Неточные совпадения
Я вполне готов верить, как уверял он меня прошлого года сам, с краской в
лице, несмотря
на то, что рассказывал про все это с самым непринужденным и «остроумным» видом, что романа никакого не было вовсе и что все вышло так.
Да и сверх того, им было вовсе не до русской литературы; напротив, по его же словам (он как-то раз расходился), они прятались по углам, поджидали друг друга
на лестницах, отскакивали как мячики, с красными
лицами, если кто проходил, и «тиран помещик» трепетал последней поломойки, несмотря
на все свое крепостное право.
Меньше тогдашнего блеску, менее внешности, даже изящного, но жизнь как бы оттиснула
на этом
лице нечто гораздо более любопытное прежнего.
Удивлялся я тоже не раз и его
лицу: оно было
на вид чрезвычайно серьезное (и почти красивое), сухое; густые седые вьющиеся волосы, открытые глаза; да и весь он был сухощав, хорошего роста; но
лицо его имело какое-то неприятное, почти неприличное свойство вдруг переменяться из необыкновенно серьезного
на слишком уж игривое, так что в первый раз видевший никак бы не ожидал этого.
— Друг мой, это что-то шиллеровское! Я всегда удивлялся: ты краснощекий, с
лица твоего прыщет здоровьем и — такое, можно сказать, отвращение от женщин! Как можно, чтобы женщина не производила в твои лета известного впечатления? Мне, mon cher, [Мой милый (франц.).] еще одиннадцатилетнему, гувернер замечал, что я слишком засматриваюсь в Летнем саду
на статуи.
Волосы у него были черные ужасно,
лицо белое и румяное, как
на маске, нос длинный, с горбом, как у французов, зубы белые, глаза черные.
По мере как я говорил, у князя изменялось
лицо с игривого
на очень грустное.
Я уже знал ее
лицо по удивительному портрету, висевшему в кабинете князя; я изучал этот портрет весь этот месяц. При ней же я провел в кабинете минуты три и ни
на одну секунду не отрывал глаз от ее
лица. Но если б я не знал портрета и после этих трех минут спросили меня: «Какая она?» — я бы ничего не ответил, потому что все у меня заволоклось.
Она как-то вздернула
лицо, скверно
на меня посмотрела и так нахально улыбнулась, что я вдруг шагнул, подошел к князю и пробормотал, ужасно дрожа, не доканчивая ни одного слова, кажется стуча зубами...
Вы плюнули
на меня, а я торжествую; если бы вы в самом деле плюнули мне в
лицо настоящим плевком, то, право, я, может быть, не рассердился, потому что вы — моя жертва, моя, а не его.
За столом между дверями,
лицом к публике, сидел
на стуле господин судебный пристав, при знаке, и производил распродажу вещей.
А между тем спросите, — я бы не променял моего, может быть, даже очень пошлого
лица,
на его
лицо, которое казалось мне так привлекательным.
— Вам очень дорог этот человек? — спросил Крафт с видимым и большим участием, которое я прочел
на его
лице в ту минуту.
А кстати: выводя в «Записках» это «новое
лицо»
на сцену (то есть я говорю про Версилова), приведу вкратце его формулярный список, ничего, впрочем, не означающий. Я это, чтобы было понятнее читателю и так как не предвижу, куда бы мог приткнуть этот список в дальнейшем течении рассказа.
Кроме глаз ее нравился мне овал ее продолговатого
лица, и, кажется, если б только
на капельку были менее широки ее скулы, то не только в молодости, но даже и теперь она могла бы назваться красивою.
— Я не знаю, что выражает мое
лицо, но я никак не ожидал от мамы, что она расскажет вам про эти деньги, тогда как я так просил ее, — поглядел я
на мать, засверкав глазами. Не могу выразить, как я был обижен.
— Друг мой, не претендуй, что она мне открыла твои секреты, — обратился он ко мне, — к тому же она с добрым намерением — просто матери захотелось похвалиться чувствами сына. Но поверь, я бы и без того угадал, что ты капиталист. Все секреты твои
на твоем честном
лице написаны. У него «своя идея», Татьяна Павловна, я вам говорил.
— Ну, а я так по
лицу Татьяны Павловны давно угадал, что она в меня влюблена. Не смотрите так зверски
на меня, Татьяна Павловна, лучше смеяться! Лучше смеяться!
