Неточные совпадения
Правда, и сын и дочь витали в самом высшем кругу, чрез Фанариотовых и старого
князя Сокольского (бывшего
друга Версилова).
Версилов еще недавно имел огромное влияние на дела этого старика и был его
другом, странным
другом, потому что этот бедный
князь, как я заметил, ужасно боялся его, не только в то время, как я поступил, но, кажется, и всегда во всю дружбу.
— А разве
князь Сокольский в Петербурге? — поразила меня вдруг
другая мысль.
— А это… а это — мой милый и юный
друг Аркадий Андреевич Дол… — пролепетал
князь, заметив, что она мне поклонилась, а я все сижу, — и вдруг осекся: может, сконфузился, что меня с ней знакомит (то есть, в сущности, брата с сестрой). Подушка тоже мне поклонилась; но я вдруг преглупо вскипел и вскочил с места: прилив выделанной гордости, совершенно бессмысленной; все от самолюбия.
— Но передать
князю Сокольскому я тоже не могу: я убью все надежды Версилова и, кроме того, выйду перед ним изменником… С
другой стороны, передав Версилову, я ввергну невинных в нищету, а Версилова все-таки ставлю в безвыходное положение: или отказаться от наследства, или стать вором.
Полтора года назад Версилов, став через старого
князя Сокольского
другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе), произвел сильное впечатление, во-первых, на самого Ахмакова, генерала и еще нестарого человека, но проигравшего все богатое приданое своей жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной жизни уже имевшего удар.
Но после похорон девицы молодой
князь Сокольский, возвратившийся из Парижа в Эмс, дал Версилову пощечину публично в саду и тот не ответил вызовом; напротив, на
другой же день явился на променаде как ни в чем не бывало.
И вот, ввиду всего этого, Катерина Николавна, не отходившая от отца во время его болезни, и послала Андроникову, как юристу и «старому
другу», запрос: «Возможно ли будет, по законам, объявить
князя в опеке или вроде неправоспособного; а если так, то как удобнее это сделать без скандала, чтоб никто не мог обвинить и чтобы пощадить при этом чувства отца и т. д., и т. д.».
— Я всегда сочувствовала вам, Андрей Петрович, и всем вашим, и была
другом дома; но хоть
князья мне и чужие, а мне, ей-Богу, их жаль. Не осердитесь, Андрей Петрович.
— То есть ты подозреваешь, что я пришел склонять тебя остаться у
князя, имея в том свои выгоды. Но,
друг мой, уж не думаешь ли ты, что я из Москвы тебя выписал, имея в виду какую-нибудь свою выгоду? О, как ты мнителен! Я, напротив, желая тебе же во всем добра. И даже вот теперь, когда так поправились и мои средства, я бы желал, чтобы ты, хоть иногда, позволял мне с матерью помогать тебе.
Затем я изложил ему, что тяжба уже выиграна, к тому же ведется не с
князем Сокольским, а с
князьями Сокольскими, так что если убит один
князь, то остаются
другие, но что, без сомнения, надо будет отдалить вызов на срок апелляции (хотя
князья апеллировать и не будут), но единственно для приличия.
Он, например, будет вам навязчиво утверждать в таком роде: «Я
князь и происхожу от Рюрика; но почему мне не быть сапожным подмастерьем, если надо заработывать хлеб, а к
другому занятию я не способен?
— И оставим, и оставим, я и сам рад все это оставить… Одним словом, я чрезвычайно перед ней виноват, и даже, помнишь, роптал тогда при тебе… Забудь это,
друг мой; она тоже изменит свое о тебе мнение, я это слишком предчувствую… А вот и
князь Сережа!
— Позвольте,
князь, — пролепетал я, отводя назад обе мои руки, — я вам должен сказать искренно — и рад, что говорю при милом нашем
князе, — что я даже желал с вами встретиться, и еще недавно желал, всего только вчера, но совсем уже с
другими целями.
Я быстро притворил дверь, и вошедший из
другой двери
князь ничего не заметил.
Я все это напредставил и выдумал, а оказывается, что в мире совсем не то; мне вот так радостно и легко: у меня отец — Версилов, у меня
друг —
князь Сережа, у меня и еще»… но об еще — оставим.
