Неточные совпадения
— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я, вот как и вы, — обратился он к князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег к тетке; да
в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти не убил!
Верите ли, князь, вот ей-богу! Не убеги я тогда, как раз бы убил.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым
в контору не заходил, а пошел, никуда не глядя,
в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику
в каждой, эдак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал,
поверили.
— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вскинул на него глаза камердинер, как бы все еще не
веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить, а к тому же вам стыдно и
в мыслях это содержать. Хе… чудно-с!
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может быть много точек общих, но, знаете, я
в эту последнюю идею сам не
верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти…
Ничем не дорожа, а пуще всего собой (нужно было очень много ума и проникновения, чтобы догадаться
в эту минуту, что она давно уже перестала дорожить собой, и чтоб ему, скептику и светскому цинику,
поверить серьезности этого чувства), Настасья Филипповна
в состоянии была самое себя погубить, безвозвратно и безобразно, Сибирью и каторгой, лишь бы надругаться над человеком, к которому она питала такое бесчеловечное отвращение.
Кажется, правда, что он ее любит; она чувствует, что могла бы и сама его полюбить, если бы могла
поверить в твердость его привязанности; но он очень молод, если даже и искренен; тут решение трудно.
Переговоры, однако, начались; пункт, на котором был основан весь маневр обоих друзей, а именно возможность увлечения Настасьи Филипповны к Гане, начал мало-помалу выясняться и оправдываться, так что даже Тоцкий начинал иногда
верить в возможность успеха.
Зато другому слуху он невольно
верил и боялся его до кошмара: он слышал за верное, что Настасья Филипповна будто бы
в высшей степени знает, что Ганя женится только на деньгах, что у Гани душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни с чем самолюбивая; что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся с обеих сторон,
в свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны
в законные жены, то он возненавидел ее как свой кошмар.
Когда-то у ней была слабость
поверить, что взгляд ее необыкновенно эффектен; это убеждение осталось
в ней неизгладимо.
— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. — Она, может быть, ответит…
Поверьте, что я только
в крайнем,
в самом крайнем случае мог обратиться… С кем же мне послать?.. Это очень важно… Ужасно для меня важно…
— Ты всё еще сомневаешься и не
веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание
в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
— А весь покраснел и страдает. Ну, да ничего, ничего, не буду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, — можете вы этому
верить? Вы думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча
в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то и любят властвовать. Ну, прощайте!
Человек, у которого
в груди тринадцать пуль… вы не
верите?
Я сперва думал, что он зарежет меня, как узнает, даже уж приготовился встретить, но случилось то, чему бы я даже и не
поверил:
в обморок, к вечеру бред, и к утру горячка; рыдает как ребенок,
в конвульсиях.
— А князь для меня то, что я
в него
в первого, во всю мою жизнь, как
в истинно преданного человека
поверила. Он
в меня с одного взгляда
поверил, и я ему
верю.
— Вы, кажется, сказали, князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный
в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете
верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
—
В Екатерингоф, — отрапортовал из угла Лебедев, а Рогожин только вздрогнул и смотрел во все глаза, как бы не
веря себе. Он совсем отупел, точно от ужасного удара по голове.
— Да перестань, пьяный ты человек!
Верите ли, князь, теперь он вздумал адвокатством заниматься, по судебным искам ходить;
в красноречие пустился и всё высоким слогом с детьми дома говорит. Пред мировыми судьями пять дней тому назад говорил. И кого же взялся защищать: не старуху, которая его умоляла, просила, и которую подлец ростовщик ограбил, пятьсот рублей у ней, всё ее достояние, себе присвоил, а этого же самого ростовщика, Зайдлера какого-то, жида, за то, что пятьдесят рублей обещал ему дать…
И
верите ли: каждое утро он нам здесь эту же речь пересказывает, точь-в-точь, как там ее говорил; пятый раз сегодня; вот пред самым вашим приходом читал, до того понравилось.
— Изложение дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что у меня есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру
в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну,
верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!
— Когда я с тобой, то ты мне
веришь, а когда меня нет, то сейчас перестаешь
верить и опять подозреваешь.
В батюшку ты! — дружески усмехнувшись и стараясь скрыть свое чувство, отвечал князь.
Засел бы молча один
в этом доме с женой, послушною и бессловесною, с редким и строгим словом, ни одному человеку не
веря, да и не нуждаясь
в этом совсем и только деньги молча и сумрачно наживая.
«Ты вот точно такой бы и был, — усмехнулась мне под конец, — у тебя, говорит, Парфен Семеныч, сильные страсти, такие страсти, что ты как раз бы с ними
в Сибирь, на каторгу, улетел, если б у тебя тоже ума не было, потому что у тебя большой ум есть, говорит» (так и сказала, вот
веришь или нет?
В русскую душу, впрочем, он начинал страстно
верить.
Да! во что-нибудь
верить!
в кого-нибудь
верить!
С ним произошла опять, и как бы
в одно мгновение, необыкновенная перемена: он опять шел бледный, слабый, страдающий, взволнованный; колена его дрожали, и смутная, потерянная улыбка бродила на посинелых губах его: «внезапная идея» его вдруг подтвердилась и оправдалась, и — он опять
верил своему демону!
«Да что это я, как больная женщина,
верю сегодня во всякое предчувствие!» — подумал он с раздражительною насмешкой, останавливаясь
в воротах.
А по-настоящему, выздоровлению родного сына, если б он был, была бы, может быть, меньше рада, чем твоему; и если ты мне
в этом не
поверишь, то срам тебе, а не мне.
