Неточные совпадения
В этом я убежден, несмотря на то что ничего не знаю, и
если бы было противное, то надо бы было разом низвести всех женщин на степень простых домашних животных и в таком
только виде держать их при себе; может быть, этого очень многим хотелось бы.
Я их видел; в них мало чего-нибудь личного; напротив, по возможности одни
только торжественные извещения о самых общих событиях и о самых общих чувствах,
если так можно выразиться о чувствах: извещения прежде всего о своем здоровье, потом спросы о здоровье, затем пожелания, торжественные поклоны и благословения — и все.
Кончив гимназию, я тотчас же вознамерился не
только порвать со всеми радикально, но
если надо, то со всем даже миром, несмотря на то что мне был тогда всего
только двадцатый год.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего
только раз в моей жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии,
если место будет, потому что в сущности не стоит).
—
Если будет, как
только войдем, толкни меня и укажи Васина;
только что войдем, слышишь?
— Но чем, скажите, вывод Крафта мог бы ослабить стремление к общечеловеческому делу? — кричал учитель (он один
только кричал, все остальные говорили тихо). — Пусть Россия осуждена на второстепенность; но можно работать и не для одной России. И, кроме того, как же Крафт может быть патриотом,
если он уже перестал в Россию верить?
—
Если Россия
только материал для более благородных племен, то почему же ей и не послужить таким материалом?
— Но
если вам доказано логически, математически, что ваш вывод ошибочен, что вся мысль ошибочна, что вы не имеете ни малейшего права исключать себя из всеобщей полезной деятельности из-за того
только, что Россия — предназначенная второстепенность;
если вам указано, что вместо узкого горизонта вам открывается бесконечность, что вместо узкой идеи патриотизма…
Я, может быть, лично и других идей, и захочу служить человечеству, и буду, и, может быть, в десять раз больше буду, чем все проповедники; но
только я хочу, чтобы с меня этого никто не смел требовать, заставлять меня, как господина Крафта; моя полная свобода,
если я даже и пальца не подыму.
Если б я не был так взволнован, уж разумеется, я бы не стрелял такими вопросами, и так зря, в человека, с которым никогда не говорил, а
только о нем слышал. Меня удивляло, что Васин как бы не замечал моего сумасшествия!
— Вы слишком себя мучите.
Если находите, что сказали дурно, то стоит
только не говорить в другой раз; вам еще пятьдесят лет впереди.
Сделаю предисловие: читатель, может быть, ужаснется откровенности моей исповеди и простодушно спросит себя: как это не краснел сочинитель? Отвечу, я пишу не для издания; читателя же, вероятно, буду иметь разве через десять лет, когда все уже до такой степени обозначится, пройдет и докажется, что краснеть уж нечего будет. А потому,
если я иногда обращаюсь в записках к читателю, то это
только прием. Мой читатель — лицо фантастическое.
Но
если б
только знала она, кто сидит подле нее!
Кроме глаз ее нравился мне овал ее продолговатого лица, и, кажется,
если б
только на капельку были менее широки ее скулы, то не
только в молодости, но даже и теперь она могла бы назваться красивою.
— Не то что обошел бы, а наверно бы все им оставил, а обошел бы
только одного меня,
если бы сумел дело сделать и как следует завещание написать; но теперь за меня закон — и кончено. Делиться я не могу и не хочу, Татьяна Павловна, и делу конец.
— Не понимаю; а впрочем,
если ты столь щекотлив, то не бери с него денег, а
только ходи. Ты его огорчишь ужасно; он уж к тебе прилип, будь уверен… Впрочем, как хочешь…
— Друг мой,
если б я
только знал… — протянул Версилов с небрежной улыбкой несколько утомленного человека, — каков, однако, негодяй этот Тушар! Впрочем, я все еще не теряю надежды, что ты как-нибудь соберешься с силами и все это нам наконец простишь, и мы опять заживем как нельзя лучше.
Мама,
если не захотите оставаться с мужем, который завтра женится на другой, то вспомните, что у вас есть сын, который обещается быть навеки почтительным сыном, вспомните и пойдемте, но
только с тем, что «или он, или я», — хотите?
