Неточные совпадения
— Если
уж так вам желательно, — промолвил он, — покурить, то оно, пожалуй, и можно, коли только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и
нет. Вот тут под лесенкой, видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно, только форточку растворите, потому оно не порядок…
— О
нет, он мне сам говорил, — я его
уже про это спрашивал, — вовсе не так жил и много, много минут потерял.
—
Нет, я потому, что я
уже про эту самую смертную казнь давеча рассказывал.
— Сегодня вечером! — как бы в отчаянии повторила вполголоса Нина Александровна. — Что же? Тут сомнений
уж более
нет никаких, и надежд тоже не остается: портретом всё возвестила… Да он тебе сам, что ли, показал? — прибавила она в удивлении.
—
Нет?
Нет!! — вскричал Рогожин, приходя чуть не в исступление от радости, — так
нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то? Да разве это можно? (Я им всем говорю!) Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь
уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
—
Нет,
уж в этом ты, брат, дурак, не знаешь, куда зашел… да, видно, и я дурак с тобой вместе! — спохватился и вздрогнул вдруг Рогожин под засверкавшим взглядом Настасьи Филипповны. — Э-эх! соврал я, тебя послушался, — прибавил он с глубоким раскаянием.
—
Нет, это
уж всё враги мои. Будьте уверены, князь, много проб было; здесь искренно не прощают! — горячо вырвалось у Гани, и он повернулся от Вари в сторону.
— Ну так знайте ж, что я женюсь, и теперь
уж непременно. Еще давеча колебался, а теперь
уж нет! Не говорите! Я знаю, что вы хотите сказать…
— Н-нет, у нас так не будет… Тут… тут есть обстоятельства… — пробормотал Ганя в тревожной задумчивости. — А что касается до ее ответа, то в нем
уже нет сомнений, — прибавил он быстро. — Вы из чего заключаете, что она мне откажет?
— О
нет, — отвечал Коля, как раз столкнувшийся вместе с ними в воротах дома, — я здесь давным-давно, с Ипполитом, ему хуже, сегодня утром лежал. Я теперь за картами в лавочку спускался. Марфа Борисовна вас ждет. Только, папаша, ух как вы!.. — заключил Коля, пристально вглядываясь в походку и в стойку генерала. — Ну
уж, пойдемте!
—
Уж, ей-богу, не знаю, как я войду. Примут — хорошо,
нет — значит, дело манкировано. А насчет платья — что ж тут делать?
— Отнюдь
нет, господа! Я именно прошу вас сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво и значительно объявила вдруг Настасья Филипповна. И так как почти
уже все гости узнали, что в этот вечер назначено быть очень важному решению, то слова эти показались чрезвычайно вескими. Генерал и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
«
Нет,
уж вы, батюшка, обижать меня таким манером не извольте».
— Надули Фердыщенка! Вот так надули!
Нет, вот это
уж так надули! — вскричал плачевным голосом Фердыщенко, понимая, что можно и должно вставить словцо.
А веришь иль
нет, я, года четыре тому назад, временем думала, не выйти ли мне
уж и впрямь за моего Афанасия Ивановича?
Нет,
уж лучше на улицу, где мне и следует быть!
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно, не ждали. Вы думали, что я из моей глуши не подымусь по вашему первому уведомлению, и написали для очистки совести. А я вот и приехал. Ну, полноте, не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь
уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или
нет? Скажите правду.
— Я, как тебя
нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь! Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а
уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб. Посиди со мной…
— Вот это я люблю!
Нет, вот это лучше всего! — выкрикивал он конвульсивно, чуть не задыхаясь. — Один совсем в бога не верует, а другой
уж до того верует, что и людей режет по молитве…
Нет, этого, брат князь, не выдумаешь! Ха-ха-ха!
Нет, это лучше всего!..
Ему вдруг пришлось сознательно поймать себя на одном занятии,
уже давно продолжавшемся, но которого он всё не замечал до самой этой минуты: вот
уже несколько часов, еще даже в «Весах», кажется, даже и до «Весов», он нет-нет и вдруг начинал как бы искать чего-то кругом себя.
