Неточные совпадения
— Эвона! Да мало ль Настасий Филипповн! И какая ты наглая, я тебе
скажу, тварь! Ну, вот так и знал, что какая-нибудь вот этакая тварь так тотчас же и повиснет! — продолжал он
князю.
Князь Мышкин привстал, вежливо протянул Рогожину руку и любезно
сказал ему...
— Если позволите, —
сказал князь, — я бы подождал лучше здесь с вами, а там что ж мне одному?
— А знаете,
князь, —
сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.
— Вот что,
князь, —
сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет,
князь?
Частые припадки его болезни сделали из него совсем почти идиота (
князь так и
сказал: идиота).
— А почерк превосходный. Вот в этом у меня, пожалуй, и талант; в этом я просто каллиграф. Дайте мне, я вам сейчас напишу что-нибудь для пробы, — с жаром
сказал князь.
— Не знаю, как вам
сказать, — ответил
князь, — только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Для вас же,
князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы будете не один, а, так
сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице, как Петербург.
Все это я вам изъясняю,
князь, с тем, чтобы вы поняли, что я вас, так
сказать, лично рекомендую, следственно, за вас как бы тем ручаюсь.
— Я не могу жениться ни на ком, я нездоров, —
сказал князь.
— Мы приехали в Люцерн, и меня повезли по озеру. Я чувствовал, как оно хорошо, но мне ужасно было тяжело при этом, —
сказал князь.
— Насчет жизни в тюрьме можно еще и не согласиться, —
сказал князь, — я слышал один рассказ человека, который просидел в тюрьме лет двенадцать; это был один из больных у моего профессора и лечился.
— Что? кончил, —
сказал князь, выходя из минутной задумчивости.
— И я их лица знаю, —
сказал князь, особенно ударяя на свои слова.
— Не труните, милые, еще он, может быть, похитрее всех вас трех вместе. Увидите. Но только что ж вы,
князь, про Аглаю ничего не
сказали? Аглая ждет, и я жду.
— Это значит, что вы Аглае загадали загадку, —
сказала Аделаида, — разгадай-ка, Аглая. А хороша она,
князь, хороша?
— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я не слишком-то умираю от желания его видеть. Сделайте одолжение,
князь, голубчик, сходите в кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда.
Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
— Хорош, да уж простоват слишком, —
сказал Аделаида, когда вышел
князь.
— Далась же вам Настасья Филипповна… — пробормотал он, но, не докончив, задумался. Он был в видимой тревоге.
Князь напомнил о портрете. — Послушайте,
князь, —
сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его, — у меня до вас есть огромная просьба… Но я, право, не знаю…
— Я никому не покажу, —
сказал князь.
— Гаврила Ардалионович просил меня вам передать, —
сказал князь, подавая ей записку.
— Я хочу ему два слова
сказать — и довольно! — быстро отрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. — У нас, видите ли,
князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не нравятся мне эти браки…
— Постойте,
князь, —
сказала Аглая, вдруг подымаясь с своего кресла, — вы мне еще в альбом напишете. Папа
сказал, что вы каллиграф. Я вам сейчас принесу…
— До свидания,
князь, и я ухожу, —
сказала Аделаида. Она крепко пожала руку
князю, приветливо и ласково улыбнулась ему и вышла. На Ганю она не посмотрела.
— Вот,
князь, —
сказала Аглая, положив на столик свой альбом, — выберите страницу и напишите мне что-нибудь. Вот перо, и еще новое. Ничего что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не пишут.
— Этот человек уверяет, — резко
сказала Аглая, когда
князь кончил читать, — что слово «разорвите всё» меня не скомпрометирует и не обяжет ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию, этою самою запиской.
— Мне давеча сам Иван Федорович отрекомендовал, —
сказал князь.
— Я сейчас, только мой узелок возьму, —
сказал князь Гане, — и мы выйдем.
— Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, —
сказал вдруг
князь, — что я прежде действительно был так нездоров, что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем не поздоровался с сестрой и тотчас же куда-то увел из комнаты Птицына) Нина Александровна
сказала князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему в дверь Коле свести его в среднюю комнату. Коля был мальчик с веселым и довольно милым лицом, с доверчивою и простодушною манерой.
— Не ври пустяков, — строго
сказала Варя, которая и с
князем говорила весьма сухо и только что разве вежливо.
— Два слова,
князь, я и забыл вам
сказать за этими… делами. Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это не в большую натугу будет, — не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было, ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразия довольно. К черту, впрочем… Хоть сегодня-то по крайней мере удержитесь.
— Уверяю же вас, что я гораздо меньше болтал, чем вы думаете, —
сказал князь с некоторым раздражением на укоры Гани. Отношения между ними становились видимо хуже и хуже.
Заглянул Птицын и кликнул Ганю; тот торопливо бросил
князя и вышел, несмотря на то что он еще что-то хотел
сказать, но видимо мялся и точно стыдился начать; да и комнату обругал тоже, как будто сконфузившись.
— Да и она тоже полгода спустя потом умерла от простуды, —
сказал князь.
Нина Александровна укорительно глянула на генерала и пытливо на
князя, но не
сказала ни слова.
Князь отправился за нею; но только что они пришли в гостиную и сели, а Нина Александровна только что начала очень торопливо и вполголоса что-то сообщать
князю, как генерал вдруг пожаловал сам в гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и с видимою досадой нагнулась к своему вязанью. Генерал, может быть, и заметил эту досаду, но продолжал быть в превосходнейшем настроении духа.
Дело даже, можно
сказать, таинственное: умирает штабс-капитан Ларионов, ротный командир;
князь на время назначается исправляющим должность; хорошо.
— Вы должны будете многое извинить Ардалиону Александровичу, если у нас останетесь, —
сказала Нина Александровна
князю, — он, впрочем, вас очень не обеспокоит; он и обедает один.
Князь хотел было что-то
сказать, но до того потерялся, что ничего не выговорил и с шубой, которую поднял с полу, пошел в гостиную.
—
Скажите, почему же вы не разуверили меня давеча, когда я так ужасно… в вас ошиблась? — продолжала Настасья Филипповна, рассматривая
князя с ног до головы самым бесцеремонным образом; она в нетерпении ждала ответа, как бы вполне убежденная, что ответ будет непременно так глуп, что нельзя будет не засмеяться.
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась. В эту самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей
князя и Настасью Филипповну, так
сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
— С Иваном Федоровичем Епанчиным я действительно бывал в большой дружбе, — разливался генерал на вопросы Настасьи Филипповны. — Я, он и покойный
князь Лев Николаевич Мышкин, сына которого я обнял сегодня после двадцатилетней разлуки, мы были трое неразлучные, так
сказать, кавалькада: Атос, Портос и Арамис. Но увы, один в могиле, сраженный клеветой и пулей, другой перед вами и еще борется с клеветами и пулями…
— Ничего! —
сказал князь и махнул рукой.
— Вы ей
сказали, что ей стыдно, и она вдруг вся изменилась. Вы на нее влияние имеете,
князь, — прибавила, чуть-чуть усмехнувшись, Варя.
—
Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, —
сказал он вдруг с сильным чувством. Черты лица его выражали сильную боль.
Князь смотрел с изумлением и не тотчас ответил. — Ну, простите, ну, простите же! — нетерпеливо настаивал Ганя, — ну, хотите, я вашу руку сейчас поцелую!
— Я никак, никак не думал, что вы такой! —
сказал наконец
князь, с трудом переводя дух, — я думал, что вы… не способны.
— Вот пред кем еще повинитесь, —
сказал князь, указывая на Варю.
— Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать, —
сказал князь. — Давеча я вас уже совсем за злодея почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, — вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.
Заметьте себе, милый
князь, что нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как
сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный.