Неточные совпадения
А человеку, который приехал с «Антоном Горемыкой», разрушать, на основании помещичьего права, святость брака, хотя и своего дворового, было бы очень зазорно перед самим собою,
потому что, повторяю, про этого «Антона Горемыку» он еще не далее как несколько месяцев тому назад, то есть двадцать лет спустя, говорил чрезвычайно серьезно.
Они привязались сами: они стали браниться, они гораздо сквернее бранились, чем я: и молокосос, и без кушанья оставить надо, и нигилист, и городовому отдадут, и что я
потому привязался, что они одни и слабые женщины,
а был бы с ними мужчина, так я бы сейчас хвост поджал.
Он все меня бил,
потому что был больше чем тремя годами старше,
а я ему служил и сапоги снимал.
Он сказал, что деньги утащил сегодня у матери из шкатулки, подделав ключ,
потому что деньги от отца все его, по закону, и что она не смеет не давать,
а что вчера к нему приходил аббат Риго увещевать — вошел, стал над ним и стал хныкать, изображать ужас и поднимать руки к небу, «
а я вынул нож и сказал, что я его зарежу» (он выговаривал: загхэжу).
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения была так же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально,
а не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости, что ли (
потому что это еще труднее понять), — то где же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
Вы плюнули на меня,
а я торжествую; если бы вы в самом деле плюнули мне в лицо настоящим плевком, то, право, я, может быть, не рассердился,
потому что вы — моя жертва, моя,
а не его.
Что же касается до мужчин, то все были на ногах,
а сидели только, кроме меня, Крафт и Васин; их указал мне тотчас же Ефим,
потому что я и Крафта видел теперь в первый раз в жизни.
— Я
потому, что сам редко умею быть вежливым, хоть и хочу уметь…
А что ж, может, и лучше, что оскорбляют люди: по крайней мере избавляют от несчастия любить их.
— Неужели, чтоб доехать до Вильно, револьвер нужен? — спросил я вовсе без малейшей задней мысли: и мысли даже не было! Так спросил,
потому что мелькнул револьвер,
а я тяготился, о чем говорить.
Один горбун, именно
потому, что брал не акции,
а наличные луидоры.
Не
потому, чтоб придавили они меня,
а совсем в другом смысле, в обратном.
Мне нравилось ужасно представлять себе существо, именно бесталанное и серединное, стоящее перед миром и говорящее ему с улыбкой: вы Галилеи и Коперники, Карлы Великие и Наполеоны, вы Пушкины и Шекспиры, вы фельдмаршалы и гофмаршалы,
а вот я — бездарность и незаконность, и все-таки выше вас,
потому что вы сами этому подчинились.
Я говорю, по счастью,
потому что когда мы спорили в кухне, эта баба, услыхав о случае, прибежала поглядеть,
а когда узнала, что это Ариночка, — умилилась.
— Ах, Татьяна Павловна, зачем бы вам так с ним теперь! Да вы шутите, может,
а? — прибавила мать, приметив что-то вроде улыбки на лице Татьяны Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно, лишь на мать,
потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила, как в ту минуту она была счастлива моею покорностью.
— Я, конечно, не нахожу унизительного, но мы вовсе не в таком соглашении,
а, напротив, даже в разногласии,
потому что я на днях, завтра, оставляю ходить к князю, не видя там ни малейшей службы…
Я в эти две недели ужасно важничал перед товарищами, хвастался моим синим сюртуком и папенькой моим Андреем Петровичем, и вопросы их: почему же я Долгорукий,
а не Версилов, — совершенно не смущали меня именно
потому, что я сам не знал почему.
Друг мой, это очень неблагородно, тем более что твоя мать ни в чем не виновна лично: это характер чистейший,
а если она не Версилова, то единственно
потому, что до сих пор замужем.
Вот почему я и предпочел почти во всем замолчать,
а не
потому только, что это легче, и, признаюсь, не раскаиваюсь.
—
А что именно, я и до сих пор не знаю. Но что-то другое, и, знаешь, даже весьма порядочное; заключаю
потому, что мне под конец стало втрое при нем совестнее. Он на другой же день согласился на вояж, без всяких слов, разумеется не забыв ни одной из предложенных мною наград.
Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «
А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото,
а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?» Одним словом, не могу выразить моих впечатлений,
потому что все это фантазия, наконец, поэзия,
а стало быть, вздор; тем не менее мне часто задавался и задается один уж совершенно бессмысленный вопрос: «Вот они все кидаются и мечутся,
а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного?
— Гм, да-с. Нет-с, позвольте; вы покупаете в лавке вещь, в другой лавке рядом другой покупатель покупает другую вещь, какую бы вы думали? Деньги-с, у купца, который именуется ростовщиком-с…
потому что деньги есть тоже вещь,
а ростовщик есть тоже купец… Вы следите?
Уже раза два раздался его громкий хохот и, наверно, совсем неуместно,
потому что рядом с его голосом,
а иногда и побеждая его голос, раздавались голоса обеих женщин, вовсе не выражавшие веселости, и преимущественно молодой женщины, той, которая давеча визжала: она говорила много, нервно, быстро, очевидно что-то обличая и жалуясь, ища суда и судьи.
— Эх, ce petit espion. Во-первых, вовсе и не espion,
потому что это я, я его настояла к князю поместить,
а то он в Москве помешался бы или помер с голоду, — вот как его аттестовали оттуда; и главное, этот грубый мальчишка даже совсем дурачок, где ему быть шпионом?
— Вот это письмо, — ответил я. — Объяснять считаю ненужным: оно идет от Крафта,
а тому досталось от покойного Андроникова. По содержанию узнаете. Прибавлю, что никто в целом мире не знает теперь об этом письме, кроме меня,
потому что Крафт, передав мне вчера это письмо, только что я вышел от него, застрелился…
Средства у нас какие; взяли мы эту комнатку,
потому что самая маленькая из всех, да и в честном, сами видим, доме,
а это нам пуще всего: женщины мы неопытные, всякий-то нас обидит.
«Уроки я вам, говорит, найду непременно,
потому что я со многими здесь знаком и многих влиятельных даже лиц просить могу, так что если даже пожелаете постоянного места, то и то можно иметь в виду…
а покамест простите, говорит, меня за один прямой к вам вопрос: не могу ли я сейчас быть вам чем полезным?
Кстати, ведь действительно ужасно много есть современных людей, которые, по привычке, все еще считают себя молодым поколением,
потому что всего вчера еще таким были,
а между тем и не замечают, что уже на фербанте.
На мне был перемятый сюртук, и вдобавок в пуху,
потому что я так и спал не раздевшись,
а рубашке приходился уже четвертый день.
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете же вы не ощущать в себе крови своего отца?.. Правда, вы еще молоды,
потому что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться,
а от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только может быть серьезное возражение: если вы делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
Я знал, серьезно знал, все эти три дня, что Версилов придет сам, первый, — точь-в-точь как я хотел того,
потому что ни за что на свете не пошел бы к нему первый, и не по строптивости,
а именно по любви к нему, по какой-то ревности любви, — не умею я этого выразить.
Впрочем, нет, не Суворов, и как жаль, что забыл, кто именно, только, знаете, хоть и светлость,
а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит, свезешь камень: чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную цену берут-с,
потому что русский кошель толст,
а им дома есть нечего.
Но все-таки нельзя же не подумать и о мере,
потому что тебе теперь именно хочется звонкой жизни, что-нибудь зажечь, что-нибудь раздробить, стать выше всей России, пронестись громовою тучей и оставить всех в страхе и в восхищении,
а самому скрыться в Северо-Американские Штаты.
— Самый превосходный признак, мой друг; самый даже благонадежный,
потому что наш русский атеист, если только он вправду атеист и чуть-чуть с умом, — самый лучший человек в целом мире и всегда наклонен приласкать Бога,
потому что непременно добр,
а добр
потому, что безмерно доволен тем, что он — атеист. Атеисты наши — люди почтенные и в высшей степени благонадежные, так сказать, опора отечества…
—
Потому, что жить с идеями скучно,
а без идей всегда весело.
— Пожалуйста, без театральных жестов — сделайте одолжение. Я знаю, что то, что я делаю, — подло, что я — мот, игрок, может быть, вор… да, вор,
потому что я проигрываю деньги семейства, но я вовсе не хочу надо мной судей. Не хочу и не допускаю. Я — сам себе суд. И к чему двусмысленности? Если он мне хотел высказать, то и говори прямо,
а не пророчь сумбур туманный. Но, чтоб сказать это мне, надо право иметь, надо самому быть честным…
Я отлично знал, что Лиза у Столбеевой бывала и изредка посещала потом бедную Дарью Онисимовну, которую все у нас очень полюбили; но тогда, вдруг, после этого, впрочем, чрезвычайно дельного заявления князя и особенно после глупой выходки Стебелькова,
а может быть и
потому, что меня сейчас назвали князем, я вдруг от всего этого весь покраснел.
