Неточные совпадения
— О, вы угадали опять, — подхватил белокурый молодой человек, — ведь действительно почти ошибаюсь, то есть почти
что не родственница;
до того даже,
что я, право, нисколько и не удивился тогда,
что мне туда не ответили. Я так и ждал.
— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А
что касается
до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю, каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
— Да… как же это? — удивился
до столбняка и чуть не выпучил глаза чиновник, у которого все лицо тотчас же стало складываться во что-то благоговейное и подобострастное, даже испуганное, — это того самого Семена Парфеновича Рогожина, потомственного почетного гражданина,
что с месяц назад тому помре и два с половиной миллиона капиталу оставил?
Казалось,
что он
до сих пор в горячке, и уж по крайней мере в лихорадке.
Что же касается
до чиновника, так тот так и повис над Рогожиным, дыхнуть не смел, ловил и взвешивал каждое слово, точно бриллианта искал.
— Всё знает! Лебедев всё знает! Я, ваша светлость, и с Лихачевым Алексашкой два месяца ездил, и тоже после смерти родителя, и все, то есть, все углы и проулки знаю, и без Лебедева, дошло
до того,
что ни шагу. Ныне он в долговом отделении присутствует, а тогда и Арманс, и Коралию, и княгиню Пацкую, и Настасью Филипповну имел случай узнать, да и много
чего имел случай узнать.
Лебедев кончил тем,
что достиг своего. Скоро шумная ватага удалилась по направлению к Вознесенскому проспекту. Князю надо было повернуть к Литейной. Было сыро и мокро; князь расспросил прохожих, —
до конца предстоявшего ему пути выходило версты три, и он решился взять извозчика.
Но генерал никогда не роптал впоследствии на свой ранний брак, никогда не третировал его как увлечение нерасчетливой юности и супругу свою
до того уважал и
до того иногда боялся ее,
что даже любил.
Впрочем, если натягивать, конечно, родственники, но
до того отдаленные,
что, по-настоящему, и считаться даже нельзя.
Что же с душой в эту минуту делается,
до каких судорог ее доводят?
Я
до того этому верю,
что прямо вам скажу мое мнение.
Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу или как-нибудь, непременно еще надеется,
что спасется,
до самого последнего мгновения.
Взгляд князя был
до того ласков в эту минуту, а улыбка его
до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения,
что генерал вдруг остановился и как-то вдруг другим образом посмотрел на своего гостя; вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.
— О, не извиняйтесь. Нет-с, я думаю,
что не имею ни талантов, ни особых способностей; даже напротив, потому
что я больной человек и правильно не учился.
Что же касается
до хлеба, то мне кажется…
Ганя вдруг смутился,
до того,
что даже побледнел немного.
— Третьего дня слово дала. Мы так приставали оба,
что вынудили. Только тебе просила
до времени не передавать.
— Вспомните, Иван Федорович, — сказал тревожливо и колеблясь Ганя, —
что ведь она дала мне полную свободу решенья
до тех самых пор, пока не решит сама дела, да и тогда все еще мое слово за мной…
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие дела не совались. И, однако,
до сих пор всё тем только у нас в доме и держится,
что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
Маменька их, генеральша Лизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но так как иные мнения ее, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принимались дочерьми, в сущности, давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитет между ними, и
до такой даже степени,
что установившийся согласный конклав трех девиц сплошь да рядом начинал пересиливать, то и генеральша, в видах собственного достоинства, нашла удобнее не спорить и уступать.
Однажды случилось,
что как-то в начале зимы, месяца четыре спустя после одного из летних приездов Афанасия Ивановича в Отрадное, заезжавшего на этот раз всего только на две недели, пронесся слух, или, лучше сказать, дошел как-то слух
до Настасьи Филипповны,
что Афанасий Иванович в Петербурге женится на красавице, на богатой, на знатной, — одним словом, делает солидную и блестящую партию.
Нет: тут хохотало пред ним и кололо его ядовитейшими сарказмами необыкновенное и неожиданное существо, прямо заявившее ему,
что никогда оно не имело к нему в своем сердце ничего, кроме глубочайшего презрения, презрения
до тошноты, наступившего тотчас же после первого удивления.
Если б он знал, например,
что его убьют под венцом, или произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное, смешное и непринятое в обществе, то он, конечно бы, испугался, но при этом не столько того,
что его убьют и ранят
до крови, или плюнут всепублично в лицо и пр., и пр., а того,
что это произойдет с ним в такой неестественной и непринятой форме.
Ему показалось возможным одно только объяснение,
что гордость «оскорбленной и фантастической женщины» доходит уже
до такого исступления,
что ей скорее приятнее выказать раз свое презрение в отказе,
чем навсегда определить свое положение и достигнуть недосягаемого величия.
На вопрос Настасьи Филипповны: «
Чего именно от нее хотят?» — Тоцкий с прежнею, совершенно обнаженною прямотой, признался ей,
что он так напуган еще пять лет назад,
что не может даже и теперь совсем успокоиться,
до тех пор, пока Настасья Филипповна сама не выйдет за кого-нибудь замуж.
Не только не было заметно в ней хотя бы малейшего появления прежней насмешки, прежней вражды и ненависти, прежнего хохоту, от которого, при одном воспоминании,
до сих пор проходил холод по спине Тоцкого, но, напротив, она как будто обрадовалась тому,
что может наконец поговорить с кем-нибудь откровенно и по-дружески.
