Неточные совпадения
— Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм… по крайней мере простодушны и искренны, а сие похвально! Гм… генерала же Епанчина знаем-с, собственно потому, что человек общеизвестный; да и покойного господина Павлищева, который вас
в Швейцарии содержал, тоже знавали-с, если только
это был Николай Андреевич Павлищев, потому что их два двоюродные брата. Другой доселе
в Крыму, а Николай Андреевич, покойник, был человек почтенный и при связях, и четыре тысячи душ
в свое
время имели-с…
Ну, а я
этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да во Псков по машине и отправился, да приехал-то
в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу, да пошел потом по кабакам на последние, да
в бесчувствии всю ночь на улице и провалялся, ан к утру горячка, а тем
временем за ночь еще собаки обгрызли.
Старшая была музыкантша, средняя была замечательный живописец; но об
этом почти никто не знал многие годы, и обнаружилось
это только
в самое последнее
время, да и то нечаянно.
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более не имею. Сейчас я скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь же (я уж
в таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы же однофамилец. Если не пожелает, то не взыщите, когда-нибудь
в другое
время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на
эти счеты, мы давеча с Федосеевым бились. Их надо бы не забыть включить…
В половине же первого накрывался стол
в маленькой столовой, близ мамашиных комнат, и к
этому семейному и интимному завтраку являлся иногда и сам генерал, если позволяло
время.
Слух
этот оказался потом не во всех подробностях верным: свадьба и тогда была еще только
в проекте, и все еще было очень неопределенно, но
в судьбе Настасьи Филипповны все-таки произошел с
этого времени чрезвычайный переворот.
Тоцкий, который, как все погулявшие на своем веку джентльмены, с презрением смотрел вначале, как дешево досталась ему
эта нежившая душа,
в последнее
время несколько усомнился
в своем взгляде.
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти
время за границей прожил
в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал
это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему
это все — довольно трудно рассказать.
Он говорил, что
эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что
в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении, так что он еще распоряжения разные сделал: рассчитал
время, чтобы проститься с товарищами, на
это положил минуты две, потом две минуты еще положил, чтобы подумать
в последний раз про себя, а потом, чтобы
в последний раз кругом поглядеть.
— Князь, — начал он опять, — там на меня теперь… по одному совершенно странному обстоятельству… и смешному… и
в котором я не виноват… ну, одним словом,
это лишнее, — там на меня, кажется, немножко сердятся, так что я некоторое
время не хочу входить туда без зова.
Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть, были
в этом лице, и
в то же самое
время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное;
эти два контраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на
эти черты.
—
В этом я могу вас вполне гарантировать, что не показала. Я все
время тут был; да и
времени она не имела.
С некоторого
времени он стал раздражаться всякою мелочью безмерно и непропорционально, и если еще соглашался на
время уступать и терпеть, то потому только, что уж им решено было все
это изменить и переделать
в самом непродолжительном
времени.
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все
эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на
это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё
это впоследствии, и
в то же
время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще
эту ужасную чашу, и, главное,
в такую минуту!
В эти два месяца он успел надуматься и решиться и дал себе слово во что бы то ни стало сократить как-нибудь своего родителя, хоть на
время, и стушевать его, если возможно, даже из Петербурга, согласна или не согласна будет на то мать.
Несколько
времени Ганя стоял как молнией пораженный при выходке сестры; но, увидя, что Настасья Филипповна
этот раз действительно уходит, как исступленный бросился на Варю и
в бешенстве схватил ее за руку.
В эти пять лет ее петербургской жизни было одно
время, вначале, когда Афанасий Иванович особенно не жалел для нее денег; он еще рассчитывал тогда на ее любовь и думал соблазнить ее, главное, комфортом и роскошью, зная, как легко прививаются привычки роскоши и как трудно потом отставать от них, когда роскошь мало-помалу обращается
в необходимость.
Сам Афанасий Иванович, слывший за тонкого и изящного рассказчика, а
в прежнее
время на
этих вечерах обыкновенно управлявший разговором, был видимо не
в духе и даже
в каком-то несвойственном ему замешательстве.
Это, значит,
в то именно
время, когда я ее ругал, она и отходила.
Для
этого одного он провел все
время, с пяти часов пополудни вплоть до одиннадцати,
в бесконечной тоске и тревоге, возясь с Киндерами и Бискупами, которые тоже чуть с ума не сошли, мечась как угорелые по его надобности.
Князь пробыл
в отлучке ровно шесть месяцев, и даже те, кто имел некоторые причины интересоваться его судьбой, слишком мало могли узнать о нем за всё
это время.
Генеральша на
это отозвалась, что
в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «
это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам
этого «дурака».
В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает
в князе участие точно как будто
в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно стала ласкать; видя
это, Иван Федорович принял на некоторое
время весьма деловую осанку.
Происходило
это уже почти пред самым вторичным появлением нашего героя на сцену нашего рассказа. К
этому времени, судя на взгляд, бедного князя Мышкина уже совершенно успели
в Петербурге забыть. Если б он теперь вдруг явился между знавшими его, то как бы с неба упал. А между тем мы все-таки сообщим еще один факт и тем самым закончим наше введение.
А мне на мысль пришло, что если бы не было с тобой
этой напасти, не приключилась бы
эта любовь, так ты, пожалуй, точь-в-точь как твой отец бы стал, да и
в весьма скором
времени.
Значит,
эта вещь заключала
в себе такой сильный для него интерес, что привлекла его внимание даже
в то самое
время, когда он был
в таком тяжелом смущении, только что выйдя из воксала железной дороги.