— Ничего я не помню и не знаю, но только что-то осталось от вашего
лица у меня в сердце
на всю жизнь, и, кроме того, осталось знание, что вы моя мать.
Вы удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать семь, но я
на вас даже загляделся: какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные, с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки — иначе не умею выразиться;
лицо матово-бледное, не такое болезненно бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны, которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные глаза и сверкающие зубы, особенно когда вы смеялись.
— Давеча я проговорился мельком, что письмо Тушара к Татьяне Павловне, попавшее в бумаги Андроникова, очутилось, по смерти его, в Москве у Марьи Ивановны. Я видел, как у вас что-то вдруг дернулось в
лице, и только теперь догадался, когда у вас еще раз, сейчас, что-то опять дернулось точно так же в
лице: вам пришло тогда, внизу,
на мысль, что если одно письмо Андроникова уже очутилось у Марьи Ивановны, то почему же и другому не очутиться? А после Андроникова могли остаться преважные письма, а? Не правда ли?
Но чтобы наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев, что Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его в плечо правой рукой, или, лучше сказать, правым кулаком. Тогда он взял меня за плечи, обернул
лицом в поле и — доказал мне
на деле, что он действительно сильнее всех у нас в гимназии.
Не знаю, зачем я стал было горячиться. Он посмотрел
на меня несколько тупо, как будто запутавшись, но вдруг все
лицо его раздвинулось в веселейшую и хитрейшую улыбку...
Я запомнил только, что эта бедная девушка была недурна собой, лет двадцати, но худа и болезненного вида, рыжеватая и с
лица как бы несколько похожая
на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти; только Лиза никогда не бывала и, уж конечно, никогда и не могла быть в таком гневном исступлении, в котором стояла передо мной эта особа: губы ее были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
— Дайте ему в щеку! Дайте ему в щеку! — прокричала Татьяна Павловна, а так как Катерина Николаевна хоть и смотрела
на меня (я помню все до черточки), не сводя глаз, но не двигалась с места, то Татьяна Павловна, еще мгновение, и наверно бы сама исполнила свой совет, так что я невольно поднял руку, чтоб защитить
лицо; вот из-за этого-то движения ей и показалось, что я сам замахиваюсь.
Может быть, никак нельзя сказать в
лицо женщине такого разряда: «Наплевать
на ваши интриги», но я сказал это и был именно этим-то и доволен.
— Стебельков, — продолжал он, — слишком вверяется иногда своему практическому здравомыслию, а потому и спешит сделать вывод сообразно с своей логикой, нередко весьма проницательной; между тем происшествие может иметь
на деле гораздо более фантастический и неожиданный колорит, взяв во внимание действующих
лиц. Так случилось и тут: зная дело отчасти, он заключил, что ребенок принадлежит Версилову; и однако, ребенок не от Версилова.
Лицом, впрочем, обе были, кажется, одна
на другую похожи, хотя покойница положительно была недурна собой.
Конечно,
лицо его способно было вдруг изменяться с сурового
на удивительно ласковое, кроткое и нежное выражение, и, главное, при несомненном простодушии превращения.
Замечу еще черту: несмотря
на ласковость и простодушие, никогда это
лицо не становилось веселым; даже когда князь хохотал от всего сердца, вы все-таки чувствовали, что настоящей, светлой, легкой веселости как будто никогда не было в его сердце…
Я хотел было что-то ответить, но не смог и побежал наверх. Он же все ждал
на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с шумом захлопнулась наружная дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул в мою комнату, задвинулся
на защелку и, не зажигая свечки, бросился
на мою кровать,
лицом в подушку, и — плакал, плакал. В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
Эгоизм заменял собою прежнюю скрепляющую идею, и все распадалось
на свободу
лиц.
Они оставались там минут десять совсем не слышно и вдруг громко заговорили. Заговорили оба, но князь вдруг закричал, как бы в сильном раздражении, доходившем до бешенства. Он иногда бывал очень вспыльчив, так что даже я спускал ему. Но в эту самую минуту вошел лакей с докладом; я указал ему
на их комнату, и там мигом все затихло. Князь быстро вышел с озабоченным
лицом, но с улыбкой; лакей побежал, и через полминуты вошел к князю гость.
