Неточные совпадения
Взгляд князя был до того ласков в эту минуту, а улыбка его до того без всякого оттенка хотя бы какого-нибудь затаенного неприязненного ощущения, что генерал
вдруг остановился и как-то
вдруг другим образом посмотрел на своего гостя;
вся перемена взгляда совершилась в одно мгновение.
Но среди
всех этих неотразимых фактов наступил и еще один факт: старшей дочери, Александре,
вдруг и совсем почти неожиданно (как и всегда это так бывает), минуло двадцать пять лет.
Тот изумился, начал было говорить; но
вдруг оказалось, почти с первого слова, что надобно совершенно изменить слог, диапазон голоса, прежние темы приятных и изящных разговоров, употреблявшиеся доселе с таким успехом, логику, —
всё,
всё,
всё!
Осел ужасно поразил меня и необыкновенно почему-то мне понравился, а с тем вместе
вдруг в моей голове как бы
все прояснело.
— С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что прежде их не видывал, и тотчас же сам убедился, что это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне
вдруг вся Швейцария стала нравиться, так что совершенно прошла прежняя грусть.
— Да и об осле было умно, — заметила Александра, — князь рассказал очень интересно свой болезненный случай и как
все ему понравилось чрез один внешний толчок. Мне всегда было интересно, как люди сходят с ума и потом опять выздоравливают. Особенно если это
вдруг сделается.
Князь
вдруг замолчал;
все ждали, что он будет продолжать и выведет заключение.
— Вы не сердитесь на меня за что-нибудь? — спросил он
вдруг, как бы в замешательстве, но, однако же, прямо смотря
всем в глаза.
Он со сна не поверил, начал было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, — так рассказывали, — потом сказал: «Все-таки тяжело так
вдруг…» — и опять замолк, и уже ничего не хотел говорить.
Раз, прежде еще, она за работой
вдруг запела, и я помню, что
все удивились и стали смеяться: «Мари запела!
Скоро и
все стали любить ее, а вместе с тем и меня
вдруг стали любить.
Когда я, еще в начале моего житья в деревне, — вот когда я уходил тосковать один в горы, — когда я, бродя один, стал встречать иногда, особенно в полдень, когда выпускали из школы,
всю эту ватагу, шумную, бегущую с их мешочками и грифельными досками, с криком, со смехом, с играми, то
вся душа моя начинала
вдруг стремиться к ним.
Мы спешили, чтобы не опоздать, но иной
вдруг из толпы бросался ко мне среди дороги, обнимал меня своими маленькими ручонками и целовал, только для того и останавливал
всю толпу; а мы хоть и спешили, но
все останавливались и ждали, пока он простится.
Но про ваше лицо, Лизавета Прокофьевна, — обратился он
вдруг к генеральше, — про ваше лицо уж мне не только кажется, а я просто уверен, что вы совершенный ребенок, во
всем, во
всем, во
всем хорошем и во
всем дурном, несмотря на то что вы в таких летах.
— Это вы, — заскрежетал Ганя,
вдруг набрасываясь на князя, только что
все вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он скорым полушепотом, с бешеным лицом и злобно сверкая глазами, — бесстыдный вы болтунишка!
Ко
всем мучениям его недоставало зависти. Она
вдруг укусила его в самое сердце.
Ганя, раз начав ругаться и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится с иными людьми. Еще немного, и он, может быть, стал бы плеваться, до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то, что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда
все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но
вдруг произошло нечто неожиданное.
— Извините, князь, — горячо вскричал он,
вдруг переменяя свой ругательный тон на чрезвычайную вежливость, — ради бога, извините! Вы видите, в какой я беде! Вы еще почти ничего не знаете, но если бы вы знали
все, то наверно бы хоть немного извинили меня; хотя, разумеется, я неизвиним…
«Нет, его теперь так отпустить невозможно, — думал про себя Ганя, злобно посматривая дорогой на князя, — этот плут выпытал из меня
всё, а потом
вдруг снял маску… Это что-то значит. А вот мы увидим!
Всё разрешится,
всё,
всё! Сегодня же!»