— Именно это и есть; ты преудачно определил в одном слове: «хоть и искренно чувствуешь, но все-таки представляешься»; ну, вот так точно и было со мной: я хоть и представлялся, но рыдал совершенно искренно. Не спорю, что Макар Иванович мог бы принять это плечо за усиление насмешки,
если бы был остроумнее; но его честность помешала тогда его прозорливости. Не знаю
только, жалел он меня тогда или нет; помнится, мне того тогда очень хотелось.
— И даже «Версилов». Кстати, я очень сожалею, что не мог передать тебе этого имени, ибо в сущности
только в этом и состоит вся вина моя,
если уж есть вина, не правда ли? Но, опять-таки, не мог же я жениться на замужней, сам рассуди.
— Давеча я проговорился мельком, что письмо Тушара к Татьяне Павловне, попавшее в бумаги Андроникова, очутилось, по смерти его, в Москве у Марьи Ивановны. Я видел, как у вас что-то вдруг дернулось в лице, и
только теперь догадался, когда у вас еще раз, сейчас, что-то опять дернулось точно так же в лице: вам пришло тогда, внизу, на мысль, что
если одно письмо Андроникова уже очутилось у Марьи Ивановны, то почему же и другому не очутиться? А после Андроникова могли остаться преважные письма, а? Не правда ли?
Я объяснил ему en toutes lettres, [Откровенно, без обиняков (франц.).] что он просто глуп и нахал и что
если насмешливая улыбка его разрастается все больше и больше, то это доказывает
только его самодовольство и ординарность, что не может же он предположить, что соображения о тяжбе не было и в моей голове, да еще с самого начала, а удостоило посетить
только его многодумную голову.
Когда внесли чай, я объяснил ему, что попрошу его гостеприимства всего
только на одну ночь и что
если нельзя, то пусть скажет, и я перееду на постоялый двор.
То есть не припомню я вам всех его слов,
только я тут прослезилась, потому вижу, и у Оли вздрогнули от благодарности губки: «
Если и принимаю, — отвечает она ему, — то потому, что доверяюсь честному и гуманному человеку, который бы мог быть моим отцом»…
Если бы я потом и винил Версилова, то винил бы
только нарочно, для виду, то есть для сохранения над ним возвышенного моего положения.
Одно
только слово, — прокричал я, уже схватив чемодан, —
если я сейчас к вам опять «кинулся на шею», то единственно потому, что, когда я вошел, вы с таким искренним удовольствием сообщили мне этот факт и «обрадовались», что я успел вас застать, и это после давешнего «дебюта»; этим искренним удовольствием вы разом перевернули мое «юное сердце» опять в вашу сторону.
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете же вы не ощущать в себе крови своего отца?.. Правда, вы еще молоды, потому что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но,
если хотите, тут одно
только может быть серьезное возражение:
если вы делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
— Да, просто, просто, но
только один уговор:
если когда-нибудь мы обвиним друг друга,
если будем в чем недовольны,
если сделаемся сами злы, дурны,
если даже забудем все это, — то не забудем никогда этого дня и вот этого самого часа! Дадим слово такое себе. Дадим слово, что всегда припомним этот день, когда мы вот шли с тобой оба рука в руку, и так смеялись, и так нам весело было… Да? Ведь да?
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. —
Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее. Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю
только, что это всегда было то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— А ну,
если так… так и так.
Только это — не так…
— Не понимаете, так и лучше! Это хорошо, очень хорошо, что не понимаете. Это похвально…
если действительно
только не понимаете.
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это —
только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как дурак, и хочу выиграть,
только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как дурак, а теперь за каждый рубль дрожать буду… Не я буду,
если не выиграю! Я не пристрастился; это не главное, это
только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что не выйду от вас…
— Я вам сам дверь отворю, идите, но знайте: я принял одно огромное решение; и
если вы захотите дать свет моей душе, то воротитесь, сядьте и выслушайте
только два слова. Но
если не хотите, то уйдите, и я вам сам дверь отворю!
— Я полагаю, что ты вовсе не так глуп, а
только невинен, — промямлил он мне насмешливо. —
Если придут, скажи, чтоб меня не ждали к пирожному: я немножко пройдусь.
—
Если б не эта
только Татьяна Павловна, ничего бы не вышло, — вскричал я, — скверная она!
— Я вот что вам скажу обеим, — провозгласил я, —
если в свете гадко, то гадок
только я, а все остальное — прелесть!