— Ничего не понимаю, какая там решетка! — раздражалась генеральша, начинавшая очень хорошо понимать про себя, кто такой подразумевался под названием (и, вероятно, давно
уже условленным) «рыцаря бедного». Но особенно взорвало ее, что князь Лев Николаевич тоже смутился и наконец совсем сконфузился, как десятилетний мальчик. — Да что, кончится или
нет эта глупость? Растолкуют мне или
нет этого «рыцаря бедного»? Секрет, что ли, какой-нибудь такой ужасный, что и подступиться нельзя?
Это, собственно, некоторое последствие нигилизма, но не прямым путем, а понаслышке и косвенно, и не в статейке какой-нибудь журнальной заявляют себя, а
уж прямо на деле-с; не о бессмысленности, например, какого-нибудь там Пушкина дело идет, и не насчет, например, необходимости распадения на части России; нет-с, а теперь
уже считается прямо за право, что если очень чего-нибудь захочется, то
уж ни пред какими преградами не останавливаться, хотя бы пришлось укокошить при этом восемь персон-с.
Завещания, разумеется, никакого, дела, по обыкновению, в беспорядке, наследников жадных куча, и которым
уже нет ни малейшего дела до последних в роде отпрысков, лечимых из милости от родового идиотизма в Швейцарии.
—
Нет, извините, князь, извините, теперь
уж этого не довольно! — почти перекричал всех племянник Лебедева.
Я еще не верю, сам не верю, уверяю вас; я еще сомневаюсь, потому что Гаврила Ардалионович не успел еще сообщить мне всех подробностей, но что Чебаров каналья, то в этом
уже нет теперь никакого сомнения!
И наконец я все-таки, — несмотря на то что
уже нет теперь «сына Павлищева» и что всё это оказывается мистификацией, я все-таки не изменяю своего решения и готов возвратить десять тысяч, в память Павлищева.
— Слышали! Так ведь на это-то ты и рассчитываешь, — обернулась она опять к Докторенке, — ведь
уж деньги теперь у тебя всё равно что в кармане лежат, вот ты и фанфаронишь, чтобы нам пыли задать…
Нет, голубчик, других дураков найди, а я вас насквозь вижу… всю игру вашу вижу!
— Да оставите ли вы меня, — закричала она на уговаривавших ее, —
нет, коли вы
уж даже сами, Евгений Павлыч, заявили сейчас, что даже сам защитник на суде объявлял, что ничего
нет естественнее, как по бедности шесть человек укокошить, так
уж и впрямь последние времена пришли.
Остановить ее
нет никакой возможности, когда она убеждена в своей цели!» Это
уже князь знал по опыту.
Тут
уж сомнения
нет, что робость и полнейший недостаток собственной инициативы постоянно считался у нас главнейшим и лучшим признаком человека практического, — даже и теперь считается.
Какая, например, мать, нежно любящая свое дитя, не испугается и не заболеет от страха, если ее сын или дочь чуть-чуть выйдут из рельсов: «
Нет,
уж лучше пусть будет счастлив и проживет в довольстве и без оригинальности», — думает каждая мать, закачивая свое дитя.
Что же касается до Лизаветы Прокофьевны, то она, как
уже объяснено выше, была и роду хорошего, хотя у нас на род смотрят не очень, если при этом
нет необходимых связей.
Мне еще давеча в два часа сказывали; да
уж полгорода теперь знает; трехсот пятидесяти тысяч казенных
нет, говорят, а другие говорят: пятисот.
«В этом
нет сомнения!» — ответила Аделаида и
уже более ни о чем не спрашивала.
