Неточные совпадения
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и хотя
можно побиться, что в нем не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем
можно еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу,
как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— Я опять-таки не понимаю,
как это
можно так прямо рассказывать, — заметила опять Аделаида, — я бы никак не нашлась.
Крест и голова, вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и глаз снизу, — все это
можно нарисовать
как бы на третьем плане, в тумане, для аксессуара…
Ребенку
можно всё говорить, — всё; меня всегда поражала мысль,
как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей.
— Тебя еще сечь
можно, Коля, до того ты еще глуп. За всем, что потребуется, можете обращаться к Матрене; обедают в половине пятого. Можете обедать вместе с нами, можете и у себя в комнате,
как вам угодно. Пойдем, Коля, не мешай им.
— Да вы чего, ваше превосходительство? — подхватил Фердыщенко, так и рассчитывавший, что
можно будет подхватить и еще побольше размазать. — Не беспокойтесь, ваше превосходительство, я свое место знаю: если я и сказал, что мы с вами Лев да Осел из Крылова басни, то роль Осла я, уж конечно, беру на себя, а ваше превосходительство — Лев,
как и в басне Крылова сказано...
— Да меня для того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил в этом духе. Ну возможно ли в самом деле такого,
как я, принимать? Ведь я понимаю же это. Ну
можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом,
как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается одно толкование: для того и сажают, что это и вообразить невозможно.
— И уже по одному виду его превосходительства
можно заключить, с
каким особенным литературным удовольствием он обработал свой анекдотик, — осмелился заметить все еще несколько смущенный Фердыщенко, ядовито улыбаясь.
Одно только
можно бы было заключить постороннему наблюдателю, если бы таковой тут случился: что, судя по всем вышесказанным, хотя и немногим данным, князь все-таки успел оставить в доме Епанчиных особенное впечатление, хоть и являлся в нем всего один раз, да и то мельком. Может быть, это было впечатление простого любопытства, объясняемого некоторыми эксцентрическими приключениями князя.
Как бы то ни было, а впечатление осталось.
— Бунтует! Заговоры составляет! — кричал Лебедев,
как бы уже не в силах сдержать себя, — ну могу ли я, ну вправе ли я такого злоязычника, такую,
можно сказать, блудницу и изверга за родного племянника моего, за единственного сына сестры моей Анисьи, покойницы, считать?
— Ты. Она тебя тогда, с тех самых пор, с именин-то, и полюбила. Только она думает, что выйти ей за тебя невозможно, потому что она тебя будто бы опозорит и всю судьбу твою сгубит. «Я, говорит, известно
какая». До сих пор про это сама утверждает. Она все это мне сама так прямо в лицо и говорила. Тебя сгубить и опозорить боится, а за меня, значит, ничего,
можно выйти, — вот каково она меня почитает, это тоже заметь!
А между тем,
как ни припоминал потом князь, выходило, что Аглая произнесла эти буквы не только без всякого вида шутки, или какой-нибудь усмешки, или даже какого-нибудь напирания на эти буквы, чтобы рельефнее выдать их затаенный смысл, но, напротив, с такою неизменною серьезностью, с такою невинною и наивною простотой, что
можно было подумать, что эти самые буквы и были в балладе, и что так было в книге напечатано.
—
Как так?
Как это
можно? — удивилась Лизавета Прокофьевна.
—
Как мошенничество!..
Как не «сын Павлищева»?..
Как это
можно!.. — раздавались восклицания. Вся компания Бурдовского была в невыразимом смятении.
Что же касается собственно господина Бурдовского, то
можно даже сказать, что он, благодаря некоторым убеждениям своим, до того был настроен Чебаровым и окружающею его компанией, что начал дело почти совсем и не из интересу, а почти
как служение истине, прогрессу и человечеству.
Я и сам остался,
как останавливаюсь иногда на улице, когда вижу что-нибудь, на что
можно взглянуть,
как…
как…
как…
Но во всяком случае мне всего удивительнее и даже огорчительнее, если только
можно так выразиться грамматически, что вы, молодой человек, и того даже не умели понять, что Лизавета Прокофьевна теперь осталась с вами, потому что вы больны, — если вы только в самом деле умираете, — так сказать, из сострадания, из-за ваших жалких слов, сударь, и что никакая грязь ни в
каком случае не может пристать к ее имени, качествам и значению…
— Ну
как, ну
как это
можно! — воскликнула Аделаида, быстро подошла к князю и подала ему руку.
—
Какие у меня изумруды! О, князь,
как вы еще светло и невинно, даже,
можно сказать, пастушески смотрите на жизнь!
Келлер с необыкновенною готовностью признавался в таких делах, что возможности не было представить себе,
как это
можно про такие дела рассказывать.
Поминутно жалуются, что у нас нет людей практических; что политических людей, например, много, генералов тоже много; разных управляющих, сколько бы ни понадобилось, сейчас
можно найти
каких угодно — а практических людей нет.
По моему личному мнению, защитник, заявляя такую странную мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую либеральную, самую гуманную и прогрессивную вещь,
какую только
можно сказать в наше время.
— Милый князь, — продолжал князь Щ., — да вспомните, о чем мы с вами говорили один раз, месяца три тому назад; мы именно говорили о том, что в наших молодых новооткрытых судах
можно указать уже на столько замечательных и талантливых защитников! А сколько в высшей степени замечательных решений присяжных?
