Неточные совпадения
Замечу, что мою мать я, вплоть до прошлого года, почти не знал вовсе; с детства меня отдали
в люди, для комфорта Версилова, об чем, впрочем, после; а потому я никак не могу представить себе,
какое у нее могло быть
в то время лицо.
Ибо об чем, о Господи, об чем мог говорить
в то время такой человек,
как Версилов, с такою особою,
как моя мать, даже и
в случае самой неотразимой любви?
Версилов еще недавно имел огромное влияние на дела этого старика и был его другом, странным другом, потому что этот бедный князь,
как я заметил, ужасно боялся его, не только
в то время,
как я поступил, но, кажется, и всегда во всю дружбу.
Эта Татьяна Павловна играла странную роль
в то время,
как я застал ее
в Петербурге.
— Совершенно верно, великолепно! — вскричал я
в восхищении.
В другое
время мы бы тотчас же пустились
в философские размышления на эту
тему, на целый час, но вдруг меня
как будто что-то укусило, и я весь покраснел. Мне представилось, что я, похвалами его бонмо, подлещаюсь к нему перед деньгами и что он непременно это подумает, когда я начну просить. Я нарочно упоминаю теперь об этом.
Правда, я далеко был не
в «скорлупе» и далеко еще не был свободен; но ведь и шаг я положил сделать лишь
в виде пробы —
как только, чтоб посмотреть, почти
как бы помечтать, а потом уж не приходить, может, долго, до самого
того времени, когда начнется серьезно.
Физиономия Васина не очень поразила меня, хоть я слышал о нем
как о чрезмерно умном: белокурый, с светло-серыми большими глазами, лицо очень открытое, но
в то же
время в нем что-то было
как бы излишне твердое; предчувствовалось мало сообщительности, но взгляд решительно умный, умнее дергачевского, глубже, — умнее всех
в комнате; впрочем, может быть, я теперь все преувеличиваю.
И вот, ввиду всего этого, Катерина Николавна, не отходившая от отца во
время его болезни, и послала Андроникову,
как юристу и «старому другу», запрос: «Возможно ли будет, по законам, объявить князя
в опеке или вроде неправоспособного; а если так,
то как удобнее это сделать без скандала, чтоб никто не мог обвинить и чтобы пощадить при этом чувства отца и т. д., и т. д.».
Но, взамен
того, мне известно
как пять моих пальцев, что все эти биржи и банкирства я узнаю и изучу
в свое
время,
как никто другой, и что наука эта явится совершенно просто, потому только, что до этого дойдет дело.
Скажу кстати,
в скобках, что почему-то подозреваю, что она никогда не верила
в мою гуманность, а потому всегда трепетала; но, трепеща,
в то же
время не поддалась ни на
какую культуру.
— Друг мой, я с тобой согласен во всем вперед; кстати, ты о плече слышал от меня же, а стало быть,
в сию минуту употребляешь во зло мое же простодушие и мою же доверчивость; но согласись, что это плечо, право, было не так дурно,
как оно кажется с первого взгляда, особенно для
того времени; мы ведь только тогда начинали. Я, конечно, ломался, но я ведь тогда еще не знал, что ломаюсь. Разве ты, например, никогда не ломаешься
в практических случаях?
Пусть это будет, говорит, за вами долг, и
как только получите место,
то в самое короткое
время можете со мной поквитаться.
О таких,
как Дергачев, я вырвал у него раз заметку, «что они ниже всякой критики», но
в то же
время он странно прибавил, что «оставляет за собою право не придавать своему мнению никакого значения».
— Я не знаю,
в каком смысле вы сказали про масонство, — ответил он, — впрочем, если даже русский князь отрекается от такой идеи,
то, разумеется, еще не наступило ей
время. Идея чести и просвещения,
как завет всякого, кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь
в немногих головах,
то она еще не погибла, а светит,
как огненная точка
в глубокой
тьме.
Лиза как-то говорила мне раз, мельком, вспоминая уже долго спустя, что я произнес тогда эту фразу ужасно странно, серьезно и
как бы вдруг задумавшись; но
в то же
время «так смешно, что не было возможности выдержать»; действительно, Анна Андреевна опять рассмеялась.
Теперь должно все решиться, все объясниться, такое
время пришло; но постойте еще немного, не говорите, узнайте,
как я смотрю сам на все это, именно сейчас,
в теперешнюю минуту; прямо говорю: если это и так было,
то я не рассержусь…
то есть я хотел сказать — не обижусь, потому что это так естественно, я ведь понимаю.
— Ваши бывшие интриги и ваши сношения — уж конечно, эта
тема между нами неприлична, и даже было бы глупо с моей стороны; но я, именно за последнее
время, за последние дни, несколько раз восклицал про себя: что, если б вы любили хоть когда-нибудь эту женщину, хоть минутку? — о, никогда бы вы не сделали такой страшной ошибки на ее счет
в вашем мнении о ней,
как та, которая потом вышла!
Всего краше, всего светлее было
то, что он
в высшей степени понял, что «можно страдать страхом по документу» и
в то же
время оставаться чистым и безупречным существом,
каким она сегодня передо мной открылась.
Но когда я уже оканчивал,
то заметил, что сквозь добрую улыбку его начало по
временам проскакивать что-то уж слишком нетерпеливое
в его взгляде, что-то
как бы рассеянное и резкое.
