Неточные совпадения
В
глазах ее этот брак с Макаром Ивановым
был давно уже делом решенным, и все, что тогда с нею произошло, она нашла превосходным и самым лучшим; под венец пошла с самым спокойным видом, какой только можно иметь в таких случаях, так что сама уж Татьяна Павловна назвала ее тогда рыбой.
Ее я, конечно, никогда не видал, да и представить не мог, как
буду с ней говорить, и
буду ли; но мне представлялось (может
быть, и на достаточных основаниях), что с ее приездом рассеется и мрак, окружавший в моих
глазах Версилова.
Удивлялся я тоже не раз и его лицу: оно
было на вид чрезвычайно серьезное (и почти красивое), сухое; густые седые вьющиеся волосы, открытые
глаза; да и весь он
был сухощав, хорошего роста; но лицо его имело какое-то неприятное, почти неприличное свойство вдруг переменяться из необыкновенно серьезного на слишком уж игривое, так что в первый раз видевший никак бы не ожидал этого.
Волосы у него
были черные ужасно, лицо белое и румяное, как на маске, нос длинный, с горбом, как у французов, зубы белые,
глаза черные.
Особенной интеллекцией не могла блистать, но только в высшем смысле, потому что хитрость
была видна по
глазам.
Заметьте, она уж и ехала с тем, чтоб меня поскорей оскорбить, еще никогда не видав: в
глазах ее я
был «подсыльный от Версилова», а она
была убеждена и тогда, и долго спустя, что Версилов держит в руках всю судьбу ее и имеет средства тотчас же погубить ее, если захочет, посредством одного документа; подозревала по крайней мере это.
Он смотрел на меня во все
глаза; я
был одет хорошо, совсем не похож
был на жида или перекупщика.
Физиономия Васина не очень поразила меня, хоть я слышал о нем как о чрезмерно умном: белокурый, с светло-серыми большими
глазами, лицо очень открытое, но в то же время в нем что-то
было как бы излишне твердое; предчувствовалось мало сообщительности, но взгляд решительно умный, умнее дергачевского, глубже, — умнее всех в комнате; впрочем, может
быть, я теперь все преувеличиваю.
— Если б у меня
был револьвер, я бы прятал его куда-нибудь под замок. Знаете, ей-Богу, соблазнительно! Я, может
быть, и не верю в эпидемию самоубийств, но если торчит вот это перед
глазами — право,
есть минуты, что и соблазнит.
Этот огромный барыш взят
был без риску: я по
глазам видел, что покупщик не отступится.
Да, я жаждал могущества всю мою жизнь, могущества и уединения. Я мечтал о том даже в таких еще летах, когда уж решительно всякий засмеялся бы мне в
глаза, если б разобрал, что у меня под черепом. Вот почему я так полюбил тайну. Да, я мечтал изо всех сил и до того, что мне некогда
было разговаривать; из этого вывели, что я нелюдим, а из рассеянности моей делали еще сквернее выводы на мой счет, но розовые щеки мои доказывали противное.
Щеки ее
были очень худы, даже ввалились, а на лбу сильно начинали скопляться морщинки, но около
глаз их еще не
было, и
глаза, довольно большие и открытые, сияли всегда тихим и спокойным светом, который меня привлек к ней с самого первого дня.
Кроме
глаз ее нравился мне овал ее продолговатого лица, и, кажется, если б только на капельку
были менее широки ее скулы, то не только в молодости, но даже и теперь она могла бы назваться красивою.
Сестра
была блондинка, светлая блондинка, совсем не в мать и не в отца волосами; но
глаза, овал лица
были почти как у матери.
— Я не знаю, что выражает мое лицо, но я никак не ожидал от мамы, что она расскажет вам про эти деньги, тогда как я так просил ее, — поглядел я на мать, засверкав
глазами. Не могу выразить, как я
был обижен.
Вы удивительно успели постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту откровенность; впрочем, вам и тогда
было уже лет тридцать семь, но я на вас даже загляделся: какие у вас
были удивительные волосы, почти совсем черные, с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки — иначе не умею выразиться; лицо матово-бледное, не такое болезненно бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны, которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные
глаза и сверкающие зубы, особенно когда вы смеялись.
