Неточные совпадения
Да ведь он за это одно в Сибирь
пойти может, если я захочу, потому оно
есть святотатство.
Билеты-то я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а
пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху
будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
— Да вот сидел бы там, так вам бы всего и не объяснил, — весело засмеялся князь, — а, стало
быть, вы все еще беспокоились бы, глядя на мой плащ и узелок. А теперь вам, может, и секретаря ждать нечего, а
пойти бы и доложить самим.
И однако же, дело продолжало
идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено
было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это
было очень важно. Тут
было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
— Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда… Да вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде князь Мышкин, однофамилец и, может
быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас
пойдут завтракать, князь, так сделайте честь… А я уж, извините, опоздал, спешу…
Мой знакомый стоял восьмым по очереди, стало
быть, ему приходилось
идти к столбам в третью очередь.
Она пришла домой, побираясь, вся испачканная, вся в лохмотьях, с ободранными башмаками;
шла она пешком всю неделю, ночевала в поле и очень простудилась; ноги
были в ранах, руки опухли и растрескались.
Сошлось много народу смотреть, как она
будет плакать и за гробом
идти; тогда пастор, — он еще
был молодой человек, и вся его амбиция
была сделаться большим проповедником, — обратился ко всем и указал на Мари.
Я сидел в вагоне и думал: «Теперь я к людям
иду; я, может
быть, ничего не знаю, но наступила новая жизнь».
— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. — Она, может
быть, ответит… Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться… С кем же мне
послать?.. Это очень важно… Ужасно для меня важно…
Он кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком. Так
шли они несколько шагов. Князя он не церемонился нимало, точно
был один в своей комнате, потому что в высшей степени считал его за ничто. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.
То
есть отданное и Ардалиону Александровичу все равно для вас в счет бы
пошло, но я единственно для аккуратности вас прошу…
Князь хотел
было что-то сказать, но до того потерялся, что ничего не выговорил и с шубой, которую поднял с полу,
пошел в гостиную.
— Да что это за идиот? — в негодовании вскрикнула, топнув на него ногой, Настасья Филипповна. — Ну, куда ты
идешь? Ну, кого ты
будешь докладывать?
— Правда, чиновник! — ответил Рогожин, — правда, пьяная душа! Эх, куда ни
шло. Настасья Филипповна! — вскричал он, глядя на нее как полоумный, робея и вдруг ободряясь до дерзости, — вот восемнадцать тысяч! — И он шаркнул пред ней на столик пачку в белой бумаге, обернутую накрест шнурками. — Вот! И… и еще
будет!
— Это еще откуда? — засмеялся Рогожин. —
Пойдем, старик, пьян
будешь!
— Ну, старшая,
пошла! Вот это-то в ней и скверно. А кстати, я ведь думал, что отец наверно с Рогожиным уедет. Кается, должно
быть, теперь. Посмотреть, что с ним в самом деле, — прибавил Коля, выходя.
—
Слава богу, увела и уложила маменьку, и ничего не возобновлялось. Ганя сконфужен и очень задумчив. Да и
есть о чем. Каков урок!.. Я поблагодарить вас еще раз пришла и спросить, князь: вы до сих пор не знавали Настасью Филипповну?
Я по страсти, по влечению
иду, потому что у меня цель капитальная
есть.
Но,
слава богу, по крайней мере Иван Петрович после меня, и я
буду вознагражден.
И не перебей я у него этот букет, кто знает, жил бы человек до сих пор,
был бы счастлив, имел бы успехи, и в голову б не пришло ему под турку
идти.
Компания Рогожина
была почти в том же самом составе, как и давеча утром; прибавился только какой-то беспутный старичишка, в свое время бывший редактором какой-то забулдыжной обличительной газетки и про которого
шел анекдот, что он заложил и пропил свои вставные на золоте зубы, и один отставной подпоручик, решительный соперник и конкурент, по ремеслу и по назначению, утрешнему господину с кулаками и совершенно никому из рогожинцев не известный, но подобранный на улице, на солнечной стороне Невского проспекта, где он останавливал прохожих и слогом Марлинского просил вспоможения, под коварным предлогом, что он сам «по пятнадцати целковых давал в свое время просителям».
Я за тебя-то еще и не
пойду, может
быть.
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы
идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно
быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отмстил. Странные бывают на свете характеры, Афанасий Иванович!
Пошли было тоже слухи собственно насчет Гаврилы Ардалионовича Иволгина, который
был довольно тоже известен в своем кругу.
Одна только
слава за ним
была несколько щекотливая: несколько связей, и, как уверяли, «побед» над какими-то несчастными сердцами.
