Неточные совпадения
— Что ж, некому платить, что ли,
было? —
спросил черномазый.
— И небось в этом узелке вся ваша
суть заключается? —
спросил черномазый.
— Да вы точно… из-за границы? — как-то невольно
спросил он наконец — и сбился; он хотел, может
быть,
спросить: «Да вы точно князь Мышкин?»
— О, почти не по делу! То
есть, если хотите, и
есть одно дело, так только совета
спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме меня с нею, Мышкиных больше и нет.
— Вы князь Мышкин? —
спросил он чрезвычайно любезно и вежливо. Это
был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста, с маленькою наполеоновскою бородкой, с умным и очень красивым лицом. Только улыбка его, при всей ее любезности,
была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его,
был что-то уж слишком пристален и испытующ.
— Очень может
быть, хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте. Что это? — обратился генерал к Гане, который тем временем вынул из своего портфеля и подал ему фотографический портрет большого формата, — ба! Настасья Филипповна! Это сама, сама тебе прислала, сама? — оживленно и с большим любопытством
спрашивал он Ганю.
— Так вам нравится такая женщина, князь? —
спросил он его вдруг, пронзительно смотря на него. И точно будто бы у него
было какое чрезвычайное намерение.
Она призналась, что сама давно желала
спросить дружеского совета, что мешала только гордость, но что теперь, когда лед разбит, ничего и не могло
быть лучше.
— Давеча, действительно, — обратился к ней князь, несколько опять одушевляясь (он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), — действительно у меня мысль
была, когда вы у меня сюжет для картины
спрашивали, дать вам сюжет: нарисовать лицо приговоренного за минуту до удара гильотины, когда еще он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на эту доску.
— Как лицо? Одно лицо? —
спросила Аделаида. — Странный
будет сюжет, и какая же тут картина?
Гаврила Ардалионович еще сидел в кабинете и
был погружен в свои бумаги. Должно
быть, он действительно не даром брал жалованье из акционерного общества. Он страшно смутился, когда князь
спросил портрет и рассказал, каким образом про портрет там узнали.
Да, еще: когда я
спросил, уже взяв записку, какой же ответ? тогда она сказала, что без ответа
будет самый лучший ответ, — кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю, как сам понял.
— Э-эх! — проговорил гость, взъерошив волосы и вздохнув, и стал смотреть в противоположный угол. — У вас деньги
есть? —
спросил он вдруг, обращаясь к князю.
— Мы чуть не три недели избегали говорить об этом, и это
было лучше. Теперь, когда уже всё кончено, я только одно позволю себе
спросить: как она могла тебе дать согласие и даже подарить свой портрет, когда ты ее не любишь? Неужели ты ее, такую… такую…
— Но позвольте, как же это? —
спросила вдруг Настасья Филипповна. — Пять или шесть дней назад я читала в «Indеpendance» — а я постоянно читаю «Indеpendance», — точно такую же историю! Но решительно точно такую же! Это случилось на одной из прирейнских железных дорог, в вагоне, с одним французом и англичанкой: точно так же
была вырвана сигара, точно так же
была выкинута за окно болонка, наконец, точно так же и кончилось, как у вас. Даже платье светло-голубое!
— Слава богу, увела и уложила маменьку, и ничего не возобновлялось. Ганя сконфужен и очень задумчив. Да и
есть о чем. Каков урок!.. Я поблагодарить вас еще раз пришла и
спросить, князь: вы до сих пор не знавали Настасью Филипповну?
— Эге! Да с вами надо осторожнее. Черт знает, вы и тут яду влили. А кто знает, может
быть, вы мне и враг? Кстати, ха-ха-ха! И забыл
спросить: правда ли мне показалось, что вам Настасья Филипповна что-то слишком нравится, а?
Я вас
спрошу: много ли можно достать камелий в уезде, когда все их для балов
спрашивают, хотя бы балов и немного
было?
— Вы, кажется, сказали, князь, что письмо к вам от Салазкина? —
спросил Птицын. — Это очень известный в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может
быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Между прочим, она
спросила себя: «Показывать ли кому-нибудь?» Ей как-то
было стыдно.
Извозчик довез его до одной гостиницы, недалеко от Литейной. Гостиница
была плохенькая. Князь занял две небольшие комнаты, темные и плохо меблированные, умылся, оделся, ничего не
спросил и торопливо вышел, как бы боясь потерять время или не застать кого-то дома.
— Как жаль, что вы немного
выпили, Лебедев! А то бы я вас
спросил.
— И вы тоже в Павловск? —
спросил вдруг князь. — Да что это, здесь все, что ли, в Павловск? И у вас, вы говорите, там своя дача
есть?
— Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а
спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты в таком доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен
быть дом!»
— Нет, ходил в церковь, а это правда, говорил, что по старой вере правильнее. Скопцов тоже уважал очень. Это вот его кабинет и
был. Ты почему
спросил, по старой ли вере?
— Да… как же ты теперь женишься!.. Как потом-то
будешь? — с ужасом
спросил князь.
— Да разве она уж
была у тебя? — с любопытством
спросил князь.
Слушай, Парфен, ты давеча
спросил меня, вот мой ответ: сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно
будет не то; тут что-то такое, обо что вечно
будут скользить атеизмы и вечно
будут не про то говорить.
В «Весах» сказали ему, что Николай Ардалионович «вышли еще поутру-с, но, уходя, предуведомили, что если на случай придут кто их
спрашивать, то чтоб известить, что они-с к трем часам, может
быть, и придут-с.