Князь воротился и глядел на нее как истукан; когда она засмеялась — усмехнулся и он, но языком
все еще не мог пошевелить. В первое мгновение, когда он отворил ей дверь, он был бледен, теперь
вдруг краска залила его лицо.
Казалось,
вся злоба Гани
вдруг опрокинулась на князя: он схватил его за плечо, и смотрел на него молча, мстительно и ненавистно, как бы не в силах выговорить слово.
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух.
Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась. В эту самую минуту
вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и в чистой манишке; усы его были нафабрены…
В прихожей стало
вдруг чрезвычайно шумно и людно; из гостиной казалось, что со двора вошло несколько человек и
все еще продолжают входить. Несколько голосов говорило и вскрикивало разом; говорили и вскрикивали и на лестнице, на которую дверь из прихожей, как слышно было, не затворялась. Визит оказывался чрезвычайно странный.
Все переглянулись; Ганя бросился в залу, но и в залу уже вошло несколько человек.
Машинально подвигался он в гостиную, но, перейдя за порог,
вдруг увидел Нину Александровну и Варю, и остановился, несколько сконфузившись, несмотря на
всё свое волнение.
— Но, однако же! —
вдруг и как-то не в меру, взрывом, возвысил голос Ганя, — во-первых, прошу отсюда
всех в залу, а потом позвольте узнать…
За его окриком
вдруг послышался внезапный взрыв нескольких голосов;
вся команда Рогожина давно уже ждала первого вызова. Лебедев что-то с чрезвычайным старанием нашептывал на ухо Рогожину.
— Восемнадцать тысяч, мне? Вот сейчас мужик и скажется! — прибавила она
вдруг с наглою фамильярностью и привстала с дивана, как бы собираясь ехать. Ганя с замиранием сердца наблюдал
всю сцену.
— Да неужели же ни одного между вами не найдется, чтоб эту бесстыжую отсюда вывести! — вскрикнула
вдруг,
вся трепеща от гнева, Варя.
Несколько мгновений они простояли так друг против друга, лицом к лицу. Ганя
всё еще держал ее руку в своей руке. Варя дернула раз, другой, изо
всей силы, но не выдержала и
вдруг, вне себя, плюнула брату в лицо.
У Гани в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо
всей силы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в лицо. Но
вдруг другая рука остановила на лету Ганину руку.
— Вы ей сказали, что ей стыдно, и она
вдруг вся изменилась. Вы на нее влияние имеете, князь, — прибавила, чуть-чуть усмехнувшись, Варя.
— Да я удивляюсь, что вы так искренно засмеялись. У вас, право, еще детский смех есть. Давеча вы вошли мириться и говорите: «Хотите, я вам руку поцелую», — это точно как дети бы мирились. Стало быть, еще способны же вы к таким словам и движениям. И
вдруг вы начинаете читать целую лекцию об этаком мраке и об этих семидесяти пяти тысячах. Право,
всё это как-то нелепо и не может быть.
— Верите ли вы, —
вдруг обратилась капитанша к князю, — верите ли вы, что этот бесстыдный человек не пощадил моих сиротских детей!
Всё ограбил,
всё перетаскал,
всё продал и заложил, ничего не оставил. Что я с твоими заемными письмами делать буду, хитрый и бессовестный ты человек? Отвечай, хитрец, отвечай мне, ненасытное сердце: чем, чем я накормлю моих сиротских детей? Вот появляется пьяный и на ногах не стоит… Чем прогневала я господа бога, гнусный и безобразный хитрец, отвечай?
— Отнюдь нет, господа! Я именно прошу вас сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво и значительно объявила
вдруг Настасья Филипповна. И так как почти уже
все гости узнали, что в этот вечер назначено быть очень важному решению, то слова эти показались чрезвычайно вескими. Генерал и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
— Нас однажды компания собралась, ну, и подпили это, правда, и
вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас, не вставая из-за стола, рассказал что-нибудь про себя вслух, но такое, что сам он, по искренней совести, считает самым дурным из
всех своих дурных поступков в продолжение
всей своей жизни; но с тем, чтоб искренно, главное, чтоб было искренно, не лгать!
