Неточные совпадения
Он был как-то рассеян, что-то очень рассеян, чуть
ли не встревожен, даже становился как-то странен: иной раз слушал и не слушал, глядел и не глядел, смеялся и подчас сам не
знал и не понимал, чему смеялся.
— Гм. Я опасаюсь не того, видите
ли. Доложить я обязан, и к вам выйдет секретарь, окромя если вы… Вот то-то вот и есть, что окромя. Вы не по бедности просить к генералу, осмелюсь, если можно
узнать?
— Сейчас, когда я был с поздравлением, дала. Я давно уже просил. Не
знаю, уж не намек
ли это с ее стороны, что я сам приехал с пустыми руками, без подарка, в такой день, — прибавил Ганя, неприятно улыбаясь.
— Удивительное лицо! — ответил князь, — и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. — Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не
знаю, добра
ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!
Во всяком случае, она ни в чем не считает себя виновною, и пусть бы лучше Гаврила Ардалионович
узнал, на каких основаниях она прожила все эти пять лет в Петербурге, в каких отношениях к Афанасию Ивановичу, и много
ли скопила состояния.
— Не
знаю; я там только здоровье поправил; не
знаю, научился
ли я глядеть. Я, впрочем, почти все время был очень счастлив.
— Князь, — обратилась к нему вдруг Нина Александровна, — я хотела вас спросить (для того, собственно, и попросила вас сюда), давно
ли вы
знаете моего сына? Он говорил, кажется, что вы только сегодня откуда-то приехали?
— Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это
знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся
ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
— Эге! Да с вами надо осторожнее. Черт
знает, вы и тут яду влили. А кто
знает, может быть, вы мне и враг? Кстати, ха-ха-ха! И забыл спросить: правда
ли мне показалось, что вам Настасья Филипповна что-то слишком нравится, а?
— А я вас именно хотел попросить, не можете
ли вы, как знакомый, ввести меня сегодня вечером к Настасье Филипповне? Мне это надо непременно сегодня же; у меня дело; но я совсем не
знаю, как войти. Я был давеча представлен, но все-таки не приглашен: сегодня там званый вечер. Я, впрочем, готов перескочить через некоторые приличия, и пусть даже смеются надо мной, только бы войти как-нибудь.
— Я только об одном хотел бы
знать, — уныло заметил князь, — совершенно
ли должен я перестать на вас рассчитывать и уж не отправиться
ли мне одному?
— Я очень рад, что вас здесь встретил, Коля, — обратился к нему князь, — не можете
ли вы мне помочь? — Мне непременно нужно быть у Настасьи Филипповны. Я просил давеча Ардалиона Александровича, но он вот заснул. Проводите меня, потому я не
знаю ни улиц, ни дороги. Адрес, впрочем, имею: у Большого театра, дом Мытовцовой.
«Он, правда, был пьян, — заметил при этом Птицын, — но сто тысяч, как это ни трудно, ему, кажется, достанут, только не
знаю, сегодня
ли, и все
ли; а работают многие: Киндер, Трепалов, Бискуп; проценты дает какие угодно, конечно, всё спьяну и с первой радости…» — заключил Птицын.
Право, не
знаю, было
ли у них что-нибудь, то есть, я хочу сказать, могла
ли у него быть хоть какая-нибудь серьезная надежда?
Но молчаливая незнакомка вряд
ли что и понять могла: это была приезжая немка и русского языка ничего не
знала; кроме того, кажется, была столько же глупа, сколько и прекрасна.
Не
знает он, что
ли, меня?
— Сам
знаешь, от меня
ли зависит?
Да и сам ты
знаешь: был
ли я когда-нибудь твоим настоящим соперником, даже и тогда, когда она ко мне убежала.
— Верно
знаю, — с убеждением подтвердил Рогожин. — Что, не такая, что
ли? Это, брат, нечего и говорить, что не такая. Один это только вздор. С тобой она будет не такая, и сама, пожалуй, этакому делу ужаснется, а со мной вот именно такая. Ведь уж так. Как на последнюю самую шваль на меня смотрит. С Келлером, вот с этим офицером, что боксом дрался, так наверно
знаю — для одного смеху надо мной сочинила… Да ты не
знаешь еще, что она надо мной в Москве выделывала! А денег-то, денег сколько я перевел…
— Что ж, может, и впрямь не понимает, хе-хе! Говорят же про тебя, что ты… того. Другого она любит, — вот что пойми! Точно так, как ее люблю теперь, точно так же она другого теперь любит. А другой этот,
знаешь ты кто? Это ты! Что, не
знал, что
ли?
Беспрерывно осведомлялся, не нужно
ли ему чего, и когда князь стал ему наконец замечать, чтоб он оставил его в покое, послушно и безмолвно оборачивался, пробирался обратно на цыпочках к двери и всё время, пока шагал, махал руками, как бы давая
знать, что он только так, что он не промолвит ни слова, и что вот он уж и вышел, и не придет, и, однако ж, чрез десять минут или по крайней мере чрез четверть часа являлся опять.