— Но
как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, —
как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я
в то же
время беру у князя деньги, —
как могли вы говорить со мной, сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у князя за сестру деньги зазнамо!
Лиза, дети, работа, о,
как мы мечтали обо всем этом с нею, здесь мечтали, вот тут,
в этих комнатах, и что же? я
в то же
время думал об Ахмаковой, не любя этой особы вовсе, и о возможности светского, богатого брака!
Да, у меня, безродного, вдруг очутилась гостья —
в первый раз с
того времени,
как я у Тушара.
Я тотчас узнал эту гостью,
как только она вошла: это была мама, хотя с
того времени,
как она меня причащала
в деревенском храме и голубок пролетел через купол, я не видал уж ее ни разу.
Я не помню даже
времени в целой жизни моей, когда бы я был полон более надменных ощущений,
как в те первые дни моего выздоровления,
то есть когда валялась соломинка на постели.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе,
то все, что было наружу, была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не любили друг друга сильнее,
как в это
время. Прибавлю еще, что к Макару Ивановичу, с самого появления его у нас, Лиза, после первого удивления и любопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, даже высокомерно. Она
как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
У ней именно
как раз к
тому времени сократили ее жениха и увезли под опеку
в Царское, да еще взяли и ее самое под опеку.
И надо так сказать, что именно к этому
времени сгустились все недоумения мои о нем; никогда еще не представлялся он мне столь таинственным и неразгаданным,
как в то именно
время; но об этом-то и вся история, которую пишу; все
в свое
время.
— Да разве он
в чем-нибудь замешан? Боже мой, что с ними теперь будет? И
как нарочно
в то самое
время,
как Лиза так обвинила Васина!..
Как вы думаете, что с ними может быть? Тут Стебельков! Клянусь вам, тут Стебельков!
Я поклонился ей и вышел молча,
в то же
время почти не смея взглянуть на нее; но не сошел еще с лестницы,
как догнала меня Настасья Егоровна с сложенным вдвое полулистом почтовой бумаги.
Разумеется, я видел тоже, что он ловит меня,
как мальчишку (наверное — видел тогда же); но мысль о браке с нею до
того пронзила меня всего, что я хоть и удивлялся на Ламберта,
как это он может верить
в такую фантазию, но
в то же
время сам стремительно
в нее уверовал, ни на миг не утрачивая, однако, сознания, что это, конечно, ни за что не может осуществиться.
— О нет! — вскричал я, — и
как ты страшен и
в то же
время глуп, Ламберт!
— Давно. Я его никогда не видала, но
в жизни моей он тоже играл роль. Мне много передавал о нем
в свое
время тот человек, которого я боюсь. Вы знаете —
какой человек.
— Это — ты! — вскрикнул он радостно и
в то же
время как бы
в величайшем удивлении.
Я и прежде живал
в Европе, но тогда было
время особенное, и никогда я не въезжал туда с такою безотрадною грустью и… с такою любовью,
как в то время.
Там была брань и логика; там француз был всего только французом, а немец всего только немцем, и это с наибольшим напряжением, чем во всю их историю; стало быть, никогда француз не повредил столько Франции, а немец своей Германии,
как в то именно
время!
— Кабы умер — так и слава бы Богу! — бросила она мне с лестницы и ушла. Это она сказала так про князя Сергея Петровича, а
тот в то время лежал
в горячке и беспамятстве. «Вечная история!
Какая вечная история?» — с вызовом подумал я, и вот мне вдруг захотелось непременно рассказать им хоть часть вчерашних моих впечатлений от его ночной исповеди, да и самую исповедь. «Они что-то о нем теперь думают дурное — так пусть же узнают все!» — пролетело
в моей голове.
Было уже пять часов пополудни; наш разговор продолжался, и вдруг я заметил
в лице мамы
как бы содрогание; она быстро выпрямилась и стала прислушиваться, тогда
как говорившая
в то время Татьяна Павловна продолжала говорить, ничего не замечая.
Они сидели друг против друга за
тем же столом, за которым мы с ним вчера пили вино за его «воскресение»; я мог вполне видеть их лица. Она была
в простом черном платье, прекрасная и, по-видимому, спокойная,
как всегда. Говорил он, а она с чрезвычайным и предупредительным вниманием его слушала. Может быть,
в ней и видна была некоторая робость. Он же был страшно возбужден. Я пришел уже к начатому разговору, а потому некоторое
время ничего не понимал. Помню, она вдруг спросила...
Он потерянно рассмеялся при этом слове, вдруг подняв на нее глаза; до
того же
времени говорил,
как бы смотря
в сторону. Если б я был на ее месте, я бы испугался этого смеха, я это почувствовал. Он вдруг встал со стула.
Все это я таил с
тех самых пор
в моем сердце, а теперь пришло
время и — я подвожу итог. Но опять-таки и
в последний раз: я, может быть, на целую половину или даже на семьдесят пять процентов налгал на себя!
В ту ночь я ненавидел ее,
как исступленный, а потом
как разбушевавшийся пьяный. Я сказал уже, что это был хаос чувств и ощущений,
в котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их надо было высказать, потому что хоть часть этих чувств да была же наверно.
Положение нашего романиста
в таком случае было б совершенно определенное: он не мог бы писать
в другом роде,
как в историческом, ибо красивого типа уже нет
в наше
время, а если и остались остатки,
то, по владычествующему теперь мнению, не удержали красоты за собою.