— А право, это бы хорошо! — заметила Настасья Филипповна,
вдруг вся оживляясь. — Право бы, попробовать, господа! В самом деле, нам как-то невесело. Если бы каждый из нас согласился что-нибудь рассказать… в этом роде… разумеется, по согласию, тут полная воля, а? Может, мы выдержим! По крайней мере ужасно оригинально…
— Да уж одно то заманчиво, как тут будет лгать человек. Тебе же, Ганечка, особенно опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок твой и без того
всем известен. Да вы подумайте только, господа, — воскликнул
вдруг в каком-то вдохновении Фердыщенко, — подумайте только, какими глазами мы потом друг на друга будем глядеть, завтра например, после рассказов-то!
Все заметили, что после своего недавнего припадочного смеха она
вдруг стала даже угрюма, брюзглива и раздражительна; тем не менее упрямо и деспотично стояла на своей невозможной прихоти. Афанасий Иванович страдал ужасно. Бесил его и Иван Федорович: он сидел за шампанским как ни в чем не бывало и даже, может быть, рассчитывал рассказать что-нибудь, в свою очередь.
— Вы ничего никогда не украли, Дарья Алексеевна; но что скажет князь, который
вдруг весь покраснел?
Одним словом, Фердыщенко совершенно не выдержал и
вдруг озлобился, даже до забвения себя, перешел чрез мерку; даже
всё лицо его покривилось. Как ни странно, но очень могло быть, что он ожидал совершенно другого успеха от своего рассказа. Эти «промахи» дурного тона и «хвастовство особого рода», как выразился об этом Тоцкий, случались весьма часто с Фердыщенком и были совершенно в его характере.
Когда-то имела детей, мужа, семейство, родных,
всё это кругом нее, так сказать, кипело,
все эти, так сказать, улыбки, и
вдруг — полный пас,
всё в трубу вылетело, осталась одна как… муха какая-нибудь, носящая на себе от века проклятие.
— Князь, — резко и неподвижно обратилась к нему
вдруг Настасья Филипповна, — вот здесь старые мои друзья, генерал да Афанасий Иванович, меня
всё замуж выдать хотят. Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж иль нет? Как скажете, так и сделаю.
— Настасья Филипповна! Настасья Филипповна! — послышалось со
всех сторон.
Все заволновались,
все встали с мест;
все окружили ее,
все с беспокойством слушали эти порывистые, лихорадочные, исступленные слова;
все ощущали какой-то беспорядок, никто не мог добиться толку, никто не мог ничего понять. В это мгновение раздался
вдруг звонкий, сильный удар колокольчика, точь-в-точь как давеча в Ганечкину квартиру.
Вдруг, как бы потеряв
весь рассудок и чуть не шатаясь, подошел он к столу; дорогой наткнулся на стул Птицына и наступил своими грязными сапожищами на кружевную отделку великолепного голубого платья молчаливой красавицы немки; не извинился и не заметил.
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела
вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы на твоем месте их
всех… что в самом-то деле!
Потом она
вдруг обратилась к князю и, грозно нахмурив брови, пристально его разглядывала; но это было на мгновение; может быть, ей
вдруг показалось, что
всё это шутка, насмешка; но вид князя тотчас ее разуверил.
Я… я вас буду
всю жизнь уважать, Настасья Филипповна, — заключил
вдруг князь, как бы
вдруг опомнившись, покраснев и сообразив, пред какими людьми он это говорит.
Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот
всё такого, как ты воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что
вдруг придет да и скажет: «Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!» Да так, бывало, размечтаешься, что с ума сойдешь…
Огонь, вспыхнувший вначале между двумя дотлевавшими головнями, сперва было потух, когда упала на него и придавила его пачка. Но маленькое, синее пламя еще цеплялось снизу за один угол нижней головешки. Наконец тонкий, длинный язычок огня лизнул и пачку, огонь прицепился и побежал вверх по бумаге, по углам, и
вдруг вся пачка вспыхнула в камине, и яркое пламя рванулось вверх.
Все ахнули.
Прошло
всего две недели, и что-то
вдруг опять изменилось, генеральша нахмурилась, а генерал, пожав несколько раз плечами, подчинился опять «льду молчания».