Он погордился, погорячился; произошла перемена губернского начальства в пользу врагов его; под него подкопались, пожаловались; он потерял место и на последние средства приехал в Петербург объясняться; в Петербурге, известно, его долго не слушали, потом выслушали, потом отвечали отказом, потом поманили обещаниями, потом отвечали строгостию, потом велели ему что-то написать в объяснение, потом отказались принять, что он написал, велели подать просьбу, — одним словом, он бегал
уже пятый месяц, проел всё; последние женины тряпки были в закладе, а тут родился ребенок, и, и… «сегодня заключительный отказ на поданную просьбу, а у меня почти хлеба
нет, ничего
нет, жена родила.
—
Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если
уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Но если я и не признаю суда над собой, то все-таки знаю, что меня будут судить, когда я
уже буду ответчиком глухим и безгласным. Не хочу уходить, не оставив слова в ответ, — слова свободного, а не вынужденного, — не для оправдания, — о
нет! просить прощения мне не у кого и не в чем, — а так, потому что сам желаю того.
Нет,
уж лучше оставим религию.
— Нет-с, позвольте-с, многоуважаемый князь, — с яростию ухватился Лебедев, — так как вы сами изволите видеть, что это не шутка и так как половина ваших гостей по крайней мере того же мнения и уверены, что теперь, после произнесенных здесь слов, он
уж непременно должен застрелиться из чести, то я хозяин-с и при свидетелях объявляю, что приглашаю вас способствовать!
—
Нет,
уж теперь не застрелится. Но берегитесь вы этих доморощенных Ласенеров наших! Повторяю вам, преступление слишком обыкновенное прибежище этой бездарной, нетерпеливой и жадной ничтожности.
Час спустя,
уже в четвертом часу, князь сошел в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой
нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись в комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
— Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один раз и… может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому оставляю ее. Я должен был ее видеть сегодня в семь часов; я, может быть, не пойду теперь. В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, — и мы оба погибнем! Это неестественно, но тут всё неестественно. Вы говорите, она любит меня, но разве это любовь? Неужели может быть такая любовь, после того, что я
уже вытерпел!
Нет, тут другое, а не любовь!
—
Нет,
уж вы, батюшка, теперь не уходите, — остановила князя Лизавета Прокофьевна, — сделайте одолжение, пожалуйте ко мне объясниться… Что же это за мука такая, я и так всю ночь не спала…
— Насчет этого вчерашнего мальчика, предполагаете вы, князь? О нет-с; вчера мои мысли были в беспорядке… но сегодня я
уже не предполагаю контрекарировать хотя бы в чем-нибудь ваши предположения.
— Какое тут прежнее! — воскликнул Ганя. — Прежнее!
Нет,
уж тут черт знает что такое теперь происходит, а не прежнее! Старик до бешенства стал доходить… мать ревет. Ей-богу, Варя, как хочешь, я его выгоню из дому или… или сам от вас выйду, — прибавил он, вероятно вспомнив, что нельзя же выгонять людей из чужого дома.
— К чему снисхождение? К кому? — вспыхнул Ганя, — к его мерзостям?
Нет,
уж как хочешь, этак нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя! И какая манера: сам виноват и еще пуще куражится. «Не хочу в ворота, разбирай забор!..» Что ты такая сидишь? На тебе лица
нет?
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив стул, собственным глазам своим не веруя: и вижу, что
нет ничего, пустое и гладкое место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда
уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что
нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать в него заглянет.
— Н-нет, — задумался князь, — н-нет, теперь
уже поздно; это опаснее; право, лучше не говорите! А с ним будьте ласковы, но… не слишком делайте вид, и… и… знаете…
Так утверждали сестры; конечно, и Лизавета Прокофьевна раньше всех всё предвидела и узнала, и давно
уже у ней «болело сердце», но — давно ли,
нет ли, — теперь мысль о князе вдруг стала ей слишком не по нутру, собственно потому, что сбивала ее с толку.
По ее мнению, всё происшедшее было «непростительным и даже преступным вздором, фантастическая картина, глупая и нелепая!» Прежде всего
уж то, что «этот князишка — больной идиот, второе — дурак, ни света не знает, ни места в свете не имеет: кому его покажешь, куда приткнешь? демократ какой-то непозволительный, даже и чинишка-то
нет, и… и… что скажет Белоконская?