Неточные совпадения
— Хе! Денег что, должно
быть, даром переплатили, а мы-то им здесь
верим, — язвительно заметил черномазый.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху
будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал,
поверили.
И наконец, мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может
быть много точек общих, но, знаете, я в эту последнюю идею сам не
верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень
есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти…
Ничем не дорожа, а пуще всего собой (нужно
было очень много ума и проникновения, чтобы догадаться в эту минуту, что она давно уже перестала дорожить собой, и чтоб ему, скептику и светскому цинику,
поверить серьезности этого чувства), Настасья Филипповна в состоянии
была самое себя погубить, безвозвратно и безобразно, Сибирью и каторгой, лишь бы надругаться над человеком, к которому она питала такое бесчеловечное отвращение.
Под конец она даже так разгорячилась и раздражилась, излагая всё это (что, впрочем,
было так естественно), что генерал Епанчин
был очень доволен и считал дело оконченным; но раз напуганный Тоцкий и теперь не совсем
поверил, и долго боялся, нет ли и тут змеи под цветами.
Переговоры, однако, начались; пункт, на котором
был основан весь маневр обоих друзей, а именно возможность увлечения Настасьи Филипповны к Гане, начал мало-помалу выясняться и оправдываться, так что даже Тоцкий начинал иногда
верить в возможность успеха.
Когда-то у ней
была слабость
поверить, что взгляд ее необыкновенно эффектен; это убеждение осталось в ней неизгладимо.
Он со сна не
поверил, начал
было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, — так рассказывали, — потом сказал: «Все-таки тяжело так вдруг…» — и опять замолк, и уже ничего не хотел говорить.
— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. — Она, может
быть, ответит…
Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться… С кем же мне послать?.. Это очень важно… Ужасно для меня важно…
— Не от простуды. Не от простуды,
поверьте старику. Я тут
был, я и ее хоронил. С горя по своем князе, а не от простуды. Да-с, памятна мне и княгиня! Молодость! Из-за нее мы с князем, друзья с детства, чуть не стали взаимными убийцами.
— Ты всё еще сомневаешься и не
веришь мне; не беспокойся, не
будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты
был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце
будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
— А весь покраснел и страдает. Ну, да ничего, ничего, не
буду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, — можете вы этому
верить? Вы думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то и любят властвовать. Ну, прощайте!
—
Верите ли вы, — вдруг обратилась капитанша к князю, —
верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей! Всё ограбил, всё перетаскал, всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать
буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— Положим. Но ведь возможности не
было, чтобы вы так рассказали, что стало похоже на правду и вам
поверили? А Гаврила Ардалионович совершенно справедливо заметил, что чуть-чуть послышится фальшь, и вся мысль игры пропадает. Правда возможна тут только случайно, при особого рода хвастливом настроении слишком дурного тона, здесь немыслимом и совершенно неприличном.
— Вы, кажется, сказали, князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете
верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может
быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
— Изложение дела. Я его племянник, это он не солгал, хоть и всё лжет. Я курса не кончил, но кончить хочу и на своем настою, потому что у меня
есть характер. А покамест, чтобы существовать, место одно беру в двадцать пять рублей на железной дороге. Сознаюсь, кроме того, что он мне раза два-три уже помог. У меня
было двадцать рублей, и я их проиграл. Ну,
верите ли, князь, я
был так подл, так низок, что я их проиграл!
«Ты вот точно такой бы и
был, — усмехнулась мне под конец, — у тебя, говорит, Парфен Семеныч, сильные страсти, такие страсти, что ты как раз бы с ними в Сибирь, на каторгу, улетел, если б у тебя тоже ума не
было, потому что у тебя большой ум
есть, говорит» (так и сказала, вот
веришь или нет?
Есть что делать на нашем русском свете,
верь мне!
А по-настоящему, выздоровлению родного сына, если б он
был,
была бы, может
быть, меньше рада, чем твоему; и если ты мне в этом не
поверишь, то срам тебе, а не мне.