Как вы сами радовались, и
как я на вашу радость тогда радовался… мы говорили, что гордиться можем… А эта неловкая защита, этот странный аргумент, конечно, случайность, единица между тысячами.
Разве
можно выйти за такого смешного,
как вы?
— Идемте же! — звала Аглая. — Князь, вы меня поведете.
Можно это, maman? Отказавшему мне жениху? Ведь вы уж от меня отказались навеки, князь? Да не так, не так подают руку даме, разве вы не знаете,
как надо взять под руку даму? Вот так, пойдемте, мы пойдем впереди всех; хотите вы идти впереди всех, tête-а-tête? [наедине (фр.).]
Можно было предположить, что между ними многие и хмельные, хотя на вид некоторые были в франтовских и изящных костюмах; но тут же были люди и весьма странного вида, в странном платье, с странно воспламененными лицами; между ними было несколько военных; были и не из молодежи; были комфортно одетые, в широко и изящно сшитом платье, с перстнями и запонками, в великолепных смоляно-черных париках и бакенбардах и с особенно благородною, хотя несколько брезгливою осанкой в лице, но от которых, впрочем, сторонятся в обществе
как от чумы.
— Да разве ты что-нибудь знаешь? Видишь, дражайший, — встрепенулся и удивился генерал, останавливаясь на месте
как вкопанный, — я, может быть, тебе напрасно и неприлично проговорился, но ведь это потому, что ты… что ты…
можно сказать, такой человек. Может быть, ты знаешь что-нибудь особенное?
— Затем, что мне надо краешек солнца увидеть.
Можно пить за здоровье солнца, князь,
как вы думаете?
—
Как Наполеон обратился к Англии! — вскричал он, захохотав. — Сделаю, сделаю! Сейчас даже пойду, если
можно! — прибавил он поспешно, видя, что я серьезно и строго встаю со стула.
Усталость, вино, напряжение усиливали беспорядочность и
как бы грязь впечатлений, если
можно так выразиться.
— О нет-с, собственно, лишь чтобы пристыдить и посмотреть,
какую он физиономию сделает, — ибо многое
можно по физиономии заключить, многоуважаемый князь, и особенно в таком человеке!
Совершенство нельзя ведь любить; на совершенство
можно только смотреть
как на совершенство, не так ли?
Князь высказал свою фразу из прописей в твердой уверенности, что она произведет прекрасное действие. Он как-то инстинктивно догадался, что какою-нибудь подобною, пустозвонною, но приятною, фразой, сказанною кстати,
можно вдруг покорить и умирить душу такого человека и особенно в таком положении,
как генерал. Во всяком случае, надо было отпустить такого гостя с облегченным сердцем, и в том была задача.
Действительно, в левой поле сюртука, прямо спереди, на самом виду, образовался
как бы целый мешок, и на ощупь тотчас же
можно было угадать, что тут кожаный бумажник, провалившийся туда из прорвавшегося кармана.
И смешно: мы всегда были люди среднего круга, самого среднего,
какого только
можно быть; зачем же лезть в тот великосветский круг?
—
Как это
можно? Настасье Филипповне? Вздор! — вскричал князь.
Тут были, наконец, люди,
как будто составлявшие даже третий особенный слой и которые не принадлежали сами по себе к «заповедному кругу» общества, но которых, так же
как и Епанчиных,
можно было иногда встретить почему-то в этом «заповедном» круге.
Можно ли поверить, что после вчерашних слов Аглаи в него вселилось какое-то неизгладимое убеждение, какое-то удивительное и невозможное предчувствие, что он непременно и завтра же разобьет эту вазу,
как бы ни сторонился от нее,
как бы ни избегал беды!
Всё в нем было порывисто, смутно и лихорадочно; очень может быть, что слова, которые он выговаривал, были часто не те, которые он хотел сказать. Взглядом он
как бы спрашивал:
можно ли ему говорить? Взгляд его упал на Белоконскую.
Подивился на то, до
какой степени человеку
можно иметь глупый вид.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у кого рука не подымется на такого,
как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо бить, зато задушить его
можно подушкой, или мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на лице написано, что вы это думаете, в эту самую секунду.
— Не знаю, мне ночью снилось сегодня, что меня задушил мокрою тряпкой… один человек… ну, я вам скажу кто: представьте себе — Рогожин!
Как вы думаете,
можно задушить мокрою тряпкой человека?
Была ли она женщина, прочитавшая много поэм,
как предположил Евгений Павлович, или просто была сумасшедшая,
как уверен был князь, во всяком случае эта женщина, — иногда с такими циническими и дерзкими приемами, — на самом деле была гораздо стыдливее, нежнее и доверчивее, чем бы
можно было о ней заключить.
И она, и Аглая остановились
как бы в ожидании, и обе,
как помешанные, смотрели на князя. Но он, может быть, и не понимал всей силы этого вызова, даже наверно
можно сказать. Он только видел пред собой отчаянное, безумное лицо, от которого,
как проговорился он раз Аглае, у него «пронзено навсегда сердце». Он не мог более вынести и с мольбой и упреком обратился к Аглае, указывая на Настасью Филипповну...
Да разве
можно, любя девушку, так унизить ее пред ее же соперницей, бросить ее для другой, в глазах той же другой, после того
как уже сами сделали ей честное предложение… а ведь вы сделали ей предложение, вы высказали ей это при родителях и при сестрах!