—
Если б вместо отвлеченных рассуждений вы говорили со мной по-человечески и, например, хоть намекнули мне
только об этой проклятой игре, я бы, может, не втянулся, как дурак, — сказал я вдруг.
—
Если б я зараньше сказал, то мы бы с тобой
только рассорились и ты меня не с такой бы охотою пускал к себе по вечерам. И знай, мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть
только вторжение на чужой счет в чужую совесть. Я достаточно вскакивал в совесть других и в конце концов вынес одни щелчки и насмешки. На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но главное в том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто тебя не послушается, как ни вторгайся… и все тебя разлюбят.
Скажу прямо, не
только теперь, но и тогда уже мне все это общество, да и самый выигрыш,
если уж все говорить, стало, наконец, отвратительно и мучительно.
— Понимаю. Они совсем и не грозят донести; они говорят
только: «Мы, конечно, не донесем, но, в случае
если дело откроется, то…» вот что они говорят, и все; но я думаю, что этого довольно! Дело не в том: что бы там ни вышло и хотя бы эти записки были у меня теперь же в кармане, но быть солидарным с этими мошенниками, быть их товарищем вечно, вечно! Лгать России, лгать детям, лгать Лизе, лгать своей совести!..
— И неужели же вы могли подумать, — гордо и заносчиво вскинул он вдруг на меня глаза, — что я, я способен ехать теперь, после такого сообщения, к князю Николаю Ивановичу и у него просить денег! У него, жениха той невесты, которая мне
только что отказала, — какое нищенство, какое лакейство! Нет, теперь все погибло, и
если помощь этого старика была моей последней надеждой, то пусть гибнет и эта надежда!
— А я что же говорю? Я
только это и твержу. Я решительно не знаю, для чего жизнь так коротка. Чтоб не наскучить, конечно, ибо жизнь есть тоже художественное произведение самого творца, в окончательной и безукоризненной форме пушкинского стихотворения. Краткость есть первое условие художественности. Но
если кому не скучно, тем бы и дать пожить подольше.
— Ваша жена… черт…
Если я сидел и говорил теперь с вами, то единственно с целью разъяснить это гнусное дело, — с прежним гневом и нисколько не понижая голоса продолжал барон. — Довольно! — вскричал он яростно, — вы не
только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно такое место, где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
Быть может, непристойно девице так откровенно говорить с мужчиной, но, признаюсь вам,
если бы мне было дозволено иметь какие-то желания, я хотела бы одного: вонзить ему в сердце нож, но
только отвернувшись, из страха, что от его отвратительного взгляда задрожит моя рука и замрет мое мужество.
Я описываю и хочу описать других, а не себя, а
если все сам подвертываюсь, то это —
только грустная ошибка, потому что никак нельзя миновать, как бы я ни желал того.
Это слишком очевидно; и
если б
только представить кто мог, как надоели мне все эти извинения и предисловия, которые я вынужден втискивать поминутно даже в самую средину моих записок!
—
Только ты мать не буди, — прибавил он, как бы вдруг что-то припомнив. — Она тут всю ночь подле суетилась, да неслышно так, словно муха; а теперь, я знаю, прилегла. Ох, худо больному старцу, — вздохнул он, — за что, кажись,
только душа зацепилась, а все держится, а все свету рада; и кажись,
если б всю-то жизнь опять сызнова начинать, и того бы, пожалуй, не убоялась душа; хотя, может, и греховна такая мысль.
Второй проект: изменить Анне Андреевне, бросить ее и продать бумагу генеральше Ахмаковой,
если будет выгоднее. Тут рассчитывалось и на Бьоринга. Но к генеральше Ламберт еще не являлся, а
только ее выследил. Тоже ждал меня.
Впрочем, скажу все: я даже до сих пор не умею судить ее; чувства ее действительно мог видеть один
только Бог, а человек к тому же — такая сложная машина, что ничего не разберешь в иных случаях, и вдобавок к тому же,
если этот человек — женщина.
— Нет, это нельзя,
если такая грязная рубашка, — проговорил надевавший, — не
только не будет эффекта, но покажется еще грязней. Ведь я тебе сказал, чтоб ты воротнички надел. Я не умею… вы не сумеете? — обратился он вдруг ко мне.