— Да чем же я виноват? — кричал Коля. — Да сколько б я вас ни уверял, что князь почти уже здоров, вы бы не захотели
поверить, потому что представить его на смертном одре
было гораздо интереснее.
— Не могу не предупредить вас, Аглая Ивановна, что всё это с его стороны одно шарлатанство,
поверьте, — быстро ввернул вдруг генерал Иволгин, ждавший точно на иголочках и желавший изо всех сил как-нибудь начать разговор; он уселся рядом с Аглаей Ивановной, — конечно, дача имеет свои права, — продолжал он, — и свои удовольствия, и прием такого необычайного интруса для толкования Апокалипсиса
есть затея, как и другая, и даже затея замечательная по уму, но я…
Довольно того, что он ее выбрал и
поверил ее «чистой красоте», а затем уже преклонился пред нею навеки; в том-то и заслуга, что если б она потом хоть воровкой
была, то он все-таки должен
был ей
верить и за ее чистую красоту копья ломать.
Из поднявшихся разговоров оказалось, что Евгений Павлович возвещал об этой отставке уже давным-давно; но каждый раз говорил так несерьезно, что и
поверить ему
было нельзя. Да он и о серьезных-то вещах говорил всегда с таким шутливым видом, что никак его разобрать нельзя, особенно если сам захочет, чтобы не разобрали.
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня
был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и
поверьте…
— Если так, то я
был обманут, обманут, но не Чебаровым, а давно-давно; не хочу экспертов, не хочу свидания, я
верю, я отказываюсь… десять тысяч не согласен… прощайте…
— Вы не
верите? — истерически смеялся Ипполит. — Так и должно
быть, а князь так с первого разу
поверит и нисколько не удивится.
Князь не
поверил, что Лебедев так толкует, решено
было справиться у него самого при первом удобном случае.
— Не сердись. Девка самовластная, сумасшедшая, избалованная, — полюбит, так непременно бранить вслух
будет и в глаза издеваться; я точно такая же
была. Только, пожалуйста, не торжествуй, голубчик, не твоя;
верить тому не хочу, и никогда не
будет! Говорю для того, чтобы ты теперь же и меры принял. Слушай, поклянись, что ты не женат на этой.
— Я не
верю, — твердо повторил князь после некоторого размышления и волнения. — Если б это
было, я бы знал наверно.
— Не
верю!
Быть того не может! С какою же целью?
— И я не
верю, хоть
есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет
буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не
верю! Может
быть, потому что не хочу
верить, — прибавила она как будто про себя. — Почему ты не приходил? — вдруг обернулась она опять к князю. — Все три дня почему не приходил? — нетерпеливо крикнула ему она другой раз.
Сомнения нет и в том, что в обществе Лизавету Прокофьевну действительно почитали «чудачкой»; но при этом уважали ее бесспорно; а Лизавета Прокофьевна стала не
верить наконец и в то, что ее уважают, — в чем и
была вся беда.
— В одно слово, если ты про эту. Меня тоже такая же идея посещала отчасти, и я засыпал спокойно. Но теперь я вижу, что тут думают правильнее, и не
верю помешательству. Женщина вздорная, положим, но при этом даже тонкая, не только не безумная. Сегодняшняя выходка насчет Капитона Алексеича это слишком доказывает. С ее стороны дело мошенническое, то
есть по крайней мере иезуитское, для особых целей.
Я, конечно, отказываюсь
верить, что Евгений Павлыч мог знать заранее про катастрофу, то
есть, что такого-то числа, в семь часов, и т. д.
Все встретили князя криками и пожеланиями, окружили его. Иные
были очень шумны, другие гораздо спокойнее, но все торопились поздравить, прослышав о дне рождения, и всякий ждал своей очереди. Присутствие некоторых лиц заинтересовало князя, например Бурдовского; но всего удивительнее
было, что среди этой компании очутился вдруг и Евгений Павлович; князь почти
верить себе не хотел и чуть не испугался, увидев его.
