Неточные совпадения
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что
и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), —
и хотя можно побиться, что в нем не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами
и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить,
хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу
такую будто
бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то
и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница,
и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень
и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже
и при самых забавных анекдотах; к тому же
и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой
и даже с намерением не только не
хотел скрывать эту свою маленькую будто
бы слабость к картишкам,
так существенно
и во многих случаях ему пригождавшуюся, но
и выставлял ее.
Камердинер,
хотя и не мог
бы так выразить все это, как князь, но конечно,
хотя не всё, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся лицу его.
— Ну, стало быть,
и кстати, что я вас не пригласил
и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить:
так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами
и слова не может быть, —
хотя мне, разумеется, весьма было
бы лестно, — то, стало быть…
— О, наверно не помешает.
И насчет места я
бы очень даже желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен. Учился же я все четыре года постоянно,
хотя и не совсем правильно, а
так, по особой его системе,
и при этом очень много русских книг удалось прочесть.
Дочери подошли с ним поцеловаться; тут
хотя и не сердились на него, но все-таки
и тут было тоже как
бы что-то особенное.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна
захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма
и желания устроить свою собственную участь,
хотя несколько желания добра
и ей, то поняла
бы, что ему давно странно
и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая
так прекрасно могла
бы воскреснуть в любви
и в семействе
и принять
таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
Она допускала, однако ж,
и дозволяла ему любовь его, но настойчиво объявила, что ничем не
хочет стеснять себя; что она до самой свадьбы (если свадьба состоится) оставляет за собой право сказать «нет»,
хотя бы в самый последний час; совершенно
такое же право предоставляет
и Гане.
— О, они не повторяются
так часто,
и притом он почти как ребенок, впрочем образованный. Я было вас, mesdames, — обратился он опять к дочерям, —
хотел попросить проэкзаменовать его, все-таки хорошо
бы узнать, к чему он способен.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я только ростом
и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером
и, может быть, даже умом я не взрослый,
и так и останусь,
хотя бы я до шестидесяти лет прожил.
— Да я удивляюсь, что вы
так искренно засмеялись. У вас, право, еще детский смех есть. Давеча вы вошли мириться
и говорите: «
Хотите, я вам руку поцелую», — это точно как дети
бы мирились. Стало быть, еще способны же вы к
таким словам
и движениям.
И вдруг вы начинаете читать целую лекцию об этаком мраке
и об этих семидесяти пяти тысячах. Право, всё это как-то нелепо
и не может быть.
— А я вас именно
хотел попросить, не можете ли вы, как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это надо непременно сегодня же; у меня дело; но я совсем не знаю, как войти. Я был давеча представлен, но все-таки не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем, готов перескочить через некоторые приличия,
и пусть даже смеются надо мной, только
бы войти как-нибудь.
— Представьте себе, господа, своим замечанием, что я не мог рассказать о моем воровстве
так, чтобы стало похоже на правду, Афанасий Иванович тончайшим образом намекает, что я
и не мог в самом деле украсть (потому что это вслух говорить неприлично),
хотя, может быть, совершенно уверен сам про себя, что Фердыщенко
и очень
бы мог украсть!
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что
такое «при людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании?
И почему «пети-жё»? Я действительно
хотела рассказать свой анекдот, ну, вот
и рассказала; не хорош разве?
И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я сказала князю: «как скажете,
так и будет»; сказал
бы да, я
бы тотчас же дала согласие, но он сказал нет,
и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
— Всех, всех впусти, Катя, не бойся, всех до одного, а то
и без тебя войдут. Вон уж как шумят, точно давеча. Господа, вы, может быть, обижаетесь, — обратилась она к гостям, — что я
такую компанию при вас принимаю? Я очень сожалею
и прощения прошу, но
так надо, а мне очень, очень
бы желалось, чтобы вы все согласились быть при этой развязке моими свидетелями,
хотя, впрочем, как вам угодно…
Что же касается Афанасия Ивановича, то, конечно, он себя компрометировать в
таких приключениях не мог; но он слишком был заинтересован в деле,
хотя бы и принимавшем
такой сумасшедший оборот; да
и Настасья Филипповна выронила на его счет два-три словечка
таких, что уехать никак нельзя было, не разъяснив окончательно дела.