Она допускала, однако ж, и дозволяла ему любовь его, но настойчиво объявила,
что ничем не хочет стеснять себя;
что она
до самой свадьбы (если свадьба состоится) оставляет за собой право сказать «нет», хотя бы в самый последний час; совершенно такое же право предоставляет и Гане.
Зато другому слуху он невольно верил и боялся его
до кошмара: он слышал за верное,
что Настасья Филипповна будто бы в высшей степени знает,
что Ганя женится только на деньгах,
что у Гани душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни с
чем самолюбивая;
что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся с обеих сторон, в свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены, то он возненавидел ее как свой кошмар.
Тоцкий
до того было уже струсил,
что даже и Епанчину перестал сообщать о своих беспокойствах; но бывали мгновения,
что он, как слабый человек, решительно вновь ободрялся и быстро воскресал духом: он ободрился, например, чрезвычайно, когда Настасья Филипповна дала, наконец, слово обоим друзьям,
что вечером, в день своего рождения, скажет последнее слово.
Трудно было поверить,
что будто бы Иван Федорович, на старости своих почтенных лет, при своем превосходном уме и положительном знании жизни и пр., и пр., соблазнился сам Настасьей Филипповной, — но так будто бы,
до такой будто бы степени,
что этот каприз почти походил на страсть.
— Это ровно за минуту
до смерти, — с полною готовностию начал князь, увлекаясь воспоминанием и, по-видимому, тотчас же забыв о всем остальном, — тот самый момент, когда он поднялся на лесенку и только
что ступил на эшафот.
Ведь, подумаешь, как это жестоко, а с другой стороны, ей-богу, эти невинные люди от чистого сердца делают и уверены,
что это человеколюбие), потом туалет (вы знаете,
что такое туалет преступника?), наконец везут по городу
до эшафота…
И подумать,
что это так
до самой последней четверти секунды, когда уже голова на плахе лежит, и ждет, и… знает, и вдруг услышит над собой, как железо склизнуло!
И представьте же,
до сих пор еще спорят,
что, может быть, голова когда и отлетит, то еще с секунду, может быть, знает,
что она отлетела, — каково понятие!
Мать в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и в самом деле померла; она знала,
что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала
до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала спать в сени, даже почти не кормила.
Я им тотчас же рассказал и растолковал поступок пастора; все на него рассердились, а некоторые
до того,
что ему камнями стекла в окнах разбили.
И
до какой степени были деликатны и нежны эти маленькие сердца: им, между прочим, показалось невозможным,
что их добрый Lеon так любит Мари, а Мари так дурно одета и без башмаков.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж было пред самым моим отъездом, — он сказал мне,
что он вполне убедился,
что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок,
что я только ростом и лицом похож на взрослого, но
что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я
до шестидесяти лет прожил.
Я останавливался и смеялся от счастья, глядя на их маленькие, мелькающие и вечно бегущие ножки, на мальчиков и девочек, бегущих вместе, на смех и слезы (потому
что многие уже успевали подраться, расплакаться, опять помириться и поиграть, покамест из школы
до дому добегали), и я забывал тогда всю мою тоску.
Мне казалось,
что я всё буду там, но я увидал наконец,
что Шнейдеру нельзя же было содержать меня, а тут подвернулось дело
до того, кажется, важное,
что Шнейдер сам заторопил меня ехать и за меня отвечал сюда.
Князь шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение, неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но не доходя двух комнат
до гостиной, он вдруг остановился, как будто вспомнил о
чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны.
И он снова стал в оцепенении среди тротуара, но
до того изумленный,
что даже разинул рот.
Ганя, раз начав ругаться и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится с иными людьми. Еще немного, и он, может быть, стал бы плеваться,
до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то,
что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
— Тебя еще сечь можно, Коля,
до того ты еще глуп. За всем,
что потребуется, можете обращаться к Матрене; обедают в половине пятого. Можете обедать вместе с нами, можете и у себя в комнате, как вам угодно. Пойдем, Коля, не мешай им.
В голосе Гани слышалась уже та степень раздражения, в которой человек почти сам рад этому раздражению, предается ему безо всякого удержу и чуть не с возрастающим наслаждением,
до чего бы это ни довело.
Князь хотел было что-то сказать, но
до того потерялся,
что ничего не выговорил и с шубой, которую поднял с полу, пошел в гостиную.
Уж одно то,
что Настасья Филипповна жаловала в первый раз;
до сих пор она держала себя
до того надменно,
что в разговорах с Ганей даже и желания не выражала познакомиться с его родными, а в самое последнее время даже и не упоминала о них совсем, точно их и не было на свете.
— Скажите, почему же вы не разуверили меня давеча, когда я так ужасно… в вас ошиблась? — продолжала Настасья Филипповна, рассматривая князя с ног
до головы самым бесцеремонным образом; она в нетерпении ждала ответа, как бы вполне убежденная,
что ответ будет непременно так глуп,
что нельзя будет не засмеяться.
Самолюбивый и тщеславный
до мнительности,
до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший,
что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его
до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о
чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую минуту!
Что, не ждал Парфена Рогожина? — повторил Рогожин, дойдя
до гостиной и останавливаясь в дверях против Гани.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в самом деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно, молча, ждали,
до чего это дойдет; глаза Вари сверкали, и на Нину Александровну всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.