Так глупо оборвав, я замолчал, все еще смотря
на всех с разгоревшимся
лицом и выпрямившись. Все ко мне обернулись, но вдруг захихикал Стебельков; осклабился тоже и пораженный было Дарзан.
— Ах, в самом деле! — подхватил князь, но
на этот раз с чрезвычайно солидною и серьезною миной в
лице, — это, должно быть, Лизавета Макаровна, короткая знакомая Анны Федоровны Столбеевой, у которой я теперь живу. Она, верно, посещала сегодня Дарью Онисимовну, тоже близкую знакомую Анны Федоровны,
на которую та, уезжая, оставила дом…
— Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно. — Если я здесь сижу и слушаю и допускаю говорить о таких
лицах… и даже сам отвечаю, то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь князь
на Катерину Николаевну?
— Вы очень сегодня веселы, и это очень приятно, — промолвила Анна Андреевна, важно и раздельно выговаривая слова. Голос ее был густой и звучный контральт, но она всегда произносила спокойно и тихо, всегда несколько опустив свои длинные ресницы и с чуть-чуть мелькавшей улыбкой
на ее бледном
лице.
— Ее нет? — вдруг спросила она меня как бы с заботой и досадой, только что меня увидала. И голос и
лицо до того не соответствовали моим ожиданиям, что я так и завяз
на пороге.
Два-три раза улыбка опять просвечивалась было
на ее
лице; одно время она очень покраснела, но под конец решительно испугалась и стала бледнеть.
О, простите: я вижу мучительное выражение
на вашем
лице; простите исступленному подростку его неуклюжие слова!
Мама до того вся вспыхнула, что я никогда еще не видал такого стыда
на ее
лице. Меня всего передернуло...
Фраза была ужасно значительна. Я осекся
на месте. О, разумеется, припоминая все тогдашнее, парадоксальное и бесшабашное настроение мое, я конечно бы вывернулся каким-нибудь «благороднейшим» порывом, или трескучим словечком, или чем-нибудь, но вдруг я заметил в нахмуренном
лице Лизы какое-то злобное, обвиняющее выражение, несправедливое выражение, почти насмешку, и точно бес меня дернул.
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной раной
на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но мама не долго выдержала: закрыв руками
лицо, она быстро вышла из комнаты. Лиза, даже не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты смотрела
на меня молча.
— Что? Как! — вскричал я, и вдруг мои ноги ослабели, и я бессильно опустился
на диван. Он мне сам говорил потом, что я побледнел буквально как платок. Ум замешался во мне. Помню, мы все смотрели молча друг другу в
лицо. Как будто испуг прошел по его
лицу; он вдруг наклонился, схватил меня за плечи и стал меня поддерживать. Я слишком помню его неподвижную улыбку; в ней были недоверчивость и удивление. Да, он никак не ожидал такого эффекта своих слов, потому что был убежден в моей виновности.
Я бросился
на мою кровать,
лицом в подушку, в темноте, и думал-думал.
— Я так и думал, что ты сюда придешь, — странно улыбнувшись и странно посмотрев
на меня, сказал он. Улыбка его была недобрая, и такой я уже давно не видал
на его
лице.
— Это что еще! Как в каторгу? — вскочил я, в ужасе смотря
на него.
Лицо его выражало глубочайшую, мрачную, безысходную горесть.
Не могу выразить, какое болезненное впечатление произвело
на него это известие;
лицо его исказилось, как бы перекосилось, кривая улыбка судорожно стянула губы; под конец он ужасно побледнел и глубоко задумался, потупив глаза.
Я нарочно заметил об «акциях», но, уж разумеется, не для того, чтоб рассказать ему вчерашний секрет князя. Мне только захотелось сделать намек и посмотреть по
лицу, по глазам, знает ли он что-нибудь про акции? Я достиг цели: по неуловимому и мгновенному движению в
лице его я догадался, что ему, может быть, и тут кое-что известно. Я не ответил
на его вопрос: «какие акции», а промолчал; а он, любопытно это, так и не продолжал об этом.
Кровь ударила мне опять в
лицо: я вдруг как бы что-то понял совсем уже новое; я глядел
на нее вопросительно изо всех сил.