— Ах, генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я
и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам
так обидно, то я
и не настаиваю
и вас не удерживаю,
хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство
и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе
так тяжело от них стало,
так что смотреть-то на них!
И неужели ты с этаким отправиться
хочешь, хоть
и за сто
бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я
бы на твоем месте их всех… что в самом-то деле!
Птицын
так даже от целомудрия наклонил голову
и смотрел в землю. Тоцкий про себя подумал: «Идиот, а знает, что лестью всего лучше возьмешь; натура!» Князь заметил тоже из угла сверкающий взгляд Гани, которым тот как
бы хотел испепелить его.
Одно только можно
бы было заключить постороннему наблюдателю, если
бы таковой тут случился: что, судя по всем вышесказанным,
хотя и немногим данным, князь все-таки успел оставить в доме Епанчиных особенное впечатление, хоть
и являлся в нем всего один раз, да
и то мельком. Может быть, это было впечатление простого любопытства, объясняемого некоторыми эксцентрическими приключениями князя. Как
бы то ни было, а впечатление осталось.
Взяв успокоительную привычку подписывать заемные письма
и векселя, он
и возможности не предполагал их воздействия,
хотя бы когда-нибудь, всё думал, что это
так.
Я, говорит, еще сама себе госпожа;
захочу,
так и совсем тебя прогоню, а сама за границу поеду (это уж она мне говорила, что за границу-то поедет, — заметил он как
бы в скобках,
и как-то особенно поглядев в глаза князю); иной раз, правда, только пужает, всё ей смешно на меня отчего-то.
— А я говорю А. Н. Б.,
и так хочу говорить, — с досадой перебила Аглая, — как
бы то ни было, а ясное дело, что этому бедному рыцарю уже всё равно стало: кто
бы ни была
и что
бы ни сделала его дама.
Кто
бы ни были ваши свидетели,
хотя бы и ваши друзья, но
так как они не могут не согласиться с правом Бурдовского (потому что оно, очевидно, математическое), то даже еще
и лучше, что эти свидетели — ваши друзья; еще очевиднее представится истина.
—
И правда, — резко решила генеральша, — говори, только потише
и не увлекайся. Разжалобил ты меня… Князь! Ты не стоил
бы, чтоб я у тебя чай пила, да уж
так и быть, остаюсь,
хотя ни у кого не прошу прощенья! Ни у кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь, то прости, если, впрочем,
хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, — обратилась она вдруг с видом необыкновенного гнева к мужу
и дочерям, как будто они-то
и были в чем-то ужасно пред ней виноваты, — я
и одна домой сумею дойти…
Он говорил одно, но
так, как будто
бы этими самыми словами
хотел сказать совсем другое. Говорил с оттенком насмешки
и в то же время волновался несоразмерно, мнительно оглядывался, видимо путался
и терялся на каждом слове,
так что всё это, вместе с его чахоточным видом
и с странным, сверкающим
и как будто исступленным взглядом, невольно продолжало привлекать к нему внимание.
— Проповедник Бурдалу,
так тот не пощадил
бы человека, а вы пощадили человека
и рассудили меня по-человечески! В наказание себе
и чтобы показать, что я тронут, не
хочу ста пятидесяти рублей, дайте мне только двадцать пять рублей,
и довольно! Вот всё, что мне надо, по крайней мере на две недели. Раньше двух недель за деньгами не приду.
Хотел Агашку побаловать, да не стоит она того. О, милый князь, благослови вас господь!