Рогожин давеча отрекся: он
спросил с искривленною, леденящею улыбкой: «Чьи же
были глаза-то?» И князю ужасно захотелось, еще недавно, в воксале Царскосельской дороги, — когда он садился в вагон, чтоб ехать к Аглае, и вдруг опять увидел эти глаза, уже в третий раз в этот день, — подойти к Рогожину и сказать ему, «чьи это
были глаза»!
Лизавета Прокофьевна тоже ни о чем не захотела
спрашивать, хотя, может
быть, и она несколько беспокоилась.
— Какой сын Павлищева? И… какой может
быть сын Павлищева? — с недоумением
спрашивал генерал Иван Федорович, с любопытством оглядывая все лица и с удивлением замечая, что эта новая история только ему одному неизвестна.
— Как! Вы сами всё это сочинили? —
спросил князь, с любопытством смотря на Бурдовского. — Да
быть же не может!
Даже генерал
был так любезен, что пробормотал что-то успокоительное и любезно
спросил Лизавету Прокофьевну: «не свежо ли ей, однако же, на террасе?» Он даже чуть
было не
спросил Ипполита: «давно ли он в университете?», но не
спросил.
Но Лизавета Прокофьевна не удостоила взглянуть на него. Она стояла гордо, выпрямившись, закинув голову и с презрительным любопытством рассматривала «этих людишек». Когда Ипполит кончил, генерал вскинул
было плечами; она гневно оглядела его с ног до головы, как бы
спрашивая отчета в его движении, и тотчас оборотилась к князю.
Князь Щ.
был любезен и мил, по обыкновению,
спрашивал князя о прежнем, припоминал обстоятельства их первого знакомства, так что о вчерашнем почти ничего не
было сказано.
— Ах да, —
спросил он, — не знаете ли хоть вы, милый Лев Николаевич, что это
была за особа, что кричала вчера Евгению Павлычу из коляски?
— Стало
быть, во всяком случае, она ему знакома? —
спросил вдруг князь Лев Николаевич, помолчав с минуту.
Разумеется, в конце концов, моя цель
была занять денег, но вы меня о деньгах
спросили так, как будто не находите в этом ничего предосудительного, как будто так и
быть должно.
— Но Варвара Ардалионовна
была у меня в семь часов? —
спросил удивленный князь.
Аделаида попробовала
было у него
спросить: «О каком это дяде сейчас говорили и что там такое в Петербурге случилось?» Но он пробормотал ей в ответ с самою кислою миной что-то очень неопределенное о каких-то справках и что всё это, конечно, одна нелепость.
— А мне это один солдат говорил, с которым я один раз разговаривала, что им нарочно, по уставу, велено целиться, когда они в стрелки рассыпаются, в полчеловека; так и сказано у них: «в полчеловека». Вот уже, стало
быть, не в грудь и не в голову, а нарочно в полчеловека велено стрелять. Я
спрашивала потом у одного офицера, он говорил, что это точно так и верно.
— Ну, так, значит, и не умеете, потому что тут нужна практика! Слушайте же и заучите: во-первых, купите хорошего пистолетного пороху, не мокрого (говорят, надо не мокрого, а очень сухого), какого-то мелкого, вы уже такого
спросите, а не такого, которым из пушек палят. Пулю, говорят, сами как-то отливают. У вас пистолеты
есть?
Князь смеялся; Аглая в досаде топнула ногой. Ее серьезный вид, при таком разговоре, несколько удивил князя. Он чувствовал отчасти, что ему бы надо
было про что-то узнать, про что-то
спросить, — во всяком случае, про что-то посерьезнее того, как пистолет заряжают. Но всё это вылетело у него из ума, кроме одного того, что пред ним сидит она, а он на нее глядит, а о чем бы она ни заговорила, ему в эту минуту
было бы почти всё равно.
Если бы князь мог
быть в эту минуту внимательнее, то он, может
быть, догадался бы, что Ивану Федоровичу хочется между прочим что-то и от него выведать, или, лучше сказать, прямо и открыто о чем-то
спросить его, но все не удается дотронуться до самой главной точки.
Согласен тоже, что будущность чревата событиями и что много неразъясненного; тут
есть и интрига; но если здесь ничего не знают, там опять ничего объяснить не умеют; если я не слыхал, ты не слыхал, тот не слыхал, пятый тоже ничего не слыхал, то кто же, наконец, и слышал,
спрошу тебя?
— Когда? У вас? —
спросила она, но без большого удивления. — Ведь вчера вечером он
был, кажется, еще жив? Как же вы могли тут спать после всего этого? — вскричала она, внезапно оживляясь.
— Непременно принесите, и нечего
спрашивать. Ему, наверно, это
будет очень приятно, потому что он, может
быть, с тою целью и стрелял в себя, чтоб я исповедь потом прочла. Пожалуйста, прошу вас не смеяться над моими словами, Лев Николаич, потому что это очень может так
быть.
Она
спрашивала быстро, говорила скоро, но как будто иногда сбивалась и часто не договаривала; поминутно торопилась о чем-то предупреждать; вообще она
была в необыкновенной тревоге и хоть смотрела очень храбро и с каким-то вызовом, но, может
быть, немного и трусила. На ней
было самое буднишнее, простое платье, которое очень к ней шло. Она часто вздрагивала, краснела и сидела на краю скамейки. Подтверждение князя, что Ипполит застрелился для того, чтоб она прочла его исповедь, очень ее удивило.
Лебедев, может
быть, к вам придет сейчас; он, не знаю зачем, вас искал, два раза
спрашивал.