Неточные совпадения
Еще в Берлине подумал: «Это почти родственники, начну с них;
может быть, мы друг другу и пригодимся, они мне, я им, — если они люди
хорошие».
— Мы чуть не три недели избегали говорить об этом, и это
было лучше. Теперь, когда уже всё кончено, я только одно позволю себе спросить: как она
могла тебе дать согласие и даже подарить свой портрет, когда ты ее не любишь? Неужели ты ее, такую… такую…
В одной одежде
была полная перемена: всё платье
было другое, сшитое в Москве и
хорошим портным; но и в платье
был недостаток: слишком уж сшито
было по моде (как и всегда шьют добросовестные, но не очень талантливые портные) и, сверх того, на человека, нисколько этим не интересующегося, так что при внимательном взгляде на князя слишком большой охотник посмеяться,
может быть, и нашел бы чему улыбнуться.
Всякого, кроме тебя,
лучше, потому что ты и впрямь, пожалуй, зарежешь, и она уж это слишком,
может быть, теперь понимает.
Кто бы ни
были ваши свидетели, хотя бы и ваши друзья, но так как они не
могут не согласиться с правом Бурдовского (потому что оно, очевидно, математическое), то даже еще и
лучше, что эти свидетели — ваши друзья; еще очевиднее представится истина.
Вы,
может быть, желаете похвалиться ловкостью ваших изысканий, выставить пред нами и пред князем, какой вы
хороший следователь, сыщик?
Но если Ганя и в самом деле ждал целого рода нетерпеливых вопросов, невольных сообщений, дружеских излияний, то он, конечно, очень ошибся. Во все двадцать минут его посещения князь
был даже очень задумчив, почти рассеян. Ожидаемых вопросов, или,
лучше сказать, одного главного вопроса, которого ждал Ганя,
быть не
могло. Тогда и Ганя решился говорить с большою выдержкой. Он, не умолкая, рассказывал все двадцать минут, смеялся, вел самую легкую, милую и быструю болтовню, но до главного не коснулся.
— Послушайте, Келлер, я бы на вашем месте
лучше не признавался в этом без особой нужды, — начал
было князь, — а впрочем, ведь вы,
может быть, нарочно на себя наговариваете?
Между нашими загородными собраниями, конечно,
есть и отличающиеся необыкновенною чинностию и имеющие особенно
хорошую репутацию; но самый осторожный человек не
может всякую минуту защититься от кирпича, падающего с соседнего дома.
Если бы князь
мог быть в эту минуту внимательнее, то он,
может быть, догадался бы, что Ивану Федоровичу хочется между прочим что-то и от него выведать, или,
лучше сказать, прямо и открыто о чем-то спросить его, но все не удается дотронуться до самой главной точки.
«Пусть, но стук телег, подвозящих хлеб голодному человечеству,
может быть,
лучше спокойствия духовного», — отвечает тому победительно другой, разъезжающий повсеместно мыслитель, и уходит от него с тщеславием.
— Мне кажется, вы ко мне несправедливы, — сказал он, — ведь я ничего не нахожу дурного в том, что он так думал, потому что все склонны так думать; к тому же,
может быть, он и не думал совсем, а только этого хотел… ему хотелось в последний раз с людьми встретиться, их уважение и любовь заслужить; это ведь очень
хорошие чувства, только как-то всё тут не так вышло; тут болезнь и еще что-то! Притом же у одних всё всегда хорошо выходит, а у других ни на что не похоже…
— Виноват; это тоже школьное слово; не
буду. Я очень хорошо понимаю, что вы… за меня боитесь… (да не сердитесь же!), и я ужасно рад этому. Вы не поверите, как я теперь боюсь и — как радуюсь вашим словам. Но весь этот страх, клянусь вам, всё это мелочь и вздор. Ей-богу, Аглая! А радость останется. Я ужасно люблю, что вы такой ребенок, такой
хороший и добрый ребенок! Ах, как вы прекрасны
можете быть, Аглая!
Слишком поспешно, слишком обнаженно дошло дело до такой неожиданной точки, неожиданной, потому что Настасья Филипповна, отправляясь в Павловск, еще мечтала о чем-то, хотя, конечно, предполагала скорее дурное, чем
хорошее; Аглая же решительно
была увлечена порывом в одну минуту, точно падала с горы, и не
могла удержаться пред ужасным наслаждением мщения.
—
Может быть;
может быть, я и не стою его, только… только солгали вы, я думаю! Не
может он меня ненавидеть, и не
мог он так сказать! Я, впрочем, готова вам простить… во внимание к вашему положению… только все-таки я о вас
лучше думала; думала, что вы и умнее, да и получше даже собой, ей-богу!.. Ну, возьмите же ваше сокровище… вот он, на вас глядит, опомниться не
может, берите его себе, но под условием: ступайте сейчас же прочь! Сию же минуту!..
Чтобы не ставить себя еще в более фальшивое положение,
лучше постараемся объясниться на примере и,
может быть, благосклонный читатель поймет, в чем именно мы затрудняемся, тем более что этот пример не
будет отступлением, а, напротив, прямым и непосредственным продолжением рассказа.
Один господин, привязавшись к слову, вдруг поклялся, в чрезвычайном негодовании, что не продаст имения, что бы там ни случилось; что, напротив,
будет ждать и выждет и что «предприятия
лучше денег»; «вот-с, милостивый государь, в чем состоит моя экономическая система-с,
можете узнать-с».
Нина Александровна боится за него, что он не по летам задумчив; из него,
может быть, выйдет человек
хороший.
Неточные совпадения
Тут открылось все: и то, что Беневоленский тайно призывал Наполеона в Глупов, и то, что он издавал свои собственные законы. В оправдание свое он
мог сказать только то, что никогда глуповцы в столь тучном состоянии не
были, как при нем, но оправдание это не приняли, или,
лучше сказать, ответили на него так, что"правее бы он
был, если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек, кои предерзостно законами именует, воздержался".
После помазания больному стало вдруг гораздо
лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он
был, как ни очевидно
было при взгляде на него, что он не
может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в серой шляпе и сером пальто знакомую фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и всегда рада ему
была, но теперь особенно рада
была, что он видит ее во всей ее славе. Никто
лучше Левина не
мог понять ее величия.
Либеральная партия говорила или,
лучше, подразумевала, что религия
есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не
мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не
мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить
было бы очень весело.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но
было бы скучно. Разумеется, я,
может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни
была, если
будет, то
будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.