности лишенное
мысли. Черты правильные, выхоленного поколениями типа, но оставляющие болезненное впечатление: похоже было
на то, что существом этим вдруг овладела какая-то неподвижная
мысль, мучительная именно тем, что была ему не под силу.
— Я уже сказал тебе, что люблю твои восклицания, милый, — улыбнулся он опять
на мое наивное восклицание и, встав с кресла, начал, не примечая того, ходить взад и вперед по комнате. Я тоже привстал. Он продолжал говорить своим странным языком, но с глубочайшим проникновением
мыслью.
«Пусть завтра последний день мой, — думал бы каждый, смотря
на заходящее солнце, — но все равно, я умру, но останутся все они, а после них дети их» — и эта
мысль, что они останутся, все так же любя и трепеща друг за друга, заменила бы
мысль о загробной встрече.
Не описываю и
мыслей, подымавшихся в голове, как туча сухих листьев осенью, после налетевшего вихря; право, что-то было
на это похожее, и, признаюсь, я чувствовал, что по временам мне начинает изменять рассудок.