Неточные совпадения
Тут тот же монастырь, те же подвиги схимничества. Тут чувство, а не
идея. Для чего? Зачем? Нравственно ли это и не уродливо ли ходить в дерюге и есть черный хлеб всю
жизнь, таская на себе такие деньжища? Эти вопросы потом, а теперь только о возможности достижения цели.
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом людей и без единого от них звука, пересоздавать
жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «
идеи», когда все мечты из глупых разом стали разумными и из мечтательной формы романа перешли в рассудочную форму действительности.
— Да ведь вот же и тебя не знал, а ведь знаю же теперь всю. Всю в одну минуту узнал. Ты, Лиза, хоть и боишься смерти, а, должно быть, гордая, смелая, мужественная. Лучше меня, гораздо лучше меня! Я тебя ужасно люблю, Лиза. Ах, Лиза! Пусть приходит, когда надо, смерть, а пока жить, жить! О той несчастной пожалеем, а
жизнь все-таки благословим, так ли? Так ли? У меня есть «
идея», Лиза. Лиза, ты ведь знаешь, что Версилов отказался от наследства?
Замечу, что эта
идея очень волновала иногда князя, несмотря на весь его вид прогрессизма, и я даже подозреваю, что многое дурное в его
жизни произошло и началось из этой
идеи: ценя свое княжество и будучи нищим, он всю
жизнь из ложной гордости сыпал деньгами и затянулся в долги.
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее. Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая
жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая
идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
Эта
идея так же чудовищна, как и другая клевета на нее же, что она, будто бы еще при
жизни мужа, обещала князю Сергею Петровичу выйти за него, когда овдовеет, а потом не сдержала слова.
— Друг мой, — вырвалось у него, между прочим, — я вдруг сознал, что мое служение
идее вовсе не освобождает меня, как нравственно-разумное существо, от обязанности сделать в продолжение моей
жизни хоть одного человека счастливым практически.
И хотя бы это все было даже и вздором, то есть «всесоединение
идей» (что, конечно, немыслимо), то все-таки уж одно то хорошо, что он всю
жизнь поклонялся
идее, а не глупому золотому тельцу.
Может быть, иному читателю захотелось бы узнать: куда ж это девалась моя «
идея» и что такое та новая, начинавшаяся для меня теперь
жизнь, о которой я так загадочно возвещаю?
Но эта новая
жизнь, этот новый, открывшийся передо мною путь и есть моя же «
идея», та самая, что и прежде, но уже совершенно в ином виде, так что ее уже и узнать нельзя.
Наука и
жизнь несомненно раскроют, в три-четыре года, еще шире горизонты мыслей и стремлений ваших, а если и после университета пожелаете снова обратиться к вашей — »
идее», то ничто не помешает тому.
Неточные совпадения
— Ничего ты не хочешь устроить; просто, как ты всю
жизнь жил, тебе хочется оригинальничать, показать, что ты не просто эксплуатируешь мужиков, а с
идеею.
Страсти не что иное, как
идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую
жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого;
идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности:
идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше
идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей
жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
В коридоре было темно; они стояли возле лампы. С минуту они смотрели друг на друга молча. Разумихин всю
жизнь помнил эту минуту. Горевший и пристальный взгляд Раскольникова как будто усиливался с каждым мгновением, проницал в его душу, в сознание. Вдруг Разумихин вздрогнул. Что-то странное как будто прошло между ними… Какая-то
идея проскользнула, как будто намек; что-то ужасное, безобразное и вдруг понятое с обеих сторон… Разумихин побледнел как мертвец.
Потом, уже достигнув зрелого возраста, прочла она несколько книг содержания романтического, да недавно еще, через посредство господина Лебезятникова, одну книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса — книга английского философа и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной
жизни», в которой популярно излагались естественно-научные
идеи.] — изволите знать-с? — с большим интересом прочла, и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот и все ее просвещение.