Неточные совпадения
— Знаешь, что я тебе скажу! — вдруг одушевился Рогожин, и глаза его засверкали. — Как это ты мне так уступаешь,
не понимаю? Аль уж совсем ее разлюбил? Прежде ты все-таки
был в тоске; я ведь видел. Так для чего же ты сломя-то голову сюда теперь прискакал? Из
жалости? (И лицо его искривилось в злую насмешку.) Хе-хе!
В самом лице этой женщины всегда
было для него что-то мучительное; князь, разговаривая с Рогожиным, перевел это ощущение ощущением бесконечной
жалости, и это
была правда: лицо это еще с портрета вызывало из его сердца целое страдание
жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за это существо
не оставляло никогда его сердца,
не оставило и теперь.
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то
есть чуть
не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему
жалости, которой бы я вовсе
не хотел ощущать.
Неточные совпадения
Одно то, что̀ он сказал про щуку, другое — что
было что-то
не то в нежной
жалости, которую он испытывал к Анне.
На Таню сначала подействовала
жалость за Гришу, потом сознание своего добродетельного поступка, и слезы у ней тоже стояли в глазах; но она,
не отказываясь,
ела свою долю.
Долго Левин
не мог успокоить жену. Наконец он успокоил ее, только признавшись, что чувство
жалости в соединении с вином сбили его, и он поддался хитрому влиянию Анны и что он
будет избегать ее. Одно, в чем он искреннее всего признавался,
было то, что, живя так долго в Москве, за одними разговорами, едой и питьем, он ошалел. Они проговорили до трех часов ночи. Только в три часа они настолько примирились, что могли заснуть.
Левин с огорчением вздохнул. Этот прекрасный ребенок внушал ему только чувство гадливости и
жалости. Это
было совсем
не то чувство, которого он ожидал.
Она услыхала порывистый звонок Вронского и поспешно утерла эти слезы, и
не только утерла слезы, но села к лампе и развернула книгу, притворившись спокойною. Надо
было показать ему, что она недовольна тем, что он
не вернулся, как обещал, только недовольна, но никак
не показывать ему своего горя и, главное,
жалости о себе. Ей можно
было жалеть о себе, но
не ему о ней. Она
не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.