— Коля здесь ночевал, но наутро
пошел своего генерала разыскивать, которого вы из «отделения», князь, бог знает для чего, выкупили. Генерал еще вчера обещал сюда же ночевать пожаловать, да не пожаловал. Вероятнее всего в гостинице «Весы», тут очень недалеко, заночевал. Коля, стало
быть, там, или в Павловске, у Епанчиных. У него деньги
были, он еще вчера хотел ехать. Итак, стало
быть, в «Весах» или в Павловске.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра, князь решился
идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
Визит этот
был для него, впрочем, в некотором отношении рискованным. Он затруднялся и колебался. Он знал про дом, что он находится в Гороховой, неподалеку от Садовой, и положил
идти туда, в надежде, что, дойдя до места, он успеет наконец решиться окончательно.
Ласковая улыбка на лице его очень не
шла к нему в эту минуту, точно в этой улыбке что-то сломалось, и как будто Парфен никак не в силах
был склеить ее, как ни пытался.
— «
Была бы честь приложена, а уж очень не
идет к тебе это».
А чай
пить и обедать опять не
будешь?» — «Сказал не
буду — прости!» — «Уж как это к тебе не
идет, говорит, если б ты только знал, как к корове седло.
Уверившись, что он не ошибся (в чем, впрочем, он и до поверки
был совершенно уверен), он бросил лавку и поскорее
пошел от нее.
Но для него уж слишком
было довольно того, что он
пошел и знал куда
идет: минуту спустя он опять уже
шел, почти не замечая своей дороги.
Да, он уже и
был на Петербургской, он
был близко от дома; ведь не с прежнею же целью теперь он
идет туда, ведь не с «особенною же идеей»!
Этот демон шепнул ему в Летнем саду, когда он сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо
было следить за ним с самого утра и ловить его на каждом шагу, то, узнав, что он не поедет в Павловск (что уже, конечно,
было роковым для Рогожина сведением), Рогожин непременно
пойдет туда, к тому дому, на Петербургской, и
будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему еще утром честное слово, что «не увидит ее», и что «не затем он в Петербург приехал».
Ведь он сам же хотел завтра
идти к нему и сказать, что он
был у нее?
Была минута, в конце этого длинного и мучительного пути с Петербургской стороны, когда вдруг неотразимое желание захватило князя —
пойти сейчас к Рогожину, дождаться его, обнять его со стыдом, со слезами, сказать ему всё и кончить всё разом.
— Тотчас же
послать купить в город, Федора иль Алексея, с первым поездом, — лучше Алексея. Аглая, поди сюда! Поцелуй меня, ты прекрасно прочла, но — если ты искренно прочла, — прибавила она почти шепотом, — то я о тебе жалею; если ты в насмешку ему прочла, то я твои чувства не одобряю, так что во всяком случае лучше бы
было и совсем не читать. Понимаешь? Ступай, сударыня, я еще с тобой поговорю, а мы тут засиделись.
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня
был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю
пойти со мной в другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте…
Но по крайней мере уж слишком низко и бесстыдно (отпрыск забыл, что и не расчетливо)
будет с моей стороны, если я не возвращу теперь тех десятков тысяч, которые
пошли на мой идиотизм от П., его сыну.
— Позвольте, — визжал Ипполит, — не слишком ли это
будет чувствительно? Мы не дети. Вы хотели
идти прямо к делу, десятый час, это вспомните.
— Вы, князь, не только наивны, но, может
быть, еще и подальше
пошли, — злобно усмехнулся племянник Лебедева.
— Знать же я тебя не хочу после этого! — Она
было быстро повернулась уходить, но вдруг опять воротилась. — И к этому атеисту
пойдешь? — указала она на Ипполита. — Да чего ты на меня усмехаешься, — как-то неестественно вскрикнула она и бросилась вдруг к Ипполиту, не вынеся его едкой усмешки.
— Евгений Павлыч! Это ты? — крикнул вдруг звонкий, прекрасный голос, от которого вздрогнул князь и, может
быть, еще кто-нибудь. — Ну, как я рада, что наконец разыскала! Я
послала к тебе в город нарочного; двух! Целый день тебя ищут!
Выгнать его не
было ни малейшей возможности: не
пошел бы ни за что.
Было семь часов пополудни; князь собирался
идти в парк. Вдруг Лизавета Прокофьевна одна вошла к нему на террасу.
Гм, — продолжала она, — уж конечно, самой досадно
было, что ты не
идешь, только не рассчитала, что так к идиоту писать нельзя, потому что буквально примет, как и вышло.
Но мы не об литературе начали говорить, мы заговорили о социалистах, и чрез них разговор
пошел; ну, так я утверждаю, что у нас нет ни одного русского социалиста; нет и не
было, потому что все наши социалисты тоже из помещиков или семинаристов.
Правда, когда он
шел в воксал, то, кажется, и не знал совсем, что
идет сюда, — в таком он
был состоянии.