—
Потому что не я к вам имею надобность,
а вы ко мне имеете надобность, — крикнул я, вдруг разгорячившись.
— Ну,
а если эта красавица обратит на него внимание, несмотря на то что он так ничтожен, стоит в углу и злится,
потому что «маленький», и вдруг предпочтет его всей толпе окружающих ее обожателей, что тогда? — спросил я вдруг с самым смелым и вызывающим видом. Сердце мое застучало.
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как дурак, и хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно,
потому что я играл без расчета, на ура, как дурак,
а теперь за каждый рубль дрожать буду… Не я буду, если не выиграю! Я не пристрастился; это не главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что не выйду от вас…
Да и сказано было так мельком, небрежно, спокойно и после весьма скучного сеанса,
потому что во все время, как я у ней был вчера, я почему-то был как сбитый с толку: сидел, мямлил и не знал, что сказать, злился и робел ужасно,
а она куда-то собиралась, как вышло после, и видимо была рада, когда я стал уходить.
То есть я и солгал,
потому что документ был у меня и никогда у Крафта, но это была лишь мелочь,
а в самом главном я не солгал,
потому что в ту минуту, когда лгал, то дал себе слово сжечь это письмо в тот же вечер.
— Да я не умела как и сказать, — улыбнулась она, — то есть я и сумела бы, — улыбнулась она опять, — но как-то становилось все совестно…
потому что я действительно вначале вас только для этого «привлекала», как вы выразились, ну
а потом мне очень скоро стало противно… и надоело мне все это притворство, уверяю вас! — прибавила она с горьким чувством, — да и все эти хлопоты тоже!
Вся правда в том, — прибавила она, — что теперь обстоятельства мои вдруг так сошлись, что мне необходимо надо было узнать наконец всю правду об участи этого несчастного письма,
а то я было уж стала забывать о нем…
потому что я вовсе не из этого только принимала вас у себя, — прибавила она вдруг.
— Конечно,
потому что и вас это так же волновало,
а я вам давно призналась: я русская и Россию люблю.
Я на прошлой неделе заговорила было с князем — вым о Бисмарке,
потому что очень интересовалась,
а сама не умела решить, и вообразите, он сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все с какой-то иронией и с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью, с которою обыкновенно говорят «великие мужи» с нами, женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
— И лень, и претит. Одна умная женщина мне сказала однажды, что я не имею права других судить
потому, что «страдать не умею»,
а чтобы стать судьей других, надо выстрадать себе право на суд. Немного высокопарно, но в применении ко мне, может, и правда, так что я даже с охотой покорился суждению.
Да, эта последняя мысль вырвалась у меня тогда, и я даже не заметил ее. Вот какие мысли, последовательно одна за другой, пронеслись тогда в моей голове, и я был чистосердечен тогда с собой: я не лукавил, не обманывал сам себя; и если чего не осмыслил тогда в ту минуту, то
потому лишь, что ума недостало,
а не из иезуитства пред самим собой.
Я, разумеется, не надеялся выиграть пари: было тридцать шесть шансов против одного, что zero не выйдет; но я предложил, во-первых,
потому, что форсил,
а во-вторых,
потому, что хотелось чем-то всех привлечь к себе.
— Вы меня измучили оба трескучими вашими фразами и все фразами, фразами, фразами! Об чести, например! Тьфу! Я давно хотел порвать… Я рад, рад, что пришла минута. Я считал себя связанным и краснел, что принужден принимать вас… обоих!
А теперь не считаю себя связанным ничем, ничем, знайте это! Ваш Версилов подбивал меня напасть на Ахмакову и осрамить ее… Не смейте же после того говорить у меня о чести.
Потому что вы — люди бесчестные… оба, оба;
а вы разве не стыдились у меня брать мои деньги?
Потому что мы — не дворяне,
а он — князь и делает там свою карьеру; он нас, честных-то людей, и слушать не станет.