— Сохрани господи, — криво улыбался Ипполит, — но меня больше всего поражает чрезвычайная эксцентричность ваша, Лизавета Прокофьевна; я, признаюсь, нарочно подвел про Лебедева, я
знал, как на вас подействует, на вас одну, потому что князь действительно простит, и, уж наверно, простил… даже, может, извинение в уме подыскал, ведь так, князь, не правда
ли?
По мнению Гаврилы Ардалионовича, Евгений Павлович не
знал Настасьи Филипповны, он ее и теперь тоже чуть-чуть только
знает, и именно потому, что дня четыре назад был ей кем-то представлен на прогулке, и вряд
ли был хоть раз у нее в доме, вместе с прочими.
Не
знаю, продолжать
ли мне теперь, после истории с Варей.
—
Знать и доверяться! Этого недоставало! Впрочем, от тебя так и быть должно. И я-то чему удивляюсь. Господи! Да был
ли когда другой такой человек! Тьфу! А
знаешь, что этот Ганька, или эта Варька ее в сношения с Настасьей Филипповной поставили?
— Вот в чем беда, — задумался на минуту князь, — вы хотите подождать, пока они разойдутся, а ведь бог
знает, когда это будет. Не лучше
ли нам теперь сойти в парк; они, право, подождут; я извинюсь.
— Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых, уж потому, что собрался весь этот ваш… народ. Я так и рассчитывал, что народ будет; в первый раз в жизни мне расчет удается! А жаль, что не
знал о вашем рождении, а то бы приехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал! Много
ли до света?
— Я думала, что он будет полезен; а
знаешь, что он сам теперь влюбился в Аглаю и писал к ней? Меня расспрашивали… чуть
ли он к Лизавете Прокофьевне не писал.
Когда князь заметил ему, что и прежде то же самое чуть
ли не каждый день было, то Коля решительно не
знал, что на это ответить и как объяснить, в чем именно заключается настоящее его беспокойство.
Так утверждали сестры; конечно, и Лизавета Прокофьевна раньше всех всё предвидела и
узнала, и давно уже у ней «болело сердце», но — давно
ли, нет
ли, — теперь мысль о князе вдруг стала ей слишком не по нутру, собственно потому, что сбивала ее с толку.
Мало-помалу, разгорячившись, она прибавила даже, что князь вовсе не «дурачок» и никогда таким не был, а насчет значения, — то ведь еще бог
знает, в чем будет полагаться, через несколько лет, значение порядочного человека у нас в России: в прежних
ли обязательных успехах по службе или в чем другом?
— Я не
знаю, право, Аглая Ивановна, как вам ответить; тут… тут что же отвечать? Да и… надо
ли?
Что же касается Гаврилы Ардалионовича, то, согласитесь сами, может
ли он оставаться спокойным после всего, что он потерял, если вы только
знаете его дела хоть отчасти?
О том, что будет Белоконская, князь услыхал еще чуть
ли не за три дня до вечера; о званом же вечере
узнал только накануне.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть
ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые
знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
«Обе они теперь, — пояснил он дальше, — проживают уже в — ской губернии (вот не
знаю только, живы
ли теперь?), где им от Павлищева досталось весьма и весьма порядочное маленькое имение.
Между прочим, она успела рассказать, что отец ее сегодня, еще чем свет, побежал к «покойнику», как называл он генерала,
узнать, не помер
ли он за ночь, и что слышно, говорят, наверно, скоро помрет.
Не
знаю, пришел
ли я слишком рано (кажется, действительно рано пришел), но только что я занял мое место подле Аглаи Ивановны, смотрю, являются Гаврила Ардалионович и Варвара Ардалионовна, оба под ручку, точно гуляют.
— Конечно, меня! Меня боитесь, если решились ко мне прийти. Кого боишься, того не презираешь. И подумать, что я вас уважала, даже до этой самой минуты! А
знаете, почему вы боитесь меня и в чем теперь ваша главная цель? Вы хотели сами лично удостовериться: больше
ли он меня, чем вас, любит, или нет, потому что вы ужасно ревнуете…
— Ну, да и в самом деле, — прибавил Евгений Павлович, — согласитесь сами, можно
ли выдержать… особенно
зная всё, что у вас здесь ежечасно делается, в вашем доме, князь, и после ежедневных ваших посещений туда, несмотря на отказы…
Но наконец Ипполит кончил следующею мыслью: «Я ведь боюсь лишь за Аглаю Ивановну: Рогожин
знает, как вы ее любите; любовь за любовь; вы у него отняли Настасью Филипповну, он убьет Аглаю Ивановну; хоть она теперь и не ваша, а все-таки ведь вам тяжело будет, не правда
ли?» Он достиг цели; князь ушел от него сам не свой.
— Постой, — сказал князь, — я давеча и дворника, и старушку спрашивал: не ночевала
ли Настасья Филипповна? Они, стало быть, уже
знают.