Я вдруг и неожиданно увидал, что он уж давно знает, кто я такой, и, может
быть, очень многое еще знает. Не понимаю только, зачем я вдруг покраснел и глупейшим образом смотрел, не отводя от него
глаз. Он видимо торжествовал, он весело смотрел на меня, точно в чем-то хитрейшим образом поймал и уличил меня.
— Нет-с, я ничего не принимал у Ахмаковой. Там, в форштадте,
был доктор Гранц, обремененный семейством, по полталера ему платили, такое там у них положение на докторов, и никто-то его вдобавок не знал, так вот он тут
был вместо меня… Я же его и посоветовал, для мрака неизвестности. Вы следите? А я только практический совет один дал, по вопросу Версилова-с, Андрея Петровича, по вопросу секретнейшему-с,
глаз на
глаз. Но Андрей Петрович двух зайцев предпочел.
Я запомнил только, что эта бедная девушка
была недурна собой, лет двадцати, но худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как бы несколько похожая на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти; только Лиза никогда не бывала и, уж конечно, никогда и не могла
быть в таком гневном исступлении, в котором стояла передо мной эта особа: губы ее
были белы, светло-серые
глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Я быстро вышел; они молча проводили меня
глазами, и в высшей степени удивление
было в их взгляде. Одним словом, я задал загадку…
Я громко удивился тому, что Васин, имея этот дневник столько времени перед
глазами (ему дали прочитать его), не снял копии, тем более что
было не более листа кругом и заметки все короткие, — «хотя бы последнюю-то страничку!» Васин с улыбкою заметил мне, что он и так помнит, притом заметки без всякой системы, о всем, что на ум взбредет.
— Знаете что, я по вашим
глазам еще давеча догадался, что вы
будете хулить Крафта, и, чтобы не слышать хулы, положил не добиваться вашего мнения; но вы его сами высказали, и я поневоле принужден согласиться с вами; а между тем я недоволен вами! Мне жаль Крафта.
Мать же
была еще не очень старая женщина, лет под пятьдесят всего, такая же белокурая, но с ввалившимися
глазами и щеками и с желтыми, большими и неровными зубами.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме
быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо
есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро
глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Ну, прощайте, прощайте, постараюсь как можно дольше не приходить и знаю, что вам это
будет чрезвычайно приятно, что вижу даже по вашим
глазам, а обоим нам даже
будет выгодно…
Прекрасные темные
глаза его смотрели несколько сурово, даже и когда он
был совсем спокоен.
— Все знаешь? Ну да, еще бы! Ты умна; ты умнее Васина. Ты и мама — у вас
глаза проницающие, гуманные, то
есть взгляды, а не
глаза, я вру… Я дурен во многом, Лиза.
— Возьми, Лиза. Как хорошо на тебя смотреть сегодня. Да знаешь ли, что ты прехорошенькая? Никогда еще я не видал твоих
глаз… Только теперь в первый раз увидел… Где ты их взяла сегодня, Лиза? Где купила? Что заплатила? Лиза, у меня не
было друга, да и смотрю я на эту идею как на вздор; но с тобой не вздор… Хочешь, станем друзьями? Ты понимаешь, что я хочу сказать?..
— Тоже не знаю, князь; знаю только, что это должно
быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в
глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак не можем поверить, чтоб оно
было так просто, и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет, не замечая и не узнавая.
Он
был все тот же, так же щеголевато одет, так же выставлял грудь вперед, так же глупо смотрел в
глаза, так же воображал, что хитрит, и
был очень доволен собой. Но на этот раз, входя, он как-то странно осмотрелся; что-то особенно осторожное и проницательное
было в его взгляде, как будто он что-то хотел угадать по нашим физиономиям. Мигом, впрочем, он успокоился, и самоуверенная улыбка засияла на губах его, та «просительно-наглая» улыбка, которая все-таки
была невыразимо гадка для меня.
Могло повлиять и глупое известие об этом флигель-адъютанте бароне Бьоринге… Я тоже вышел в волнении, но… То-то и
есть, что тогда сияло совсем другое, и я так много пропускал мимо
глаз легкомысленно: спешил пропускать, гнал все мрачное и обращался к сияющему…
— Если я выражался как-нибудь дурно, — засверкал я
глазами, — то виною тому
была монстрюозная клевета на нее, что она — враг Андрею Петровичу; клевета и на него в том, что будто он любил ее, делал ей предложение и подобные нелепости.
Я все не подымал на нее
глаз: поглядеть на нее значило облиться светом, радостью, счастьем, а я не хотел
быть счастливым.
Я говорил «хохочу», а у меня
были слезы на
глазах.
Она схватила мою руку, я думал
было, что целовать, но она приложила ее к
глазам, и горячие слезы струей полились на нее.
Я отрекся и в
глаза Степанову сказал, что он солгал, учтивым образом, то
есть в том смысле, что он «не так понял», и проч…
— И неужели же вы могли подумать, — гордо и заносчиво вскинул он вдруг на меня
глаза, — что я, я способен ехать теперь, после такого сообщения, к князю Николаю Ивановичу и у него просить денег! У него, жениха той невесты, которая мне только что отказала, — какое нищенство, какое лакейство! Нет, теперь все погибло, и если помощь этого старика
была моей последней надеждой, то пусть гибнет и эта надежда!
Я нарочно заметил об «акциях», но, уж разумеется, не для того, чтоб рассказать ему вчерашний секрет князя. Мне только захотелось сделать намек и посмотреть по лицу, по
глазам, знает ли он что-нибудь про акции? Я достиг цели: по неуловимому и мгновенному движению в лице его я догадался, что ему, может
быть, и тут кое-что известно. Я не ответил на его вопрос: «какие акции», а промолчал; а он, любопытно это, так и не продолжал об этом.
— Вы здесь, а я заезжал к вам, за вами, — сказал он мне. Лицо его
было мрачно и строго, ни малейшей улыбки. В
глазах неподвижная идея.
Я выпучил на нее
глаза; у меня в
глазах двоилось, мне мерещились уже две Альфонсины… Вдруг я заметил, что она плачет, вздрогнул и сообразил, что она уже очень давно мне говорит, а я, стало
быть, в это время спал или
был без памяти.
Гордившаяся между нами своим героем, Лиза относилась, может
быть, совершенно иначе к нему
глаз на
глаз, как я подозреваю твердо, по некоторым данным, о которых, впрочем, тоже впоследствии.
Он ласково смотрел мне в
глаза, и мне видимо
было, что он меня чуть не лучше всех любит, но я мигом и невольно заметил, что лицо его хоть и
было веселое, но что болезнь сделала-таки в ночь успехи.
О, они мне все простили, то
есть ту выходку, и это — те самые люди, которых я в
глаза обозвал безобразными!
Это
было как раз в тот день; Лиза в негодовании встала с места, чтоб уйти, но что же сделал и чем кончил этот разумный человек? — с самым благородным видом, и даже с чувством, предложил ей свою руку. Лиза тут же назвала его прямо в
глаза дураком и вышла.
Разумеется, все бы это обошлось потом само собой и обвенчалась бы она несомненно и сама без приказаний и колебаний, но в настоящую минуту она так
была оскорблена тем, кого любила, и так унижена
была этою любовью даже в собственных
глазах своих, что решиться ей
было трудно.
— Как! — вскричал он, смотря на меня почти вытаращенными
глазами в упор и скосив все лицо в какую-то длинную, бессмысленно-вопросительную улыбку. Видно
было, что слово «не ревнуйте» почему-то страшно его поразило.
Я обошелся сухо и прямо прошел к себе, но он последовал за мной, и хоть не смел расспрашивать, но любопытство так и сияло в
глазах его, притом смотрел как уже имеющий даже какое-то право
быть любопытным.
Он не преследовал, конечно, потому, что под рукой не случилось другого извозчика, и я успел скрыться из
глаз его. Я же доехал лишь до Сенной, а там встал и отпустил сани. Мне ужасно захотелось пройтись пешком. Ни усталости, ни большой опьянелости я не чувствовал, а
была лишь одна только бодрость;
был прилив сил,
была необыкновенная способность на всякое предприятие и бесчисленные приятные мысли в голове.
— Нет, мой друг, я ни в каком заговоре не участвовал. А у тебя так даже
глаза засверкали; я люблю твои восклицания, мой милый. Нет, я просто уехал тогда от тоски, от внезапной тоски. Это
была тоска русского дворянина — право, не умею лучше выразиться. Дворянская тоска и ничего больше.
На этот раз и Татьяна Павловна так и впилась в меня
глазами; но мама
была сдержаннее; она
была очень серьезна, но легкая, прекрасная, хоть и совсем какая-то безнадежная улыбка промелькнула-таки в лице ее и не сходила почти во все время рассказа.