Ты, кажется, его протежируешь; так я предупреждаю тебя, что
в одно прекрасное утро,
поверь мне, откажу себе
в дальнейшем удовольствии пользоваться честью его знакомства.
— Потому глубочайшее уважение, — продолжала также серьезно и важно Аглая
в ответ почти на злобный вопрос матери, — потому что
в стихах этих прямо изображен человек, способный иметь идеал, во-вторых, раз поставив себе идеал,
поверить ему, а
поверив, слепо отдать ему всю свою жизнь.
Довольно того, что он ее выбрал и
поверил ее «чистой красоте», а затем уже преклонился пред нею навеки;
в том-то и заслуга, что если б она потом хоть воровкой была, то он все-таки должен был ей
верить и за ее чистую красоту копья ломать.
— Удивил, изумил! — твердил Иван Федорович
в ответ на все вопросы. — Я
верить не хотел, когда еще давеча его
в Петербурге встретил. И зачем так вдруг, вот задача? Сам первым делом кричит, что не надо стулья ломать.
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной
в другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и
поверьте…
Я еще не
верю, сам не
верю, уверяю вас; я еще сомневаюсь, потому что Гаврила Ардалионович не успел еще сообщить мне всех подробностей, но что Чебаров каналья, то
в этом уже нет теперь никакого сомнения!
Она со слезами благодарности сообщила мне, что только чрез вас и чрез помощь вашу и живет на свете; она много ожидает от вас
в будущем и горячо
верит в будущие ваши успехи…
— И я не знаю, — засмеялся вдруг Евгений Павлович. — Ей-богу, никаких сношений по этим векселям не имел, ну,
верите честному слову!.. Да что с вами, вы
в обморок падаете?
Верите ли вы теперь благороднейшему лицу:
в тот самый момент, как я засыпал, искренно полный внутренних и, так сказать, внешних слез (потому что, наконец, я рыдал, я это помню!), пришла мне одна адская мысль: «А что, не занять ли у него
в конце концов, после исповеди-то, денег?» Таким образом, я исповедь приготовил, так сказать, как бы какой-нибудь «фенезерф под слезами», с тем, чтоб этими же слезами дорогу смягчить и чтобы вы, разластившись, мне сто пятьдесят рубликов отсчитали.
— Ну, вот вам, одному только вам, объявлю истину, потому что вы проницаете человека: и слова, и дело, и ложь, и правда — всё у меня вместе и совершенно искренно. Правда и дело состоят у меня
в истинном раскаянии,
верьте, не
верьте, вот поклянусь, а слова и ложь состоят
в адской (и всегда присущей) мысли, как бы и тут уловить человека, как бы и чрез слезы раскаяния выиграть! Ей-богу, так! Другому не сказал бы, — засмеется или плюнет; но вы, князь, вы рассудите по-человечески.
— Вы ужасный скептик, князь, — минуты чрез две прибавил Коля, — я замечаю, что с некоторого времени вы становитесь чрезвычайный скептик; вы начинаете ничему не
верить и всё предполагать… а правильно я употребил
в этом случае слово «скептик»?
— Не сердись. Девка самовластная, сумасшедшая, избалованная, — полюбит, так непременно бранить вслух будет и
в глаза издеваться; я точно такая же была. Только, пожалуйста, не торжествуй, голубчик, не твоя;
верить тому не хочу, и никогда не будет! Говорю для того, чтобы ты теперь же и меры принял. Слушай, поклянись, что ты не женат на этой.
Сомнения нет и
в том, что
в обществе Лизавету Прокофьевну действительно почитали «чудачкой»; но при этом уважали ее бесспорно; а Лизавета Прокофьевна стала не
верить наконец и
в то, что ее уважают, —
в чем и была вся беда.
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред ним, а вот он сегодня письмо получил от одного из них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра? Он прощения
в письме у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что князю теперь больше
верит. Ну, а мы такого письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред ним подымать.
—
В одно слово, если ты про эту. Меня тоже такая же идея посещала отчасти, и я засыпал спокойно. Но теперь я вижу, что тут думают правильнее, и не
верю помешательству. Женщина вздорная, положим, но при этом даже тонкая, не только не безумная. Сегодняшняя выходка насчет Капитона Алексеича это слишком доказывает. С ее стороны дело мошенническое, то есть по крайней мере иезуитское, для особых целей.
Я, конечно, отказываюсь
верить, что Евгений Павлыч мог знать заранее про катастрофу, то есть, что такого-то числа,
в семь часов, и т. д.
Словам, проскочившим давеча у взволнованного генерала насчет того, что она смеется над всеми, а над ним, над князем,
в особенности, он
поверил вполне.
Это ты всё точно так
в письме отписал, что и теперь говоришь, да разве я не
верю тебе?
— Что вы пришли выпытать,
в этом и сомнения нет, — засмеялся наконец и князь, — и даже, может быть, вы решили меня немножко и обмануть. Но ведь что ж, я вас не боюсь; притом же мне теперь как-то всё равно,
поверите ли? И… и… и так как я прежде всего убежден, что вы человек все-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и
в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему, человек!
Но странно, когда смотришь на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики его, его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие
в него и обожавшие его, то каким образом могли они
поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?
Ни
в болезни моей и никогда прежде я не видел еще ни разу ни одного привидения; но мне всегда казалось, еще когда я был мальчиком и даже теперь, то есть недавно, что если я увижу хоть раз привидение, то тут же на месте умру, даже несмотря на то, что я ни
в какие привидения не
верю.