Неточные совпадения
Но Б. еще не знал всех бедствий матушки. Муж часто заводил к себе
в дом целые ватаги разных сорванцов и буянов, и тогда чего не
было!
Стены
были окрашены грязновато-серою краскою;
в углу стояла огромная русская печь; окна выходили на улицу или, лучше сказать, на кровлю противоположного
дома и
были низенькие, широкие, словно щели.
Из нашей квартиры
было видно полгорода; мы жили под самой кровлей
в шестиэтажном, огромнейшем
доме.
Раз,
в десятом часу вечера, матушка послала меня
в лавочку за дрожжами, а батюшки не
было дома.
Он стоял
в толпе перед богатым
домом, который
был против нашего.
Мне казалось, что мы тотчас же станем богаты; я не
буду ходить на посылках
в лавочку, что
было очень тяжело для меня, потому что меня всегда обижали дети соседнего
дома, когда я выходила из
дому, и этого я ужасно боялась, особенно когда несла молоко или масло, зная, что если пролью, то с меня строго взыщется; потом я порешила, мечтая, что батюшка тотчас сошьет себе хорошее платье, что мы поселимся
в блестящем
доме, и вот теперь — этот богатый
дом с красными занавесами и встреча возле него с батюшкою, который хотел мне что-то показать
в нем, пришли на помощь моему воображению.
И тотчас же сложилось
в моих догадках, что мы переселимся именно
в этот
дом и
будем в нем жить
в каком-то вечном празднике и вечном блаженстве.
Раз, помню (конечно, что я расскажу теперь, ничтожно мелочно, грубо, но именно такие воспоминания как-то особенно терзают меня и мучительнее всего напечатлелись
в моей памяти), — раз,
в один вечер, когда отца не
было дома, матушка стала посылать меня
в лавочку купить ей чаю и сахару.
Однажды, когда матушки не
было дома, я выбрала минуту, когда отец
был особенно весел, — а это случалось с ним, когда он чуть-чуть
выпьет вина, — подсела к нему и заговорила о чем-то
в намерении тотчас свернуть разговор на мою заветную тему.
Наконец я добилась, что он засмеялся, и я, крепко обняв его, с трепещущим сердцем, совсем испугавшись, как будто приготовлялась говорить о чем-то таинственном и страшном, начала, бессвязно и путаясь на каждом шагу, расспрашивать его: куда мы пойдем, скоро ли, что возьмем с собою, как
будем жить и, наконец, пойдем ли мы
в дом с красными занавесами?
Это
был сам князь Х-ий, нашедший меня и пригревший
в своем
доме.
Она
была чуть ли не важнейшим лицом
в доме.
Но уж видно
было, что я совсем не понравилась;
в тот же день прислали сказать, что я слишком резвлюсь и что меня слышно на весь
дом, тогда как я сидела весь день не шелохнувшись: ясно, что старушке так показалось.
Вечно двигаться, бегать, скакать, шуметь и греметь на весь
дом было в ней непременной потребностью.
Самолюбивая Катя всеми средствами старалась победить нелюбезность Фальстафа; ей
было неприятно, что
есть хоть одно животное
в доме, единственное, которое не признает ее авторитета, ее силы, не склоняется перед нею, не любит ее.
Я
была вне себя; я не знала, что со мной делается и что сделалось с Катей. Но, слава богу, скоро кончилась наша прогулка, а то я бы не выдержала и бросилась бы целовать ее на улице. Всходя на лестницу, мне удалось, однако ж, поцеловать ее украдкой
в плечо. Она заметила, вздрогнула, но не сказала ни слова. Вечером ее нарядили и повели вниз. У княгини
были гости. Но
в этот вечер
в доме произошла страшная суматоха.
Катя прикинулась смиренницей, постницей и вполне раскаивающейся; одним словом, ханжа
была в восторге и много льстила ее самолюбию предстоявшая победа над Катей — сокровищем, идолом всего
дома, которая умела заставить даже свою мать исполнять свои прихоти.
И вот вечером я вошла
в другую семью,
в другой
дом, к новым людям,
в другой раз оторвав сердце от всего, что мне стало так мило, что
было уже для меня родное. Я приехала вся измученная, истерзанная от душевной тоски… Теперь начинается новая история.
Я прожила у моих воспитателей с лишком восемь лет и не помню, чтоб во все это время, кроме каких-нибудь нескольких раз,
в доме был званый вечер, обед или как бы нибудь собрались родные, друзья и знакомые.
Исключая двух-трех лиц, которые езжали изредка, музыканта Б., который
был другом
дома, да тех, которые бывали у мужа Александры Михайловны, почти всегда по делам,
в наш
дом более никто не являлся.
Сначала я выбирала время, когда секретаря не
было дома; потом же стала заходить из столовой, потому что письмоводитель Петра Александровича имел у себя только ключ
в кармане, а
в дальнейшие сношения с книгами никогда не вступал и потому даже не входил
в комнату,
в которой они находились.
К тому же мы все, весь
дом наш, жили так уединенно, так вне общества,
в такой монастырской тиши, что невольно
в каждом из нас должна
была развиться сосредоточенность
в себе самом, какая-то потребность самозаключения.
Петра Александровича не
было дома, а Александра Михайловна
была больна и лежала
в постели.
Настоящее мгновение мое похоже
было на то, когда человек покидает навсегда свой
дом, жизнь доселе покойную, безмятежную для далекого неведомого пути и
в последний раз оглядывается кругом себя, мысленно прощаясь с своим прошедшим, а между тем горько сердцу от тоскливого предчувствия всего неизвестного будущего, может
быть сурового, враждебного, которое ждет его на новой дороге.
Мне
было тяжело видеть ее подле вас,
в ваших объятиях, за одним столом вместе с нами,
в доме моем, наконец.
Обморок и припадки продолжались два часа. Весь
дом был в страхе. Доктор сомнительно качал головою. Через два часа я вошла
в кабинет Петра Александровича. Он только что воротился от жены и ходил взад и вперед по комнате, кусая ногти
в кровь, бледный, расстроенный. Я никогда не видала его
в таком виде.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш
дом был первый
в столице и чтоб у меня
в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Я бы дерзнул… У меня
в доме есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты души предложил.
Квартальный. Прохоров
в частном
доме, да только к делу не может
быть употреблен.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе
в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня
дом первый
в Петербурге. Так уж и известен:
дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.)Сделайте милость, господа, если
будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.