Неточные совпадения
Приготовление к
этой вечеринке заняло с лишком два часа
времени, и здесь
в приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой даже не везде видывано.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова
в то
время, когда он рассматривал общество, и следствием
этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат,
в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Но обо всем
этом читатель узнает постепенно и
в свое
время, если только будет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, очень длинную, имеющую после раздвинуться шире и просторнее по мере приближения к концу, венчающему дело.
Это займет, впрочем, не много
времени и места, потому что не много нужно прибавить к тому, что уже читатель знает, то есть что Петрушка ходил
в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы.
В иной комнате и вовсе не было мебели, хотя и было говорено
в первые дни после женитьбы: «Душенька, нужно будет завтра похлопотать, чтобы
в эту комнату хоть на
время поставить мебель».
Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения
в метóдах, особенно
в нынешнее
время; все
это более зависит от благоразумия и способностей самих содержательниц пансиона.
— Ничего, ничего, — сказала хозяйка. —
В какое
это время вас Бог принес! Сумятица и вьюга такая… С дороги бы следовало поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя.
— Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на
этом диване. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то
время послал Бог: гром такой — у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок
в грязи! где так изволил засалиться?
Старуха задумалась. Она видела, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул ее
этот покупщик; приехал же бог знает откуда, да еще и
в ночное
время.
В ответ на
это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их
в растопленное масло, отправил
в рот, а губы и руки вытер салфеткой. Повторивши
это раза три, он попросил хозяйку приказать заложить его бричку. Настасья Петровна тут же послала Фетинью, приказавши
в то же
время принести еще горячих блинов.
Для него решительно ничего не значат все господа большой руки, живущие
в Петербурге и Москве, проводящие
время в обдумывании, что бы такое поесть завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за
этот обед не иначе, как отправивши прежде
в рот пилюлю; глотающие устерс, [Устерс — устриц.] морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся
в Карлсбад или на Кавказ.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и
в то же
время увидел почти перед самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась
в дамки; откуда она взялась,
это один только Бог знал. — Нет, — сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.
Услыша
эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его руки.
В это самое
время вошел Порфирий и с ним Павлушка, парень дюжий, с которым иметь дело было совсем невыгодно.
Фонари еще не зажигались, кое-где только начинались освещаться окна домов, а
в переулках и закоулках происходили сцены и разговоры, неразлучные с
этим временем во всех городах, где много солдат, извозчиков, работников и особенного рода существ,
в виде дам
в красных шалях и башмаках без чулок, которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам.
Тут же вскочил он с постели, не посмотрел даже на свое лицо, которое любил искренно и
в котором, как кажется, привлекательнее всего находил подбородок, ибо весьма часто хвалился им перед кем-нибудь из приятелей, особливо если
это происходило во
время бритья.
Не успел он выйти на улицу, размышляя об всем
этом и
в то же
время таща на плечах медведя, крытого коричневым сукном, как на самом повороте
в переулок столкнулся тоже с господином
в медведях, крытых коричневым сукном, и
в теплом картузе с ушами.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он,
в чем дело,
в ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого
в лакированных ботфортах, и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо да прибавил только: «Понимаешь!» — а уж там,
в другой комнате,
в продолжение того
времени, как гости резалися
в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и балыки, —
это все было со стороны рыбного ряда.
В последней строке не было размера, но
это, впрочем, ничего: письмо было написано
в духе тогдашнего
времени. Никакой подписи тоже не было: ни имени, ни фамилии, ни даже месяца и числа.
В postscriptum [
В приписке (лат.).] было только прибавлено, что его собственное сердце должно отгадать писавшую и что на бале у губернатора, имеющем быть завтра, будет присутствовать сам оригинал.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых,
это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем
в глаза и все вдруг заговорят
в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять
в то
время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у
этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Одна из них нарочно прошла мимо его, чтобы дать ему
это заметить, и даже задела блондинку довольно небрежно толстым руло своего платья, а шарфом, который порхал вокруг плеч ее, распорядилась так, что он махнул концом своим ее по самому лицу;
в то же самое
время позади его из одних дамских уст изнеслось вместе с запахом фиалок довольно колкое и язвительное замечание.
Из буфета ли он вырвался или из небольшой зеленой гостиной, где производилась игра посильнее, чем
в обыкновенный вист, своей ли волею или вытолкали его, только он явился веселый, радостный, ухвативши под руку прокурора, которого, вероятно, уже таскал несколько
времени, потому что бедный прокурор поворачивал на все стороны свои густые брови, как бы придумывая средство выбраться из
этого дружеского подручного путешествия.
Сперва ученый подъезжает
в них необыкновенным подлецом, начинает робко, умеренно, начинает самым смиренным запросом: не оттуда ли? не из того ли угла получила имя такая-то страна? или: не принадлежит ли
этот документ к другому, позднейшему
времени? или: не нужно ли под
этим народом разуметь вот какой народ?
На
это обыкновенно замечали другие чиновники: «Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андрейч, у тебя дело почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши присутствие часом раньше, да возьмешь с опоздавшего купца за прием письма
в неуказанное
время или перешлешь иную посылку, которую не следует пересылать, — тут, конечно, всякий будет святой.