Сомнения нет, что семейные мучения ее были неосновательны, причину имели ничтожную
и до смешного были преувеличены; но если у кого бородавка на носу или на лбу, то ведь
так и кажется, что всем только одно было
и есть на свете, чтобы смотреть на вашу бородавку, над нею смеяться
и осуждать вас за нее,
хотя бы вы при этом открыли Америку.
— Я только
хотел сказать, что искажение идей
и понятий (как выразился Евгений Павлыч) встречается очень часто, есть гораздо более общий, чем частный случай, к несчастию.
И до того, что если б это искажение не было
таким общим случаем, то, может быть, не было
бы и таких невозможных преступлений, как эти…
Хотя в наглом приставании, в афишевании знакомства
и короткости, которых не было, заключалась непременно цель,
и в этом уже не могло быть теперь никакого сомнения, — но Евгений Павлович думал сначала отделаться как-нибудь
так,
и во что
бы ни стало не заметить обидчицы.
— По лицу видно. Поздоровайтесь с господами
и присядьте к нам сюда поскорее. Я особенно вас ждал, — прибавил он, значительно напирая на то, что он ждал. На замечание князя: не повредило
бы ему
так поздно сидеть? — он отвечал, что сам себе удивляется, как это он три дня назад умереть
хотел,
и что никогда он не чувствовал себя лучше, как в этот вечер.
Что
хотел сказать Рогожин, конечно, никто не понял, но слова его произвели довольно странное впечатление на всех: всякого тронула краешком какая-то одна, общая мысль. На Ипполита же слова эти произвели впечатление ужасное: он
так задрожал, что князь протянул было руку, чтобы поддержать его,
и он наверно
бы вскрикнул, если
бы видимо не оборвался вдруг его голос. Целую минуту он не мог выговорить слова
и, тяжело дыша, все смотрел на Рогожина. Наконец, задыхаясь
и с чрезвычайным усилием, выговорил...
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только два месяца,
и если б я страшно
захотел сделать одно доброе дело, которое
бы потребовало работы, беготни
и хлопот, вот вроде дела нашего доктора, то в
таком случае я ведь должен
бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне времени
и приискивать другое «доброе дело», помельче,
и которое в моих средствах (если уж
так будет разбирать меня на добрые дела).
Даже напротив: я хоть утром ему
и не высказал ясно моей мысли, но я знаю, что он ее понял; а эта мысль была
такого свойства, что по поводу ее, конечно, можно было прийти поговорить еще раз,
хотя бы даже
и очень поздно.
Между тем он продолжал всё сидеть
и всё смотрел на меня с тою же усмешкой. Я злобно повернулся на постели, тоже облокотился на подушку
и нарочно решился тоже молчать,
хотя бы мы всё время
так просидели. Я непременно почему-то
хотел, чтоб он начал первый. Я думаю,
так прошло минут с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это не Рогожин, а только видение?
Да
и довольно. Когда я дойду до этих строк, то, наверно, уж взойдет солнце
и «зазвучит на небе»,
и польется громадная, неисчислимая сила по всей подсолнечной. Пусть! Я умру, прямо смотря на источник силы
и жизни,
и не
захочу этой жизни! Если б я имел власть не родиться, то наверно не принял
бы существования на
таких насмешливых условиях. Но я еще имею власть умереть,
хотя отдаю уже сочтенное. Не великая власть, не великий
и бунт.
Последнее объяснение: я умираю вовсе не потому, что не в силах перенести эти три недели; о, у меня
бы достало силы,
и если б я
захотел, то довольно уже был
бы утешен одним сознанием нанесенной мне обиды; но я не французский поэт
и не
хочу таких утешений.
Итак, идет к Вилкину; казалось
бы, что мудреного, что пьяный человек идет к
такому же, как
и он сам, пьяному человеку,
хотя бы даже
и чем свет
и безо всякого повода-с?