Мгновения
эти были именно одним только необыкновенным усилением самосознания, — если бы надо было выразить
это состояние одним словом, — самосознания и
в то же
время самоощущения
в высшей степени непосредственного.
«
В этот момент, — как говорил он однажды Рогожину,
в Москве, во
время их тамошних сходок, —
в этот момент мне как-то становится понятно необычайное слово о том, чтовремени больше не будет.
В этих воротах, и без того темных,
в эту минуту было очень темно: надвинувшаяся грозовая туча поглотила вечерний свет, и
в то самое
время, как князь подходил к дому, туча вдруг разверзлась и пролилась.
В самый день переезда, состоявшегося уже к вечеру, вокруг него на террасе собралось довольно много гостей: сперва пришел Ганя, которого князь едва узнал, — так он за все
это время переменился и похудел.
Что была насмешка,
в том он не сомневался; он ясно
это понял и имел на то причины: во
время чтения Аглая позволила себе переменить буквы А. М. D.
в буквы Н. Ф. Б. Что тут была не ошибка и не ослышка с его стороны —
в том он сомневаться не мог (впоследствии
это было доказано).
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни своей, от которой лечился
в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе
это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение
в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то
время помните, господа!), наш барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Этот русский помещик, — назовем его хоть П., — владетель
в прежнее золотое
время четырех тысяч крепостных душ (крепостные души! понимаете ли вы, господа, такое выражение?
Время рождения вашего слишком легко доказать фактически, так что слишком обидное для вас и для матушки вашей искажение
этого факта
в статье господина Келлера объясняется одною только игривостью собственной фантазии господина Келлера, полагавшего усилить
этим очевидность вашего права и тем помочь интересам вашим.
Он говорил одно, но так, как будто бы
этими самыми словами хотел сказать совсем другое. Говорил с оттенком насмешки и
в то же
время волновался несоразмерно, мнительно оглядывался, видимо путался и терялся на каждом слове, так что всё
это, вместе с его чахоточным видом и с странным, сверкающим и как будто исступленным взглядом, невольно продолжало привлекать к нему внимание.
— Если вы не бросите сейчас же
этих мерзких людей, то я всю жизнь, всю жизнь буду вас одного ненавидеть! — прошептала Аглая; она была как бы
в исступлении, но она отвернулась, прежде чем князь успел на нее взглянуть. Впрочем, ему уже нечего и некого было бросать: больного Ипполита тем
временем успели кое-как усадить на извозчика, и дрожки отъехали.
Но слишком, слишком много собралось
в это утро и других неразрешимых обстоятельств, и всё к одному
времени, и всё требовало разрешения немедленно, так что князь был очень грустен.
— Вы ужасный скептик, князь, — минуты чрез две прибавил Коля, — я замечаю, что с некоторого
времени вы становитесь чрезвычайный скептик; вы начинаете ничему не верить и всё предполагать… а правильно я употребил
в этом случае слово «скептик»?
В последний год и особенно
в самое последнее
время эта грустная мысль стала всё более и более
в ней укрепляться.
— Я вам, господа, скажу факт, — продолжал он прежним тоном, то есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и
в то же
время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, — факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе, и даже одному себе; по крайней мере об
этом не было еще нигде сказано или написано.
Факт
этот верный, я стою за
это и… надобно же было высказать когда-нибудь правду вполне, просто и откровенно; но факт
этот в то же
время и такой, которого нигде и никогда, спокон веку и ни
в одном народе, не бывало и не случалось, а стало быть, факт
этот случайный и может пройти, я согласен.
Тот месяц
в провинции, когда он чуть не каждый день виделся с нею, произвел на него действие ужасное, до того, что князь отгонял иногда даже воспоминания об
этом еще недавнем
времени.
Ипполит всё
это время ждал князя и беспрерывно поглядывал на него и на Евгения Павловича, когда они разговаривали
в стороне.
— Не железные дороги, нет-с! — возражал Лебедев,
в одно и то же
время и выходивший из себя, и ощущавший непомерное наслаждение. — Собственно одни железные дороги не замутят источников жизни, а всё
это в целом-с проклято, всё
это настроение наших последних веков,
в его общем целом, научном и практическом, может быть, и действительно проклято-с.
В последнее
время и он меня мучил: всё
это было натурально, люди и созданы, чтобы друг друга мучить.
В это самое
время, то есть около того
времени, как Суриков «заморозил» ребенка, около половины марта, мне стало вдруг почему-то гораздо легче, и так продолжалось недели две.
Господин
этот некоторое
время смотрел на меня с изумлением, а жена с испугом, как будто
в том была страшная диковина, что и к ним кто-нибудь мог войти; но вдруг он набросился на меня чуть не с бешенством; я не успел еще пробормотать двух слов, а он, особенно видя, что я одет порядочно, почел, должно быть, себя страшно обиженным тем, что я осмелился так бесцеремонно заглянуть
в его угол и увидать всю безобразную обстановку, которой он сам так стыдился.
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего доктора, то
в таком случае я ведь должен бы был отказаться от
этого дела за недостатком остающегося мне
времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое
в моих средствах (если уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Но мне как будто казалось
временами, что я вижу,
в какой-то странной и невозможной форме,
эту бесконечную силу,
это глухое, темное и немое существо.
Тем
временем привезли несчастного; я уже был
в форсированном расположении пообедав; зашли
эти гости, выпили… чаю, и… я повеселел к моей пагубе.
Теперь он даже совсем не посещает свою капитаншу, хотя втайне и рвется к ней, и даже иногда стонет по ней, особенно каждое утро, вставая и надевая сапоги, не знаю уж почему
в это именно
время.