— Что вы пришли выпытать, в этом и сомнения нет, — засмеялся наконец и князь, — и даже, может
быть, вы решили меня немножко и обмануть. Но ведь что ж, я вас не боюсь; притом же мне теперь как-то всё равно,
поверите ли? И… и… и так как я прежде всего убежден, что вы человек все-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему, человек!
Но странно, когда смотришь на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп (а он непременно должен
был быть точно такой) видели все ученики его, его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие в него и обожавшие его, то каким образом могли они
поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?
Ни в болезни моей и никогда прежде я не видел еще ни разу ни одного привидения; но мне всегда казалось, еще когда я
был мальчиком и даже теперь, то
есть недавно, что если я увижу хоть раз привидение, то тут же на месте умру, даже несмотря на то, что я ни в какие привидения не
верю.
Но
верьте,
верьте, простодушные люди, что и в этой благонравной строфе, в этом академическом благословении миру во французских стихах засело столько затаенной желчи, столько непримиримой, самоусладившейся в рифмах злобы, что даже сам поэт, может
быть, попал впросак и принял эту злобу за слезы умиления, с тем и помер; мир его праху!
— Стало
быть, это правда! — вскричал князь в тревоге. — Я слышал, но всё еще не хотел
верить.
— Так, мне шепнули; я, впрочем, сам этому не
верю… мне ужасно досадно, что я принужден
был это сообщить, уверяю вас, я сам этому не
верю… это какой-нибудь вздор… Фу, как я глупо сделал!
Но мечта эта
была уже осуществлена, и всего удивительнее для него
было то, что, пока он читал эти письма, он сам почти
верил в возможность и даже в оправдание этой мечты.
— Это винт! — кричал генерал. — Он сверлит мою душу и сердце! Он хочет, чтоб я атеизму
поверил! Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже
был осыпан почестями; а ты только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем… и умирающий от злобы и от неверия… И зачем тебя Гаврила перевел сюда? Все на меня, от чужих до родного сына!
— Любите, а так мучаете! Помилуйте, да уж тем одним, что он так на вид положил вам пропажу, под стул да в сюртук, уж этим одним он вам прямо показывает, что не хочет с вами хитрить, а простодушно у вас прощения просит. Слышите: прощения просит! Он на деликатность чувств ваших, стало
быть, надеется; стало
быть,
верит в дружбу вашу к нему. А вы до такого унижения доводите такого… честнейшего человека!
Он понимал также, что старик вышел в упоении от своего успеха; но ему все-таки предчувствовалось, что это
был один из того разряда лгунов, которые хотя и лгут до сладострастия и даже до самозабвения, но и на самой высшей точке своего упоения все-таки подозревают про себя, что ведь им не
верят, да и не могут
верить.
Может
быть, как прозорливая женщина, она предугадала то, что должно
было случиться в близком будущем; может
быть, огорчившись из-за разлетевшейся дымом мечты (в которую и сама, по правде, не
верила), она, как человек, не могла отказать себе в удовольствии преувеличением беды подлить еще более яду в сердце брата, впрочем, искренно и сострадательно ею любимого.
Но только что блеснула эта мысль, разом у всех, как тотчас же все разом и стали на том, что давно уже всё разглядели и всё это ясно предвидели; что всё ясно
было еще с «бедного рыцаря», даже и раньше, только тогда еще не хотели
верить в такую нелепость.
А князь все-таки ничем не смущался и продолжал блаженствовать. О, конечно, и он замечал иногда что-то как бы мрачное и нетерпеливое во взглядах Аглаи; но он более
верил чему-то другому, и мрак исчезал сам собой. Раз уверовав, он уже не мог поколебаться ничем. Может
быть, он уже слишком
был спокоен; так по крайней мере казалось и Ипполиту, однажды случайно встретившемуся с ним в парке.
— Лучше
быть несчастным, но знать, чем счастливым и жить… в дураках. Вы, кажется, нисколько не
верите, что с вами соперничают и… с той стороны?
Ипполит вспыхнул. У него
было мелькнула мысль, что князь притворяется и ловит его; но, вглядевшись в лицо его, он не мог не
поверить его искренности; лицо его прояснилось.