«Когда вы развернете это письмо (
так начиналось первое послание), вы прежде всего взглянете на подпись. Подпись всё вам скажет
и всё разъяснит,
так что мне нечего пред вами оправдываться
и нечего вам разъяснять. Будь я хоть сколько-нибудь вам равна, вы
бы могли еще обидеться
такою дерзостью; но кто я
и кто вы? Мы две
такие противоположности,
и я до того пред вами из ряду вон, что я уже никак не могу вас обидеть, даже если б
и захотела».
«Ради бога, не думайте обо мне ничего; не думайте тоже, что я унижаю себя тем, что
так пишу вам, или что я принадлежу к
таким существам, которым наслаждение себя унижать,
хотя бы даже
и из гордости. Нет, у меня свои утешения; но мне трудно вам разъяснить это. Мне трудно было
бы даже
и себе сказать это ясно, хоть я
и мучаюсь этим. Но я знаю, что не могу себя унизить даже
и из припадка гордости. А к самоунижению от чистоты сердца я не способна. А стало быть, я вовсе
и не унижаю себя.
Когда же, например, самая сущность некоторых ординарных лиц именно заключается в их всегдашней
и неизменной ординарности, или, что еще лучше, когда, несмотря на все чрезвычайные усилия этих лиц выйти во что
бы ни стало из колеи обыкновенности
и рутины, они все-таки кончают тем, что остаются неизменно
и вечно одною только рутиной, тогда
такие лица получают даже некоторую своего рода
и типичность, — как ординарность, которая ни за что не
хочет остаться тем, что она есть,
и во что
бы то ни стало
хочет стать оригинальною
и самостоятельною, не имея ни малейших средств к самостоятельности.
— Ну, еще увидим, понимаем или не понимаем, — загадочно пробормотал Ганя, — только я все-таки
бы не
хотел, чтоб она узнала о старике. Я думал, князь удержится
и не расскажет. Он
и Лебедева сдержал; он
и мне не
хотел всего выговорить, когда я пристал…
— А я
и не примечаю-с, хе-хе!
И представьте себе, многоуважаемый князь, —
хотя предмет
и не достоин
такого особенного внимания вашего, всегда-то карманы у меня целехоньки, а тут вдруг в одну ночь
такая дыра! Стал высматривать любопытнее, как
бы перочинным ножичком кто прорезал; невероятно почти-с.
Но во всяком случае, гость был благородно-развязен,
хотя и со сдержанным достоинством; даже вначале обращался с князем как
бы с видом некоторого снисхождения, — именно
так, как бывают иногда благородно-развязны иные гордые, но несправедливо обиженные люди.
А если, может быть,
и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам отец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу,
и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет
и вдруг как будто
и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой,
и принужденный опять говорить, вдруг
и как
бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда,
и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень,
и…
и,
и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это будет иметь вид,
так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то есть, смотря с этой точки зрения, то есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же
и князь не без состояния,
хотя бы только даже
и некоторого.
Сердце матери дрожало от этого помышления, кровью обливалось
и слезами,
хотя в то же время что-то
и шевелилось внутри этого сердца, вдруг говорившее ей: «А чем
бы князь не
такой, какого вам надо?» Ну, вот эти-то возражения собственного сердца
и были всего хлопотливее для Лизаветы Прокофьевны.
Старичок же сановник,
хотя, с своей стороны, совершенно спокойно
бы перенес известие даже о самом ужасном несчастии с Епанчиными — непременно
бы обиделся, если б Епанчины помолвили свою дочь без его совета
и,
так сказать, без его спросу.
По некоторым промелькнувшим словечкам он даже мог догадаться, что красавица немка, недели две тому назад, рассорилась с Настасьей Филипповной,
так что во все эти дни о ней ничего не слыхала,
и всеми силами давала теперь знать, что
и не интересуется слышать, «
хотя бы она за всех князей в мире вышла».
Она состояла отчасти в том, что если Рогожин в Петербурге, то
хотя бы он
и скрывался на время, а все-таки непременно кончит тем, что придет к нему, к князю, с добрым или с дурным намерением, пожалуй, хоть как тогда.