Голос, которым он произнес
это, заключал
в себе что-то потрясающее, так что заставил вскрикнуть всех
в одно
время...
Работы оставалось еще, по крайней мере, на две недели; во все продолжение
этого времени Порфирий должен был чистить меделянскому щенку пуп особенной щеточкой и мыть его три раза на день
в мыле.
Желая чем-нибудь занять
время, он сделал несколько новых и подробных списков всем накупленным крестьянам, прочитал даже какой-то том герцогини Лавальер, [«Герцогиня Лавальер» — роман французской писательницы С. Жанлис (1746–1830).] отыскавшийся
в чемодане, пересмотрел
в ларце разные находившиеся там предметы и записочки, кое-что перечел и
в другой раз, и все
это прискучило ему сильно.
В продолжение
этого времени он имел удовольствие испытать приятные минуты, известные всякому путешественнику, когда
в чемодане все уложено и
в комнате валяются только веревочки, бумажки да разный сор, когда человек не принадлежит ни к дороге, ни к сиденью на месте, видит из окна проходящих плетущихся людей, толкующих об своих гривнах и с каким-то глупым любопытством поднимающих глаза, чтобы, взглянув на него, опять продолжать свою дорогу, что еще более растравляет нерасположение духа бедного неедущего путешественника.
В это же
время был выгнан из училища за глупость или другую вину бедный учитель, любитель тишины и похвального поведения.
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все
время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни
в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука
в руку; две большие части впереди —
это не безделица.
«Я бы ему простил, — говорил Тентетников, — если бы
эта перемена происходила не так скоро
в его лице; но как тут же, при моих глазах, и сахар и уксус
в одно и то же
время!» С
этих пор он стал замечать всякий шаг.
— Ради самого Христа! помилуй, Андрей Иванович, что
это ты делаешь! Оставлять так выгодно начатый карьер из-за того только, что попался начальник не того… Что ж
это? Ведь если на
это глядеть, тогда и
в службе никто бы не остался. Образумься, образумься. Еще есть
время! Отринь гордость и самолюбье, поезжай и объяснись с ним!
Во
время покосов не глядел он на быстрое подыманье шестидесяти разом кос и мерное с легким шумом паденье под ними рядами высокой травы; он глядел вместо того на какой-нибудь
в стороне извив реки, по берегам которой ходил красноносый, красноногий мартын — разумеется, птица, а не человек; он глядел, как
этот мартын, поймав рыбу, держал ее впоперек
в носу, как бы раздумывая, глотать или не глотать, и глядя
в то же
время пристально вздоль реки, где
в отдаленье виден был другой мартын, еще не поймавший рыбы, но глядевший пристально на мартына, уже поймавшего рыбу.
— Извините, я не очень понимаю… что ж
это выходит, историю какого-нибудь
времени, или отдельные биографии, и притом всех ли, или только участвовавших
в двенадцатом году?
— Восемьдесят лет, ваше превосходительство. Но
это келейное, я бы… чтобы… — Чичиков посмотрел значительно
в лицо генерала и
в то же
время искоса на камердинера.
— Мало едите, вот и все. Попробуйте-ка хорошенько пообедать. Ведь
это в последнее
время выдумали скуку. Прежде никто не скучал.
—
В таком случае, изложите ее письменно. Она пойдет
в комиссию всяких прошений. Комиссия всяких прошений, пометивши, препроводит ее ко мне. От меня поступит она
в комитет сельских дел, там сделают всякие справки и выправки по
этому делу. Главноуправляющий вместе с конторою
в самоскорейшем
времени положит свою резолюцию, и дело будет сделано.
— Да как же
в самом деле: три дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько
времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я бог знает чего не передумал
в эти дни!
В то самое
время, когда Чичиков
в персидском новом халате из золотистой термаламы, развалясь на диване, торговался с заезжим контрабандистом-купцом жидовского происхождения и немецкого выговора, и перед ними уже лежали купленная штука первейшего голландского полотна на рубашки и две бумажные коробки с отличнейшим мылом первостатейнейшего свойства (
это было мыло то именно, которое он некогда приобретал на радзивилловской таможне; оно имело действительно свойство сообщать нежность и белизну щекам изумительную), —
в то
время, когда он, как знаток, покупал
эти необходимые для воспитанного человека продукты, раздался гром подъехавшей кареты, отозвавшийся легким дрожаньем комнатных окон и стен, и вошел его превосходительство Алексей Иванович Леницын.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне
это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о дороге,
в то
время, когда Муразов все еще повторял
в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да на доброе дело!»
В военное
время человек
этот наделал бы чудес: его бы послать куда-нибудь пробраться сквозь непроходимые, опасные места, украсть перед носом у самого неприятеля пушку, —
это его бы дело.
Но дело
в том, что я намерен
это следить не формальным следованьем по бумагам, а военным быстрым судом, как
в военное <
время>, и надеюсь, что государь мне даст
это право, когда я изложу все
это дело.