— Пойдемте, — сказал
князь, и оба они вышли в
другую комнату. Оставшись один, я окончательно решился отдать ему назад его триста рублей, как только уйдет Стебельков. Мне эти деньги были до крайности нужны, но я решился.
— Были
другие чувства,
князь… И наконец, я бы никогда не довел до известной цифры… Эта игра… Одним словом, я не могу!
—
Князь, мы были
друзьями… и, наконец, Версилов…
Эта идея так же чудовищна, как и
другая клевета на нее же, что она, будто бы еще при жизни мужа, обещала
князю Сергею Петровичу выйти за него, когда овдовеет, а потом не сдержала слова.
Он никогда в этой мысли не участвовал, это все намечтал
князь Николай Иванович, да напирали на него эти мучители, Стебельков и
другой один…
Любопытно то, за кого эти светские франты почитают
друг друга и на каких это основаниях могут они уважать
друг друга; ведь этот
князь мог же предположить, что Анна Андреевна уже знает о связи его с Лизой, в сущности с ее сестрой, а если не знает, то когда-нибудь уж наверно узнает; и вот он «не сомневался в ее решении»!
Князь сообщил ему адрес Версилова, и действительно Версилов на
другой же день получил лично от Зерщикова письмо на мое имя и с лишком тысячу триста рублей, принадлежавших мне и забытых мною на рулетке денег.
Князь, воротившись с игры, написал в ту же ночь два письма — одно мне, а
другое в тот прежний его полк, в котором была у него история с корнетом Степановым.
— Да ведь несчастному
князю Николаю Ивановичу почти и некуда спастись теперь от всей этой интриги или, лучше сказать, от родной своей дочери, кроме как на вашу квартиру, то есть на квартиру
друга; ведь вправе же он считать вас по крайней мере хоть
другом!..
На
другой день, ровно в одиннадцать часов, я явился в квартиру
князя В—ского, холостую, но, как угадывалось мне, пышно меблированную, с лакеями в ливреях.
Таким образом, на этом поле пока и шла битва: обе соперницы как бы соперничали одна перед
другой в деликатности и терпении, и
князь в конце концов уже не знал, которой из них более удивляться, и, по обыкновению всех слабых, но нежных сердцем людей, кончил тем, что начал страдать и винить во всем одного себя.
Князь сидел на диване за круглым столом, а Анна Андреевна в
другом углу, у
другого накрытого скатертью стола, на котором кипел вычищенный как никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел с тем же строгим видом в лице, и старичок, мигом заметив это, так и вздрогнул, и улыбка быстро сменилась в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал, засмеялся и протянул ему руки; бедный так и бросился в мои объятия.
[Дорогой
князь, мы должны быть
друзьями хотя бы по праву рождения… (франц.)]
Я тотчас же пошлю к
князю В—му и к Борису Михайловичу Пелищеву, его
друзьям с детства; оба — почтенные влиятельные в свете лица, и, я знаю это, они уже два года назад с негодованием отнеслись к некоторым поступкам его безжалостной и жадной дочери.
Напротив, меня вдруг кольнула
другая мысль: в досаде и в некотором унынии спускаясь с лестницы от Татьяны Павловны, я вспомнил бедного
князя, простиравшего ко мне давеча руки, — и я вдруг больно укорил себя за то, что я его бросил, может быть, даже из личной досады.
— Кому? Ха-ха-ха! А скандал, а письмо покажем
князю! Где отберут? Я не держу документов в квартире. Я покажу
князю через третье лицо. Не упрямьтесь, барыня, благодарите, что я еще не много прошу,
другой бы, кроме того, попросил еще услуг… знаете каких… в которых ни одна хорошенькая женщина не отказывает, при стеснительных обстоятельствах, вот каких… Хе-хе-хе! Vous êtes belle, vous! [Вы же красивая женщина! (франц.)]
Но вот что, однако же, мне известно как достовернейший факт: за несколько лишь дней до смерти старик, призвав дочь и
друзей своих, Пелищева и
князя В—го, велел Катерине Николаевне, в возможном случае близкой кончины его, непременно выделить из этого капитала Анне Андреевне шестьдесят тысяч рублей.