Неточные совпадения
— То
есть где остановлюсь?..
Да не знаю еще, право… так…
— Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм… по крайней мере простодушны и искренны, а сие похвально! Гм… генерала же Епанчина знаем-с, собственно потому, что человек общеизвестный;
да и покойного господина Павлищева, который вас в Швейцарии содержал, тоже знавали-с, если только это
был Николай Андреевич Павлищев, потому что их два двоюродные брата. Другой доселе в Крыму, а Николай Андреевич, покойник,
был человек почтенный и при связях, и четыре тысячи душ в свое время имели-с…
— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, — то
есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно и должно, я об лице-с,
да и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже и слух затих-с.
— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой
был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров.
Да вот не знаю, каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
— Парфен?
Да уж это не тех ли самых Рогожиных… — начал
было с усиленною важностью чиновник.
Но хотя и могло
быть нечто достопримечательное собственно в миллионе и в получении наследства, князя удивило и заинтересовало и еще что-то другое;
да и Рогожин сам почему-то особенно охотно взял князя в свои собеседники, хотя в собеседничестве нуждался, казалось, более механически, чем нравственно; как-то более от рассеянности, чем от простосердечия; от тревоги, от волнения, чтобы только глядеть на кого-нибудь и о чем-нибудь языком колотить.
Да ведь он за это одно в Сибирь пойти может, если я захочу, потому оно
есть святотатство.
— Всё знает! Лебедев всё знает! Я, ваша светлость, и с Лихачевым Алексашкой два месяца ездил, и тоже после смерти родителя, и все, то
есть, все углы и проулки знаю, и без Лебедева, дошло до того, что ни шагу. Ныне он в долговом отделении присутствует, а тогда и Арманс, и Коралию, и княгиню Пацкую, и Настасью Филипповну имел случай узнать,
да и много чего имел случай узнать.
— Н-ничего! Н-н-ничего! Как
есть ничего! — спохватился и заторопился поскорее чиновник, — н-никакими то
есть деньгами Лихачев доехать не мог! Нет, это не то, что Арманс. Тут один Тоцкий.
Да вечером в Большом али во Французском театре в своей собственной ложе сидит. Офицеры там мало ли что промеж себя говорят, а и те ничего не могут доказать: «вот, дескать, это
есть та самая Настасья Филипповна»,
да и только, а насчет дальнейшего — ничего! Потому что и нет ничего.
Наутро покойник дает мне два пятипроцентных билета, по пяти тысяч каждый, сходи, дескать,
да продай,
да семь тысяч пятьсот к Андреевым на контору снеси, уплати, а остальную сдачу с десяти тысяч, не заходя никуда, мне представь;
буду тебя дожидаться.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин,
да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху
будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать
будешь?» Я, правда, хотел
было тогда же в воду, домой не заходя,
да думаю: «Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
Да и летами генерал Епанчин
был еще, как говорится, в самом соку, то
есть пятидесяти шести лет и никак не более, что во всяком случае составляет возраст цветущий, возраст, с которого, по-настоящему, начинается истинная жизнь.
Старшая
была музыкантша, средняя
была замечательный живописец; но об этом почти никто не знал многие годы, и обнаружилось это только в самое последнее время,
да и то нечаянно.
—
Да, у меня дело… — начал
было князь.
—
Да вы точно… из-за границы? — как-то невольно спросил он наконец — и сбился; он хотел, может
быть, спросить: «
Да вы точно князь Мышкин?»
—
Да вот сидел бы там, так вам бы всего и не объяснил, — весело засмеялся князь, — а, стало
быть, вы все еще беспокоились бы, глядя на мой плащ и узелок. А теперь вам, может, и секретаря ждать нечего, а пойти бы и доложить самим.
—
Да,
да и дома устроены иначе, то
есть печи и окна.
Я года четыре в России не
был, с лишком;
да и что я выехал: почти не в своем уме!
— То, стало
быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может
быть, оно так и надо…
Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— А знаете, князь, — сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки не знаю,
да и Елизавета Прокофьевна, может
быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.
— О,
да вы философ; а впрочем… знаете за собой таланты, способности, хотя бы некоторые, то
есть из тех, которые насущный хлеб дают? Извините опять…
— Нет, еще не просила;
да, может
быть, и никогда не попросит. Вы, Иван Федорович, помните, конечно, про сегодняшний вечер? Вы ведь из нарочито приглашенных.
—
Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала.
Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может
быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
— Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти.
Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может
быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить с обеих сторон: честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать других, тем паче, что и времени к тому
было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что остается всего только несколько часов…
Между прочим, он принял систему не торопить дочерей своих замуж, то
есть не «висеть у них над душой» и не беспокоить их слишком томлением своей родительской любви об их счастии, как невольно и естественно происходит сплошь
да рядом даже в самых умных семействах, в которых накопляются взрослые дочери.
Да и предоставленные вполне своей воле и своим решениям невесты натурально принуждены же
будут, наконец, взяться сами за ум, и тогда дело загорится, потому что возьмутся за дело охотой, отложив капризы и излишнюю разборчивость; родителям оставалось бы только неусыпнее и как можно неприметнее наблюдать, чтобы не произошло какого-нибудь странного выбора или неестественного уклонения, а затем, улучив надлежащий момент, разом помочь всеми силами и направить дело всеми влияниями.
В этом небольшом поместье оказался тоже, хотя и небольшой, только что отстроенный деревянный дом; убран он
был особенно изящно,
да и деревенька, как нарочно, называлась сельцо Отрадное.
— Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда…
Да вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде князь Мышкин, однофамилец и, может
быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас пойдут завтракать, князь, так сделайте честь… А я уж, извините, опоздал, спешу…
—
Да,
да, друг мой, это такой в старину
был игумен… а я к графу, ждет, давно, и главное, сам назначил… Князь, до свидания!
— Maman,
да ведь этак очень странно рассказывать, — заметила Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась
было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и Аглая сели вместе на маленьком диване и, сложа руки, приготовились слушать разговор. Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание.
—
Да и об осле
было умно, — заметила Александра, — князь рассказал очень интересно свой болезненный случай и как все ему понравилось чрез один внешний толчок. Мне всегда
было интересно, как люди сходят с ума и потом опять выздоравливают. Особенно если это вдруг сделается.
—
Да что вы загадки-то говорите? Ничего не понимаю! — перебила генеральша. — Как это взглянуть не умею?
Есть глаза, и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выучишься. Лучше расскажите-ка, как вы сами-то глядели, князь.
А все знакомство-то у него
было с пауком,
да с деревцем, что под окном выросло…
— Ну, стало
быть, вот вам и опыт, стало
быть, и нельзя жить взаправду, «отсчитывая счетом». Почему-нибудь
да нельзя же.
— Коли говорите, что
были счастливы, стало
быть, жили не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво начала Аглая, — и не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете,
да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
Пастор в церкви уже не срамил мертвую,
да и на похоронах очень мало
было, так, только из любопытства, зашли некоторые; но когда надо
было нести гроб, то дети бросились все разом, чтобы самим нести.
— Что, милостивые государыни, вы думали, что вы же его
будете протежировать, как бедненького, а он вас сам едва избрать удостоил,
да еще с оговоркой, что приходить
будет только изредка.
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения не
было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление,
да и то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом он очутился в этом деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
— Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ.
Да вы, стало
быть, хотите жить в его доме?
— Как? Моя записка! — вскричал он. — Он и не передавал ее! О, я должен
был догадаться! О, пр-р-ро-клят… Понятно, что она ничего не поняла давеча!
Да как же, как же, как же вы не передали, о, пр-р-ро-клят…
Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой же ответ? тогда она сказала, что без ответа
будет самый лучший ответ, — кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю, как сам понял.
—
Да за что же, черт возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились? Послушайте, — суетился он изо всех сил (все в нем в эту минуту
было как-то разбросано и кипело в беспорядке, так что он и с мыслями собраться не мог), — послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?
— В этом я могу вас вполне гарантировать, что не показала. Я все время тут
был;
да и времени она не имела.
—
Да, может
быть, вы сами не заметили чего-нибудь… О! идиот пр-ро-клятый! — воскликнул он уже совершенно вне себя, — и рассказать ничего не умеет!
—
Да и отец
был в военной, подпоручиком в Васильковском полку.
— Не от простуды. Не от простуды, поверьте старику. Я тут
был, я и ее хоронил. С горя по своем князе, а не от простуды. Да-с, памятна мне и княгиня! Молодость! Из-за нее мы с князем, друзья с детства, чуть не стали взаимными убийцами.
—
Да, на некоторое время,
быть может, — проговорил князь, как бы несколько заикаясь.
— Что сегодня? — встрепенулся
было Ганя и вдруг набросился на князя. — А, понимаю, вы уж и тут!..
Да что у вас, наконец, болезнь это, что ли, какая? Удержаться не можете?
Да ведь поймите же наконец, ваше сиятельство…